— Прихватят, — соглашается Сергей. — А мы что будем есть? Сено?

После полудня Сергей совсем выбивается из сил. Дядьки на ходу хрустят сухарями — припрятали НЗ. Сначала это раздражает Сергея, пробуждает непонятную злость. Потом он успокаивается. Ходит как заведенный — кладет на плечи тюк, идет по сходням, кладет в штабель.

Ночевать в разбитые коробки не ведут. Размещают в деревянных домах предместья. Сергей не стал ни умываться, ни раздеваться. Как стоял, так и упал на истлевшую солому, разбросанную на полу, и заснул как убитый.

В одном домишке с Сергеем — Левоненко, высокий, с немного одутловатым, печальным лицом немолодой партизан. Сергей его знает, хотя дружбы меж ними не было. Левоненко сам приходит на помощь.

— Ел что-нибудь? — спрашивает он участливо.

— Нет, — признается Сергей.

— Давай завтракать. Мне трохи подвезло.

Он тихонько запихивает Сергею в карман шинели продолговатую блестящую жестянку. Другую такую же открывает складным ножом и вскрикивает от удивления:

— Каша! Чтоб ты сгорела! Там же и мясные консервы были. Зря хвалился... Ну, все одно — вытягивай ложку...

Пшенная каша едва-едва заправлена мясом. Прежде чем есть, ее нужно разогреть. Но на такую мелочь Сергей не обращает внимания. Вкуснее каши, сдается, он в жизни не ел. Возникает острое желание сразу же открыть жестянку, утолить жадное, неутолимое желание есть. Но нет, Сергей не откроет ее. Нужно научиться себя сдерживать. Если останется Сергей жив, не забудет вчерашнего дня.

Левоненко добрый человек. Снова подзывает Сергея. Запустив руку в вещевой мешок, достает горсть муки.

— Вчера мешок прорвался, дак я немного ухватил. Где у тебя котелок?

Сергей совсем пришел в себя. Выходит из домика, направляется к реке. И река тут, в Ржеве, не какая-нибудь — Волга! Он еще вчера заприметил, что жители носят воду из реки. Толстый, надежный лед покрывает еще Волгу. И узенькая она тут, как обычная речушка.

Сергей осторожно опускает котелок в полынью. Можно так взболтнуть, что в котелке муки не останется... Котелок у Сергея потертый, закопченный, но подходящий. Главное — маленький, как половинка обычного. Сергей специально выменял такой.

Неся в этом котелке воду, в которой разболтана горстка муки, Сергей словно со стороны на себя глядит. Будет что вспомнить, если останется жив.

Наломав сухих стеблей, сделав рогульку, чтобы можно было подвесить котелок над огнем, Сергей разводит небольшой костер. Минут через пятнадцать вода в котелке весело забулькала. Сергей всыпал в варево соли. Затирка готова. На вкус — отменная еда. Обжигаясь, Сергей с удовольствием ее хлебает. На глазах возвращаются к нему добрый юмор, бодрость. Жестянку пшенной каши он запрятал подальше. Нет, больше так не случится — голодными глазами не будет он глядеть на чужие сухари. Попрошайничать тоже не станет.

Подкрепившись, Сергей отправляется искать товарищей. Что выгружали Василь Лебедь и Николай Прокопчик, Сергей не знает. Может, консервы, муку. Но это его больше не волнует. Что бы ни случилось — клянчить харч он не станет. Обойдется собственными запасами. Время от времени Сергей засовывает руку в карман и ощупывает жестянку с кашей. Она как бы согревает его всего.

Василь и Николай ночевали в неприметном окраинном домике. Вид у них унылый. Выгружали дрова, запачкали шинели. Теперь чистятся, оттирают грязь.

В домишке народу изрядно, но Сергей кидает в угол свой вещмешок. С товарищами не след расставаться.

Николай Прокопчик толкает Сергея в бок, показывает на стенку:

— Погляди:

Сергей глазам своим не верит: две стены и дощатая перегородка от пола до потолка оклеены немецкими газетами. Видать, немалый туз тут квартировал. Простой солдат не мог получать «Фелькишер беобахтер», «Дас Райх», «Берлинер цайтунг» и другие фашистские газеты. Сергей умеет читать по-немецки и словарем почти не пользуется. Были до войны три хлопца в местечке, которые, не полагаясь на школьные знания, самостоятельно изучали немецкий язык. Собирались поступать в институт. Среди них — Сергей.

Двое были старше Сергея, они еще в сорок первом пошли на войну. Никаких известий от них нет. Видать, погибли.

— Культурный немец тут стоял, — усмехается Николай. — Другие воевали, а он газеты читал.

Сергей словно переносится в другое время. Газеты за сорок второй год — и аж в глазах пестрит от заголовков, набранных большими красными буквами. «Гигантская победа на Волге», «Дни волжской твердыни сочтены», «Агония большевистской цитадели» — этак фашисты про Сталинград писали.

Тяжело было в сорок втором в местечке. Фашисты лютовали. Тогда расстреляли одного из товарищей Сергея по подпольной группе. Сергей в тюрьме сидел. Но даже не это было главным. Невыносимо было от мысли, что фашисты идут вперед, побеждают... Двух лет не прошло, а положение в корне изменилось...

Возможно, такими вот газетами обклеены стены дома где-нибудь в Германии. Что думает немецкий обыватель сегодня, читая такие заголовки?..

В комнату заскакивает Костя Титок. С ходу кричит:

— Вы что сидите? Царство божие так можно проворонить! Кто паек пойдет получать?

— По сегодняшний день НЗ...

— Списано НЗ. Дают с сегодняшнего дня. На два дня.

В соседнем дворике, на разостланных палатках, высится горка хлебных буханок, лежит несколько кусков шпика с синими печатями на шкуре. И очередь стоит — паек выдается на десять человек сразу. Делит его незнакомый, немолодой уже старшина. Николай бросается подбирать команду — местечковцев даже больше, чем десять, но некоторые успели свою долю получить...

Жить можно. В вещмешке у Сергея снова более полбуханки хлеба, приличный кусок сала, в отдельной бумажке сахар, соль. И папирос дали по двадцать штук. В запасном полку табаком не обеспечивали. Третьей категорией он не предусмотрен.

В обед всей артелью молодые солдаты отправляются на Волгу, набирают в котелки воду, готовят чай.

Немного человеку надо для бодрости. У Сергея полбуханки хлеба, и совсем по-другому смотрит он на мир. Немного непривычно видеть знакомых хлопцев из местечка в военной форме. Тем более что не всем она идет. У Сергея шинель хорошая, теплая, а штаны маловаты. Икры чересчур выпирают. Ботинок Сергей вообще не взял. На нем еще те, в которых он прибыл в запасной полк. Ему нужен сорок четвертый размер, а такого нет.

У низкорослого щупловатого Адама шинель до пят, полы по земле волочатся. Петр Герасимович так натянул на голову пилотку, что даже свои кирпатые уши под ней спрятал. Он и на солдата не похож: торчит из шинели посиневшее, замерзшее, узкое, как у хорька, личико. Высокий, длинноногий Костя Русакович вышагивает в своей на диво короткой шинели, словно аист.

— Команда короля Гороха, — поддразнивает Костя Титок. — Герасимовича и Русаковича можно в почетный караул ставить.

Веселый, солнечный день. Никто не вызывает солдат, не посылает на работу. Словно не в армии они, а в доме отдыха.

Назавтра — неприятность. С утра в комнату заходит старшина, деливший паек. Переминаясь с ноги на ногу, заявляет:

— Вот что, братья славяне. Нехорошо получается. Разместили вас как людей. Навстречу пошли. А у вас такие дела.

— Какие дела? — спрашивает Мелешка.

— Хозяйка начальнику пожаловалась. Хромовые сапоги у нее украли. Совсем новые, говорит, были. Лучше отдайте. Могут раздуть дело.

Бойцы — все без исключения молодые, с чистыми, открытыми лицами — удивленно переглядываются.

— Ищите! — кричит Мелешка. — Если кто взял, пусть отдаст.

Что-то недоброе делается: бойцы вытаскивают из углов вещмешки, бросают на середину комнаты — ищите!

Мешки у всех почти пустые — полбуханки хлеба, портянки, какие-нибудь мелочи. Даже не развязывая мешка, можно сказать, что сапог в них нет.

Старшина чувствует себя неловко:

— Сходите к замполиту. Ему баба нажаловалась.

Когда старшина выходит, в комнате воцаряется тишина.

— Мы друг друга знаем, — говорит Мелешка. — Из одного полка. Всякое бывает. Если кто взял, лучше, хлопцы, вернуть.