— Спасибо, княже! У меня холод был в душе… Ты выпил? Сейчас и я выпью. Это хорошее вино, греческое… Вот я еще раз наполню кубки. Выпьем! Я хочу выпить за тебя, Владимир, а ты за кого пьешь?

— Я должен выпить за тебя!

— Должен?

— Нет, хочу!

— Спасибо, Владимир! О, как мне теперь стало тепло, покойно. Это потому, что я с тобой. Но только почему так темно?

— Это догорает свеча. Дай другую.

— Я ждала тебя очень долго, все свечи сгорели. Я пойду поищу.

— Нет, не нужно. Пусть гаснет. Посидим так. К тому же я скоро уйду.

Свеча мигнула еще раз и погасла.

— Темно и тихо, — произнес Владимир.

— Неужели ты оставишь меня? — послышался в темноте ее голос. — Княже, слышишь, мне будет страшно…

Она искала его руки, он почувствовал ее пальцы на плече, на шее.

— Так хорошо, — совсем близко послышался ее страстный голос. — Мне с тобой так покойно, тихо… Ты хороший, ты очень добрый, княже…

— Чем же я хороший? Ты знаешь обо мне все… Сын рабыни… Ярополк, должно быть, не раз говорил тебе об этом.

— Говорил, — подтвердила Юлия. — Но его уже нет, ты не сын рабыни, а великий князь.

— Все равно, тень моего брата стоит между мною и тобой.

— Нет, Владимир, теперь уже нет и тени. Признайся, ты любишь другую…

— В городе Полоцке я нарек женой княжну Рогнеду. И, может быть, я люблю ее.

— Может быть?! Нет, ты не любишь ее, раз так говоришь. Ты никогда никого не полюбишь. Твоя нареченная далеко, Мы одни. Может, ты никогда не переступишь порога моей светлицы, я никогда не напомню тебе о себе… только побудь со мной эту ночь…

Князь Владимир не знал, что с ним творится. Он боялся этой женщины — и очень желал ее. Он знал, что недавно ее обнимали руки его брата, но ничего не мог поделать: в его сильных объятиях трепетало тело Юлии…

В княжеском тереме тихо, молчаливая стража стоит в сенях, наверху не слышно ни голосов, ни шума, там все отдыхает, молчит.

Не спит только ключница Пракседа. Она допоздна прибирает трапезную, потом выходит в сени, поднимается по лестнице. Стража не обращает на нее внимания, такая уж у ключницы работа: когда князья спят, она должна думать о дне грядущем.

И Пракседа, словно привидение, ходит из палаты в палату, осматривает засовы у кладовых, где спрятаны княжеские одежды, ступает по переходам так тихо, что даже самое чуткое ухо не услыхало бы ее шагов.

Она доходит до покоев, где живет княгиня Юлия. Тут Пракседа останавливается, — должно быть, в палате догорела свеча, нужно ее сменить. А может быть, княгине Юлии еще что-нибудь понадобится, греческая царевна привередлива, не дай Бог не угодить ей чем-нибудь.

Пракседа не любит княгиню Юлию — слишком уж она горда, ни во что не ставит ключницу. Сейчас, правда, все изменилось, Юлия всего лишь вдова князя, скоро князь Владимир, и об этом слыхала Пракседа, привезет себе жену Рогнеду из города Полоцка. Служила ключница Юлии, будет служить и Рогнеде, а если понадобится, сумеет прислужиться к обеим. Ключница идет все дальше и дальше по переходам терема.

Но что это?! У дверей светлицы Юлии она останавливается, замирает, слушает, прикладывается ухом к двери.

И долго, настороженно, стараясь даже не дышать, прислушивается, прижавшись к дверям, Пракседа. Она слышит: вот голос князя Владимира, вот голос Юлии… Тишина, снова голос Юлии, опять голос Владимира, тихий шепот обоих…

Так проходит немало времени. Где-то внизу, в сенях слышится топот ног и голоса. Пракседа отступает от двери, идет в полутьме обратно, медленно спускается в сени, внешне спокойная, задумчивая, погруженная в хлопоты, и стража, как и прежде, не обращает на нее внимания.

Ключница… Да, мало кто задумается над тем, что это за женщина расхаживает в темноте, позвякивая ключами, кое-кому кажется, что это даже не человек, а привидение, которое бродит и должно бродить в княжеском тереме. Такими и в самом деле бывали ключницы киевских князей — Ярина, а после нее Малуша. Они, как тени, появились в тереме, как тени, и ушли отсюда, в рубище, убогие, бедные. Для кого они жили? Для князей, их детей, внуков — только не для себя.

Нет, Пракседа не похожа на других ключниц — на Ярину и Малушу. Внешне она такая же, как они, — убогая, годами старая, она ведь служила еще княгине Ольге, помнит юного Святослава, Владимира, когда он был младенцем, — вся жизнь прошла в княжеском тереме, вся жизнь для князей, как и у Ярины, у Малуши.

Но у Пракседы душа совсем иная. Она заботится о князьях, но не забывает и о себе, стережет княжеское добро, но печется и о своем, живет не в убогой каморке, где когда-то бедствовала Ярина и где Малуша погубила свою молодость. Нет, у Пракседы свой дом в саду за княжеским теремом, в этом доме у нее немало всякого добра, в руках у нее ключи от княжеских богатств и от своих собственных.

А в эту ночь в ее руки попал ключ, какого она еще никогда не имела…

Через раскрытые окна в переходы вливается свежий, напоенный запахами цветов воздух; в темном небе еще мерцают, переливаются звезды, но далеко за Днепром уже окрасилась багрянцем туча, нависшая над небосклоном, — скоро рассвет.

Князь Владимир идет по переходам терема, не слышит запаха трав, не видит сияния звезд. Часто останавливаясь, он осторожно ступает по деревянным половицам, задерживается у лестницы, куда пробивается желтоватый свет из сеней. Слышны тихие голоса гридней, которые там, внизу, беседуют о своих делах.

Тише, тише, ему кажется, что половицы гремят под ногами, на лестнице ему чудится чья-то тень, он отчетливо слышит шаги… Да нет, никого, еще шаг, еще шаг — теперь открыть дверь.

Вот наконец Золотая палата. Князь открывает дверь. Тихо скрипят петли. Ему кажется, что гремит весь терем.

Дверь закрыта, о, наконец он в тиши Золотой палаты, еще одна дверь, за ней опочивальня, ложе…

Немного, несколько минут хотя бы посидеть, закрыв глаза. В тереме тихо, князь Владимир один в опочивальне, нужно подумать, осознать, что случилось.

А случилось страшное. Тут, в тереме, где в сенях запеклась кровь брата и камень хранит ее следы, он провел ночь с его женой.

Вино? О нет, он был трезв, помнит каждое слово, которое сказала ему Юлия, твердо знает, что говорил сам.

Страсть, неукротимое безумие? Нет, не то, ибо и во время тризны, и когда он ушел из гридницы, и даже с Юлией в ее палате он был грустен, печален, думал о погибшем брате Ярополке.

А может, это лукавство, искушение темных сил мира? Какое же лукавство, он ни в чем не покривил душой, сказал о себе всю правду, и Юлия словно бы ничего не скрывала от него, говорила правду о себе, просила защиты, ласки, теплого слова на одну только ночь…

Одна ночь! Да, человеку порой кажется, что в долгой жизни одну ночь можно забыть, продолжать жить, как раньше.

Сможет ли князь Владимир забыть когда-нибудь эту ночь, сможет ли жить дальше так, как прежде, свободно, спокойно? Будет ли эта ночь единственной и последней? Ужас перед тем, что случилось, овладел им, сердце сжималось от невыразимой тревоги.

Где-то в тереме послышался шум, пришла новая смена етражи, в сенях собираются бояре и воеводы, мужи лучшие и нарочитые, тиуны и ябедники. Вот ударили била на городницах, над Киевом встает новый день. Сейчас постучат в двери — князю пора выходить, спускаться в трапезную, принести жертву богам и вкусить от яств, а потом идти в Золотую палату, где уже собираются мужи градские.

Одиннадцатый день июля лета 6486,[162] да, в этот день князь Владимир должен сесть на стол своих отцов. В Киев прибыли князья, бояре, мужи нарочитые со всех земель, от Студеного до Русского моря. Он остался один из Святославичей и должен выполнить завет отца, взять на «вой плечи бремя тяжкое.

Близко в переходах слышны шаги, идут мужи… Князь Владимир вскакивает, надевает сорочку и ноговицы, белое платно, прикрепляет к поясу меч, набрасывает на плечи корзно и останавливается посреди палаты. Он суров и задумчив — начинается великий день. Шум в переходах нарастает, слышен гомон и во дворе — то шумит, кличет князя Владимира Русская земля. Вот стучат в двери.