– Не знаю, что ты делал на поле брани и о чем говорил с князем Святославом. Не знаю и того, какую дань золотом и серебром привез ты с брани… Что не мое, то не мое…

– Золото с брани? Опомнись, брат, что ты говоришь? Да неужто ты думаешь, что я ходил на брань ради золота и ради него стоял плечом к плечу с князем Святославом?

– А чего ради ходил ты на рать?

– Если бы ты знал, ради чего я ходил! – с болью ответил Микула. – Но раз ты так спрашиваешь, я сам уж не знаю, зачем ходил.

– Оставим этот разговор, – сурово сказал Бразд.

– Брат!

– Я тебе не только брат, но и посадник княжий. Ты взял у меня в купу коня, жита три четверика, новое рало… Окажу милость, как велит князь Ярополк: за то время, что был на рати, урока не возьму, а весной ты должен возвратить купу. Не сумеешь сразу – будешь платить оброк, не вернешь купу, не отработаешь оброка – холопом станешь на княжьем дворе.

Микула молчал.

– И не гневайся на меня, брат, – добавил Бразд. – Русская земля нынче не та, что прежде. Князь князю уже не брат, хотя они и одного рода. Что же делать нам, простым людям? Кто сумеет – раздобудет, неумелый – все потеряет… Так говорит князь, так и Бог велит.

Микула пристально посмотрел на брата.

– Ты, значит, христианин?

– Христианин, – гордо ответил Бразд. – Разве моя вера хуже твоей? Посмотрим, брат, как помогут тебе твои боги!

Ходил Микула и к брату Сваргу. Шел с тяжелым сердцем – после встречи с Браздом все вспоминал ночь после похорон отца, когда остались они, три сына Анта, в отцовском доме и когда оба брата, и Бразд и Сварг, брали его за горло, требовали раздела наследства. Нет, что Бразд, что Сварг – его недруги, ввек не пошел бы к ним, да разве обойдешь в Любече терем посадника или корчийницу?

Впрочем, брат Сварг встретил Микулу совсем иначе, чем Бразд. Идя через выгон к опушке леса, где стояла корчийница, увидел Микула брата. У него все было как раньше: черная от копоти корчийница стояла у самого леса, над нею вился синий дымок, где-то внутри стучали два молота, брат Сварг искал что-то среди железного хлама на дворе. Он издали увидел человека, медленно направлявшегося в сторону корчийницы, приложил ладонь к глазам, присмотрелся.

– Неужели Микула? – промолвил Сварг, когда Микула приблизился.

– Он и есть, – отозвался Микула.

– Челом тебе, брат, челом! – радостно воскликнул Сварг и быстро пошел навстречу брату. Обнял его, даже поцеловал.

Микула ответил на его приветствие и сам обнял брата, поцеловал, хотя, правду говоря, был очень удивлен и целовал Сварга холодными устами.

– Пойдем же в дом, брат Микула! – говорил Сварг. – Дай посмотреть на тебя, какой ты стал. Смотри-ка, ей-ей, ты выглядишь лучше, выровнялся как-то, словно помолодел! Нет, брат Микула, ты теперь настоящий дружинник княжий!

Корчийница брата Сварга только издали казалась такой же, как раньше. На самом же деле к ней сзади было теперь пристроено несколько клетей, рядом с корчийницей с одной стороны Микула заметил землянки, возле которых ползали голые ребятишки, еще несколько землянок было с другой стороны, а в самом лесу, спрятавшись от людских глаз, высился огражденный острым частоколом терем, где, услыхав голоса, надрывались псы. Это было целое лесное гнездо, не один Сварг жил здесь, с ним было множество людей.

Они стали показываться: два кузнеца вынырнули из черной тьмы корчийницы, старые, черные от дыма, с высохшими бледными лицами. Из дверей выглядывало несколько юношей, тоже худых, бледных; из землянок вылезали и глазели женщины.

– Вижу, узнаешь, – говорил Сварг. – Работаем, Микула, что поделаешь, раньше ковали мечи, а теперь – рала, когда-то работал один, ныне людей на помощь зову. Сколько всякого железа надо перековать, а годы не те, сам, сколько ни бейся, всего не переделаешь. Да что ж это мы стоим, пойдем в терем, там и побеседуем.

К терему, однако, подступиться было нелегко. Как только Сварг отпер ворота и вошел во двор, на них кинулись огромные псы.

– А, сгиньте, проклятые, сгиньте! – закричал Сварг, схватил какую-то дубину, бросился на собак, но одна из них все же успела изловчиться, подскочила к Микуле, яростно щелкнула зубами и оторвала клок ноговицы.

– Ну и псы! – говорил Сварг в сенях, куда едва проникал свет сквозь решетчатое оконце. – Как звери, ей-ей, сущие звери. Что же ты стоишь, вот сюда, сюда иди, брат Микула!

Окна в тереме Сварга были тоже забраны решетками, внутри находился не очаг, а печь, посередине стоял большой стол, на нем корчага с вином, хлеб, разная еда.

– Ну, как же ты, брат? – спросил Сварг, когда они уселись за стол.

– Я? – искренне удивился Микула. – Что я? Каким ушел из села, таким и вернулся.

Сварг отнесся к словам Микулы не так, как Бразд, его они не удивили.

– Так я и знал! – сказал он. – Не там была брань, куда ты ходил…

Микула изумленно посмотрел на брата.

– И ныне есть, – усмехнулся Сварг, – и хазары, и черные булгары, и печенеги, и ромеи, и ссоримся мы с ними со всеми, но самая тяжкая брань здесь, на земле нашей: человек идет на человека.

– Кто же идет и против кого? – тихо спросил Микула.

– А вот, – не раздумывая, отвечал Сварг, – Кожема в Остре, Бразд в нашем Любече и много еще таких, как они, взяли у князей и друг у друга всякого рода пожалованья – земли и леса, озера и реки, все в их руках.

Микула от души удивился, что Сварг стал ныне врагом Бразда, и Сварг это сразу заметил.

– Не удивляйся, не удивляйся, Микула, – сказал он. – Ты думаешь: с чего это Сварг сетует на Бразда, вот же у него и терем есть, и корчийница, и смерды работают на его дворе? Но ведь у меня, – с обидой закричал Сварг, – нет того, что есть у Бразда, земель и лесов, а без них человек – ничто… Корчийница, – задумчиво продолжал он, – о, я думал когда-то, Микула, что если у меня есть корчийница, то есть все – золото, серебро. Но я забыл, что вдобавок к корчийнице нужно еще иметь руду, лес, дерево. Да и зачем, скажи, стал бы я думать об этом, когда берега Днепра, где я брал руду, рубил лес, все это было мое, твое, людское. А теперь сунулся я брать на берегу руду, а там знамена… Чьи берега? – князя, Кожемы, Бразда… Бросился я в лес – знамена. Чей лес? Князя, Кожемы, Бразда… Так вот князья, Кожема и Бразд обогнали меня, все себе да себе, а мне… Помнишь, в ту ночь, когда мы делили отцовское наследство, Бразд говорил: «Возьми, брат Сварг, разную кузнь, ты ведь ее любишь…» Я и взял кузнь, кую теперь, а все богатство у Бразда.

Микула раскатисто, громко засмеялся.

– Ты чего смеешься? – спросил его Сварг.

– Как же мне не смеяться, – откровенно ответил тот, – пришел я, походил по Любечу, думал, что только я выродок, что ты, брат Сварг, живешь в согласии с Браздом…

– Нет! – крикнул Сварг, ударил по столу кулаком. – Нет уже ныне братьев. Богатый богатому ныне даже враг.

– Вижу! – с горечью промолвил Микула. – Трое было нас у отца Анта, и двое доселе шли против одного. Ныне же все трое стали уже врагами…

– Не говори так, – перебил его Сварг. – Кто же тебе враг?

– Купу я до брани взял у Бразда, думал, что кровью оплатил ее. А он говорит: «Отдавай!» Чем же я стану отдавать ему эту купу?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Сварг. – А ты ему купы не отдавай!

– Тогда я стану обельным холопом у брата.

– А что за купу ты брал у него? – полюбопытствовал Сварг.

– Коня, рало, три четверика жита.

Сварг, шевеливший губами, пока Микула перечислял взятое, сразу выпалил:

– Две гривны кун и пять резан…

– Не понимаю, – произнес Микула.

– Зато я понимаю, – сердито сказал Сварг.

Он встал, пошел в клеть, долго там бренчал чем-то, воротился и положил на стол четыре золотых слитка и десять резаных кусочков серебра.

– Возьми, – сказал Сварг.

– Зачем?

– Две гривны кун и пять резан отдай Бразду.

– Погоди, Сварг! Как же это, пошто даешь ты мне эти гривны и резаны?