На многолюдном, шумном базаре ржавая, средних размеров селедка стоит двадцать пять рублей, буханка хлеба — сто рублей.
Денег, которые бухгалтерия редакции насчитала Ковалюку за отпуск, явно не хватит. Но выручил случай.
На заочном отделении университета, следуя примеру Ковалюка, загорелся желанием учиться Миша Шнеерсон, заведующий промышленным отделом газеты. Он совсем седой в свои двадцать три года и хромой от рождения. В редакции Миша получал литер «Б», Ковалюк — в райцентре — только хлебную карточку и весьма нерегулярно паек, который выдавался партактиву. Размеры пайка носили неопределенный характер — они зависели от настроения председателя райпотребсоюза. К заместителю министра торговли Гольдбергу Ковалюк и Шнеерсон пошли за помощью вместе.
У замминистра доброе сердце. Стараясь не смотреть на широченный, с чужого плеча пиджак в шахматную клетку, висевший на тощем Ковалюке как на жерди, даже не наводя справок, он выписывает обоим литер «Б». Неслыханное дело! Никогда такой роскоши не видел Ковалюк... Но внезапное везение на том и кончилось. В магазине, куда Ковалюк со Шнеерсоном явились отовариваться, их оценили по их фактическому весу. По карточкам полагаются жиры, сахар, мясо, но, сколько они в магазин ни заглядывают, ничего этого для них нет. Месяц тем временем кончается, и приходится вместо высококалорийных продуктов отовариваться ореховым маслом, которое никто не берет. Жуликоватые торговцы обвели-таки вокруг пальца бедных студентов. Можно есть и ореховое масло, хоть и налипает оно на зубы и прямо-таки сковывает челюсти.
Литер «Б» дает право на питание в столовой повышенного типа. Тут у Ковалюка неприятность по другой причине. Похожий на генерала дежурный дед, в ливрее и штанах с золотыми лампасами, который каждый день проверяет у него пропуск, не может поверить, что человек в огромном, уж не краденом ли, костюме-балахоне имеет доступ в лучшую в городе столовую. Седого, хромающего Шнеерсона пропускают без всяких — вот что значит аккуратно пригнанный пиджачок и очки на носу товарища.
Университетский городок — зеленый остров в разрушенном, млеющем от жары городе. В сквере переплелись разлапыми ветвями тополя, растут акации, липы. Осточертеет лежать в просторной, как сарай, интернатской комнате, где одновременно размещается двадцать — тридцать человек, — можешь выйти в сквер, сесть на лавочку под деревом и грызть себе гранит науки. Можешь на минуту оторваться от учебника, послушать, как чирикают воробьи. Работа и отдых в одной нераздельной гамме.
Жара между тем не спадает, и в душу Ковалюка нет-нет да и закрадывается тревога. Газета, в которой он работает, занята преимущественно вопросами, связанными с сельским хозяйством. Да и без газет знает Ковалюк, что значит лето без дождей: весной женщины в некоторых колхозах сами впрягались в плуг, вскапывали землю лопатами, а колос на том политом потом и слезами поле теперь засохнет, не успев налиться.
Среди заочников выделилось ядро энтузиастов, которые за полтора месяца стремятся овладеть тем, на что стационарники тратят полгода. Ковалюк не поверил бы, если бы ему раньше сказали, что можно по шесть — восемь часов слушать лекции, а потом столько же или даже больше сидеть, как привязанному, над книгой. К числу наиболее упорных зубрилыциков относятся два брата Бирули: один — историк, другой — филолог; щербатый, с красным грушевидным носом учитель из-под Барановичей Демидюк-Астапчик — по виду и говору деревенский дядька — и широколицый добродушный летчик-капитан, с широкой колодкой орденских ленточек на гимнастерке, решивший, что хватит с него неба, пора спускаться на землю и приобретать соответствующую профессию. Всех их способен был пересидеть преподаватель географии Клевец. Неизвестно, когда он спит: засыпаешь — он еще сидит над книгой, зажав руками уши, чтоб ничего не слышать; встаешь в шесть-семь утра — он уже сидит и учит. В его зачетной книжке одни пятерки.
Есть среди заочников, кроме Ковалюка, и другие представители газетной братии. Один работает в молодежной газете, другой — в пионерской. Первый, молодой, с круглой, словно луковица, лысеющей головой, полон самомнения и важности. Ходит — ног под собой не чует, никого из товарищей не узнает, ни с кем не здоровается. Второй, по фамилии Астаховский, наоборот, большой шутник.
Астаховский работает в пионерской газете, ездит с ее мандатом по городам и селам. Со времени окончания войны прошел только год, но Астаховский за это короткое время успел переменить две газеты, жениться, и жена успела надоесть ему. Поехав в дальний район, он дал ей оттуда телеграмму, что внезапно умер. Охваченная отчаянием, жена на попутных машинах добралась до районного городка, откуда пришла телеграмма, и в чайной увидела «покойника»: сидел и безмятежно потягивал пиво.
Даже внешний вид свидетельствует, что Астаховский способен на такие шутки: у него неспокойные глаза и большой, немного загнутый в правую сторону нос.
Те, кто учится заочно, в основном партизаны, фронтовики. Часто и то и другое вместе. Вышли после освобождения из лесов и пошли в армию. Разница в возрасте ощутимая: кому двадцать, кому тридцать лет. Однако и то и другое поколение воспитано в том особом общественном климате, который царил в стране до войны: парни и девчата сдавали нормы на разные оборонные значки, шли в аэроклубы, учились прыгать с парашютом. Они как бы заранее готовили себя к тяжким испытаниям, и мало их вернулось с войны.
У Ковалюка острый интерес к однокурсникам, ко всем студентам, с кем приходится сталкиваться. У каждого своя идея жизни, каждый знает что-то такое, чего не знают другие и чем, сталкиваясь с ним, можно обогатиться. О войне бывшие партизаны и фронтовики почти не вспоминают. Упорно молчат, избегая подобных разговоров, хотя каждого из них война коснулась своим черным крылом. Почему так? Может, потому, что тяжесть пережитого еще не ушла далеко, угнетает...
Первый предмет, который надо сдавать, — история древнего мира. Ковалюк аккуратно ходит на лекции, ведет конспекты, каждую свободную минуту просиживает над учебниками. Предмет — один, учебников — три: по истории Рима, Греции, стран Востока. Все нужно прочитать. Цари, эпохи, бесконечные войны, походы, могучие империи, их возвышение, падение — все перемешалось в голове, и Ковалюк не представляет даже, как будет сдавать экзамен.
В школе до войны историю преподавали неважно. По истории СССР учебники все-таки были; сначала их выдали третьим-четвертым классам, потом — и старшим. А вот о Риме, Греции, странах Востока учителя рассказывали, заглядывая в собственные конспекты, которые велись ими, наверно, когда они сами были студентами. Из этих конспектов они успевали продиктовать пятиклассникам и шестиклассникам для записи в тетрадках только имена императоров и даты разных событий.
Семнадцать дней, словно забыв о других предметах, читает Ковалюк учебники по истории. Пришел наконец день экзамена. Принимает Мигай. Спрашивает Ковалюка без излишней строгости. Получив ответы на основные вопросы, задает дополнительный — о религии древней Индии. В учебнике материал о религии напечатан мелким шрифтом — как второстепенный, и Ковалюк эти страницы пропустил. Поэтому, отвечая, путается, не знает даже, как назывались индийские жрецы. Мигай, однако, ставит «отлично», почувствовав, наверно, что три толстые книги по его предмету студент не только держал в руках, но и читал.
С первого же экзамена Ковалюк делает вывод — не залезать в дебри. Да и некогда уже залезать: впереди еще восемь экзаменов, на подготовку к каждому — день-два. Тут хотя бы конспекты успеть прочитать. Ковалюк так и делает. Преимущество конспекта перед учебником в том, что конспект — короткий. Его можно осилить за вечер, более того — он дает возможность ориентироваться в симпатиях и антипатиях преподавателя. При случае студенты охотно критикуют то, чему не симпатизирует экзаменатор.
Лихтаровичу Ковалюк отвечает про авторство «Илиады» и «Одиссеи» — еще дома подчитал материал. Почему-то очень не хотелось ударить в грязь лицом именно перед Лихтаровичем.
