— Хорошую кормилицу надо ему дать, накормит, присмотрит — он и заснет.

— Что, княгиня, кормилица? Она сердца своего дитяти не отдаст… Какова мать, таково и дитя. Вельми злая была княгиня Юлия, и дитя у нее такое же.

— Не говори, чего не след. Княгиня Юлия была женой князя Ярополка, ты не смеешь говорить о ней плохо.

— Не смею! — не сдержалась и громко засмеялась Пракседа. — Такой никто, даже Бог, не простит того, что она творила. От греховного корня зол плод бывает… Какова княгиня, таков и ее сын…

— Ключница! — прикрикнула Рогнеда. — Не говори зла всуе, не лги.

— А я не лгу, — вся вспыхнула Пракседа. — Я говорю тебе токмо правду… У княгини Юлии был не один муж, когда убили Ярополка, я сама видела, кто ходил ночью в ее палаты…

— О чем ты говоришь, Пракседа?

— Да что говорить? — зашептала Пракседа. — Услышит князь Владимир, убьет меня.

И вдруг Пракседа поняла, что натворила. Она умолкла, окаменела, кровь отхлынула от ее лица.

— Мати-княгиня! — испуганно вырвалось у нее.

Но княгиня Рогнеда успела понять все, на что намекала Пракседа. Бледная, без кровинки в лице, она все же совладала с собой, произнесла, насколько хватило сил, тихо, спокойно:

— Ты всуе сказала так, ключница… Знаю, о чем думаешь, но только напрасно, негоже было так думать. Запомни — я жена князя Владимира, и жен у него допрежде не было и не могло быть. Ты должна знать и знаешь такожде и то, что Святополк — сын токмо князя Ярополка…

— Мати-княгиня! — Пракседа попыталась опуститься на колени. — Понимаю, все понимаю. Прости меня, убогую, сирую, ошиблась я…

— На колени не становись, — сурово и холодно ответила княгиня Рогнеда. — И не ошиблась ты, а забыла, что ключница княгини должна быть нелукавой, честной и прежде всего должна любить князя и его княгиню. Теперь ступай, я тебе все сказала.

Княгиня Рогнеда сразу поняла все, о чем проговорилась ключница Пракседа. Для этого и не нужно было многих слов: тайна младенца, которого держали не в тереме, а где-то в саду, постоянное беспокойство и тревога Владимира, которых он не мог скрыть от Рогнеды, а теперь и слова Пракседы — этого было достаточно для того, чтобы понять все, что случилось тут, на Горе, прошедшим летом.

Разумеется, гордой полоцкой княжне, выросшей в семье, где, согласно суровому северному закону измену жене карали осуждением и презрением, ей, которая после тяжких мук и страданий полюбила того, кто убил ее отца и братьев, было очень трудно не зарыдать, не закричать после слов Пракседы. Сначала она думала даже собраться, когда Владимира не будет в городе, взять сына на руки, уехать — хотя бы за море, только бы не видеть князя никогда больше.

Но были причины, заставившие Рогнеду не делать этого. Любовь к Владимиру зародилась и окрепла и ее душе в слишком страшный час, с великими муками; должно было случиться нечто гораздо более важное и страшное, чтобы вырвать теперь эту любовь из ее сердца.

Она вспоминала день в Полоцке, когда впервые увидела северного князя, ужасную ночь, когда месть заставила ее взять в руки факел, чтобы сжечь, уничтожить ненавистного убийцу, и конец той ночи, когда она опустилась перед ним на колени, как перед мужем справедливым и сильным, разула, сказала, что будет верной женой…

Была ли она ему верна? О да, она оставалась верна ему, иначе и быть не могло. После ночи в Полоцке она верила, что Владимир ее не забудет, и к тому же носила под сердцем его дитя.

Что же случилось с ним? Рогнеда никогда не видела Юлии, но слыхала о ее красоте: здесь, на Горе, все говорили об этом. Что же удивительного в том, что князь Владимир не устоял перед Юлией, ведь он молодой, сильный, красивый, знал Рогнеду одну только ночь, уехал в Киев, не видел ее долго, долго… Конечно, он встретил Юлию, наступил час, может быть, одна только ночь, которые затуманили и победили его разум, заставили забыть стыд и честь…

Но что же произошло после того? Почему Владимир, полюбив Юлию, и как раз когда она была непраздна, пишет ей, Рогнеде, любовную грамоту, почему, именно когда Рогнеда должна была приехать в Киев, княгиня Юлия покидает Гору и уезжает из Киева, почему, наконец, князь Владимир встречает Рогнеду с сыном ласково и нежно и только потом, услыхав среди ночи крик младенца, становится беспокойным, встревоженным?

Княгиня Рогнеда понимала, что Владимир за это время много передумал и пережил, нелегко далась ему кратковременная любовь к Юлии, не такой, как он думал, оказалась обольстительница-княгиня. Тяжкой была для него расплата за свой грех, но он выстоял, все преодолел. Княгиня Юлия никогда не вернется в Киев, на Горе живет и будет жить сын токмо Ярополка… Ревность постепенно отступала, ей было очень больно, обида тяготила душу, но она все-таки жалела Владимира, потому что любила, а значит, и прощала его.

Рогнеда ни единым словом не проговорилась Владимиру о своих муках и страданиях, любовь и гордость не позволили ей этого. Но она не могла больше видеть в тереме коварную предательницу-ключницу, хотя та после разговора с ней стала льстивой, послушной, покорной.

И потому в один из ближайших дней Рогнеда открыто сказала князю Владимиру:

— Мне, муж мой, не нравится ключница наша Пракседа.

— Она нечестна, берет что-нибудь из клетей? — сразу вспыхнул князь Владимир.

— О нет, — сурово ответила Рогнеда. — Пракседа не из тех ключниц, что крадут кожу и сало, она злой свидетель нашей жизни и способна очернить княжью славу и честь.

Князь Владимир посмотрел на лицо Рогнеды. Оно было залито багряным светом вечерней зари, но оставалось, не смотря на это, страшно бледным. Владимир, должно быть, понял, на что намекает княгиня.

— Хорошо! — тихо промолвил он. — Я с юных лет не люблю эту женщину, она причинила много зла матери моей Малуше и заняла ее место. И она не любит меня, я терпел ее, потому что поставила Пракседу бабка Ольга, а я не хотел нарушать ее слово. Но теперь я согласен с тобой — она злой свидетель нашей жизни, не стоит оставлять ее в тереме.

Утром после еды, когда в трапезной оставались только княгиня и Пракседа, князь Владимир сделал ключнице знак подойти к столу, пристально посмотрел на нее, потом сказал:

— Ты много лет хорошо служила бабке моей княгине Ольге, отцу моему князю Святославу, хорошо служишь и нам… Но ты уже стара и немощна, ключница, и мне тебя очень жаль. Трудно тебе управляться тут, в трапезной, в тереме, ненароком можешь что-нибудь забыть, перепутать…

Она упала на колени, смотрела на князя Владимира широко открытыми глазами, из которых катились слезы.

— Не плачь, ключница, — сурово продолжал князь Владимир. — За твою службу пожалую тебя, дам тебе золото в Будутине-веси, там будешь доживать свой век.

В эту ночь княгиня Рогнеда сказала Владимиру:

— Я долго думала о сыне Ярополка. Почему он живет не тут, а в другом тереме, в саду? Ведь он — княжье чадо, ты помирился с его отцом. Святополк есть и будет княжичем.

— Так, — вздохнул он, — Святополк есть и будет княжичем, когда-нибудь он станет и князем.

Рогнеда долго молчала.

— Вот я и думаю, — послышался в темноте ее голос. — Негоже ему расти в саду, он должен быть с нашим сыном здесь, в тереме. Ты согласен, Владимир?

На южной стороне неба прочертила огненный след и угасла звезда.

— Спасибо тебе, Рогнеда! — отозвался Владимир.

Клекочут высоко в небе, оглядывая землю от края до края, орлы, длинными темными тучами с шумом-криком понеслись над полем вороны, — рано на рассвете выходит из города Киева рать князя Владимира.

То было могучее, грозное воинство. Далеко в поле, рассыпавшись широким полукругом, ехала по буеракам, от кургана к кургану, на низкорослых, но выносливых конях передовая стража. Впереди войска под разноцветными стягами, на резвых конях, в позолоченных и серебряных доспехах, с яркими еловдами[191] на островерхих шлемах, в мелкокованых кольчугах, величаво и стройно ехала старшая дружина. А уж вслед за ней — куда ни кинь оком — на конях, пешим строем, на возах, запряженных круторогими огромными волами, вздымая высокие столбы рыжей пыли, двигались воины князя Владимира.