Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Математичка Зина Перепелкина каждый вечер приходит к Николаю Бухмачу. Он обычно лежит на постели, читает книгу. Зина примащивается с краешку, вслушивается в разговоры, незаметно поглаживает Николая по светлым, как солома, волосам.

Комната полуподвальная. Окна занавешены, но все равно видны ноги прохожих. Забывшись, Ковалюк иной раз по нескольку минут кряду следит за этими мелькающими в окне ногами. Хорошие сапоги, опрятные женские туфельки — редкость... Чаще всего люди обуты в бахилы, самодельные бурки, чуни и даже в лапти. Вот какой народ ходит по Немиге. Да и не по одной только Немиге.

Наступил наконец день сдачи экзамена по психологии. Учебник Ковалюк выучил, но страх в душе сидит. После случая с Марией Андриановной, которая прочила его сразу на второй курс, а на экзамене чуть не завалила, Ковалюк вообще побаивается немолодых одиноких преподавательниц. Берест тоже одинокая. Взор суровый, причесывается как попало, пепельно-серые космы свисают на лоб, на уши. Плохо женщинам в эпохи революций и мировых войн: мужчин убивают, а они на всю жизнь остаются вдовами.

Опасения Ковалюка оказались напрасными. Взяв направление деканата, Берест завела его в библиотеку, усадила в тихом уголке за столик среди огромных, до потолка заставленных книгами стеллажей.

— Расскажите о темпераменте. Можете подумать. — Она взглянула на часы. — Тридцати минут хватит?

Сама села за тот же столик, углубилась в какую-то книгу. Ковалюк сразу воспрянул духом: он ждал этого вопроса от преподавательницы, но не подумал, что она одним им и ограничится.

Для приличия несколько минут выждав, Ковалюк попросил разрешения отвечать. Преподавательница насторожилась, но, по мере того как Ковалюк, глядя в темный проем между стеллажами, говорил, ее суровое лицо становилось добрее.

Чтобы избавиться от впечатления, что студент просто вызубрил написанный ею раздел, Берест стала задавать ему вопросы по всему курсу, и он, окрыленный первым успехом, отвечал толково и немногословно. Полтора месяца, проведенные один на один с учебником, не пропали даром.

Берест, не интересуясь предыдущими оценками, поставила Ковалюку пятерку сначала в направлении, а потом уже в зачетную книжку. Пятерка, полученная Ковалюком у Берест, сразу придала ему вес в глазах жильцов комнаты. Про суровую, неприступную Берест по университету ходят легенды: экзамен по своему предмету принимает с третьего, в лучшем случае со второго захода, выше тройки мало кому ставит. А Ковалюк пятерку с первой встречи отхватил. Даже недоверчивый Федя Прокопчик, который, сдается, вообще невысоко ставит бывшего заочника, поселившегося в их комнате, смотрит на него ласковей.

Начинается полоса отчетно-выборных собраний. Большой, мест на триста, зал едва вмещает студентов, явившихся на общеуниверситетское комсомольское собрание. Некоторые сидят на подоконниках, а то и в проходах стоят. Ораторы говорят по бумажке, бросают в зал высокие, торжественные слова — со своими однокурсниками в обычной обстановке они совсем по-другому разговаривают.

Алексея Рябца — он, как и Ковалюк, первый курс окончил заочно и перевелся на стационар, только не на журналистику, а на отделение языка и литературы, — собрание должно утвердить в качестве члена редколлегии общеуниверситетской стенгазеты.

Кто-то потребовал:

— Пусть биографию расскажет!..

Зал настороженно примолк. Ковалюк знает Рябца: рядом сидели в аудитории, вместе сдавали экзамены. Учится хорошо, бойкий, подвижный и вообще на виду. Мать Алексея преподает в университете французский язык.

Рябец меж тем рассказывает о себе: родом из Минска, до войны окончил восемь классов, во время оккупации — это он спокойно подчеркивает, — чтобы не угодить на фашистскую каторгу в Германию, иметь кусок хлеба, какое-то время работал на товарной станции грузчиком. После освобождения Минска пошел на фронт. Воевал, видать, неплохо: на лацкане пиджака блестит боевой орден.

Зал молчит. Вскакивает ведущий собрание историк-пятикурсник, торопливо заявляет, что выбранный комитет комсомола изучит вопрос относительно выдвижения Рябца в редколлегию стенгазеты.

Еще более бурно проходит профсоюзное собрание.

Федя Прокопчик относится к числу профсоюзных активистов. Для самого Феди это значит немало: имеет карточку СП-2 — такие карточки дополнительно дают больным студентам, получает ордера на рубашку, ботинки. Студенты относятся к нему с почтением, забегают в комнату, где он живет, с разными просьбами.

В последнее время чаще всего наведывается к Феде журналист-третьекурсник Зыс, цыгановатый, с вечно всклокоченной головой, с длинным туловищем и короткими ногами. Неизвестно, выйдет ли из Зыса журналист, но певческие данные его несомненны. Он выступает в самодеятельности и, несмотря на невзрачную внешность, завоевывает расположение некоторых девчат. Послушать и правда есть что: когда после подъема, ранним утром, Зыс идет по коридору умываться, он своим переливчатым тенором выдает такие трели, что все в интернате мгновенно затихает.

Так вот Зыс в последнее время проявляет желание заняться профсоюзными делами. Вечером он выводит Федю Прокопчика в коридор, и там они подолгу шушукаются.

Федя Бакунович язвит:

— Артист рвется в лидеры. Лишнюю продуктовую карточку хочет отхватить.

Собрание начинается в субботу, во второй половине дня. После нудноватого доклада, во многом повторяющего то, о чем говорилось на комсомольском собрании, приходит черед самого интересного; выдвигают кандидатов в студком. Курс старается перед курсом. Иметь своего человека в студкоме — это немало. Дебаты затягиваются до поздней ночи, наиболее активные ораторы уже осипли, но голоса разделились, и голосование не дало результатов. Выборы переносятся на воскресный день. Еще полдня кричат ораторы, и не зря — студком наконец выбран.

Зыс в его состав не вошел. Но он не опускает крыльев: выискал отступление от инструкции при проведении голосования, написал протест в республиканский комитет профсоюзов и три дня бегал по интернату, собирая подписи студентов под этим письмом.

Собрание отменили, назначили новое. На нем Зыс добился своего — вошел в состав студкома. Целый месяц, пока шла катавасия с собраниями, выборами, Зысовых песен не было слышно. Теперь он снова запел, и в его голосе зазвучали новые, победные нотки...

Зима долго была бесснежной.

Приходя с занятий, Ковалюк часто застает в комнатке беленькую, с тонкими чертами лица биологичку Асю. Он не помнит, когда Ася заглянула к ним впервые. Да и неудивительно: девчата живут рядом — через две комнаты. Забегают к хлопцам попросить спичек, сковородку, стаканы.

Совсем незаметно Ася, как и математичка Зина, которая с осени дружит с Николаем Бухмачом, стала в комнате своей, Ковалюк выкрикивает при ней нелепый лозунг «Хлеба и войны!», читает, лежа в постели, говорит о чем хочет. Он не знает, да и не интересуется, ради кого приходит Ася. Может, ради Феди Бакуновнча, а может, из-за Петра Пташинского.

Чем-то Ася все же привлекает Ковалюка: стоит ей появиться в комнате, как он словно из мешка начинает сыпать шутками, рассказывать веселые истории, анекдоты, стараясь всех рассмешить. Часть острых словечек предназначается ей.

У Аси совсем белые пушистые волосы, худощавое лицо с красивым, правильной формы носом, маленькие, едва заметные груди. Час-другой молчаливо сидит она на табуретке или на краешке чьей-нибудь постели, слушает разговоры, усмехаясь после каждой меткой шутки.

Однажды случилось необычное. Ковалюк вернулся в интернат после первой лекции, взял у дежурной ключ, открыл комнату. Сразу же вслед за ним вошла в комнату Ася. Они были только вдвоем.

— Никого нет, — почему-то сказал Ковалюк.

— Мне никто и не нужен, — потупившись, ответила Ася.

Она опустилась на табуретку и покраснела. У Ковалюка отнялся язык.

Помня историю с Мариной Севернёвой, он ни к кому из девчат особенно не навязывался. Считая себя неудачником, замкнулся, сознательно откладывая любовные дела на то время, когда окончит учебу и как-то определит свое место в жизни.

63
{"b":"243339","o":1}