Штурм продолжается. Василь Лебедь первым прыгает в траншею. Охваченный порывом боя, горячей, незнаемой ранее радостью, бежит, бросает гранаты в изгибы траншеи, строчит то и дело короткими автоматными очередями. Вражеские солдаты не выдерживают. Одни поднимают руки, другие выскакивают из траншеи, но тут же, изрешеченные десятками пуль, судорожно дернувшись, падают, проваливаются в бесчисленные воронки. Пятеро или шестеро сидят на дне траншеи с поднятыми руками, трясутся. Их не замечают, как что-то не стоящее даже внимания, а некоторые бойцы на бегу через них перепрыгивают.

Бойцы неожиданно залегают. Впереди оживает не уничтоженный, обойденный танками, самоходками бронированный колпак. Сеет смерть. Вокруг него голый пятачок — никак не подобраться к колпаку.

Рагомед, выскочив из траншеи, залегает на ровной, гладкой земле. Чувствует: что-то похожее с ним уже было. Словно за гранью сознания вспыхивают те же огненно-синие полосы кинжального пулеметного огня. Можно подумать, охваченный жаждой крови зверь сидит под колпаком. Молчал, пока бойцы не высыпали из траншеи. Вот боец из их отделения Адам Калиновский, который залег немного в стороне от огненных трасс, бросает, приподнявшись, гранату. Тут же падает без движения. Выследил его зверь, подсек.

Рагомед не чувствует ни страха, ни жалости к себе. Настал его черед. В третий раз на Карельском перешейке. Вот такой, как под колпаком, зверь, упорствуя в своем отчаянном сопротивлении, может выкосить всю роту.

Плотно прижимаясь к земле, Рагомед ползет. Выбирает моменты, когда пулемет на мгновение смолкает. Притворяется убитым, затем снова и снова потихоньку пробирается к колпаку.

Теперь он вспоминает наконец, где произошло такое же. В первую осень великой войны. Под Невской Дубровкой. В памяти четко всплывает тот бой. Сражались с десантом, выброшенным на песчаную косу. Бил из-за камня огненно-синий жгут пулеметного огня. Рагомед полз к камню. Другого выхода не было. Как теперь. На войне с каждым может случиться такое, когда ему, чтобы спасти других, остается только умереть.

Рагомед не дотягивается до колпака. Ощущает, как насквозь его пронизывает огненный нож. От груди до низа живота. Ни сильной боли, ни жалости к себе Рагомед не испытывает. Настало его время умереть.

То, что пытался сделать Рагомед, заняло одну или две минуты. Костя Русакович с самого начала разгадал его план. Когда Рагомеда убило, к колпаку бросился он. Кому же еще? Он ближе, чем остальные, подполз к колпаку. Мозг работает ясно, четко. Главное, надо выбраться из обстреливаемой зоны.

Пулемет по-прежнему захлебывается огненными брызгами. На мгновение Костя видит заплаканное лица Насти. Такой он ее запомнил, когда шел в армию. «Береги себя на войне, — просит Настя. — Вернись ко мне. Весь век буду любить. Никого дороже, чем ты, у меня не было и не будет». Насте дадут пенсию, думает Костя. На всех троих детей. Он ведь записался с нею в загсе.

Пулемет умолкает. В это мгновение Костя со всей ловкостью, на какую только способен, бросается вперед.

Пулемет строчит еще отчаяннее, но Костю уже не достать. Он почти рядом с колпаком. Рукой может дотянуться. На руке почему-то кровь. Может, царапина. А может, пулей зацепило.

Вырвав чеку из «лимонки» и выждав секунду, Костя швыряет гранату к самой огненной струе. Взрыва не слышит — ощущает лишь, как что-то горячее, пронизывающее впивается ему в ноги, грудь, руку.

Он еще хорошо владеет собой, все видит и слышит. Пулемет замолчал. Но как только с земли поднимаются шинели и гимнастерки, начинает строчить с еще большей, чем прежде, злостью.

Напрягая последние силы, Костя встает. Держась рукой за шершавое, с вмятинами железо колпака, делает два-три шага, затем падает своим длинным телом на огненную струю.

Бойцы поднимаются, бегут. Но многих скосил пулеметчик. Смерть застает человека в той позе, в которой он был в свои последние мгновения. Лежат убитые, вытянув руки вперед, распластавшись на песке — на боку, на животе, даже на спине. Ненависть тех, кто остался в живых, ведет к одной цели — к колпаку. По нему колотят прикладами, каблуками. Двое саперов, склоняясь под тяжестью, волокут ящик с фугасом. Ставят у бронированного купола, поджигают бикфордов шнур...

Атака после заминки, затянувшейся на считанные мгновения, опять нарастает.

Самоходки выбрались на шоссе. На передней, на башне, надпись белой краской: «Вперед, на Выборг!». За самоходками — несколько грузовиков, в которых сидит пехота.

Отделение, которым командует Василь Лебедь, на самоходках. Из старожилов в отделении трое — Мелешка, Левоненко и он сам. Мелешка на передней машине. Левоненко с Василем на этой.

Вражеская оборона прорвана. Бесконечной цепочкой идут в тыл с передовой раненые. Кто идет, опираясь на палку, кто на плечо соседа, а некоторых ведут под руки. У многих окровавленные гимнастерки, забинтованные руки, грудь, шей, голова, бледные, точно вылепленные из носка, безразличные лица.

Техникой, войсками запружено шоссе. Танки, самоходки, колонны грузовиков, тягачи, которые -волокут пушки самого разного калибра. Даже матросы есть — в бескозырках, полосатых тельняшках. Один черноволосый, с усиками, который сидит в кузове грузовика, все время сыплет острыми словечками, подмигивает Василю, скалит зубы, об опасности ничуть не думает.

Наверное, засиделись моряки в своем Кронштадте и рады, что вырвались на волю. Неудивительно: три года как взаперти сидели, голодали вместе с Ленинградом.

Кучку пленных ведут. В шеренге преимущественно молодых лет мужчины, хмурые, с испуганными лицами.

Девушка-санинструктор везет на двуколке двоих немцев. У одного забинтованная голова, у второго перебитые ноги. Немцы в мундирах, какие носят летчики.

Самоходки выбираются на проселок. Батальоном, который разместился на самоходках и в грузовиках, командует Чубуков. Он на передней машине.

Слева — Финский залив. Синяя зеркальная гладь. Мелькнул обрывистый берег. Сосны растут прямо на скалах, глядят на море.

Легкая езда и недолгая. Впереди, где сворачивает шоссе, зеленая гора, поросшая соснами. Вершина горы вдруг вспыхивает огнем. Вдоль шоссе — взрывы. Самоходки стремительно сворачивают в лес. С них как горох сыплются бойцы, растекаются цепочкой.

Мелешка с двумя помощниками тащит ящик с фугасом. В своей стихии Мелешка. На голове грязная, окровавленная повязка, но глаза горят, лицо возбужденное. Самоходки бьют по дзоту. Под прикрытием огня подрывники пробираются к бункеру. Мозг Мелешки работает быстро, Мелешка не теряется перед опасностью, неожиданностью. Наоборот, в такие мгновения действует с холодным, точным расчетом.

Самоходки на миг прекратили пальбу. Трое бойцов кошками бросаются к бункеру. Прилаживают к его стенкам ящик, зажигают бикфордов шнур, отбегают прочь.

Взрыв. На месте бункера цементные плиты, остатки бревен, досок и большая яма. На дне ее — лохмотья от мундиров.

Самоходки снова выруливают на шоссе. По некоторым приметам, в стане противника — паника. На обочине шоссе — огромные круги-барабаны с намотанной на них колючей проволокой. Это — чтобы перегородить шоссе. Но, услыхав гул самоходок, солдаты охраны забыли о колючей проволоке. Бросились наутек в лес.

За следующим поворотом — дот. Самоходки останавливаются, рассредоточиваются, начинают обстрел. Но нацеленные на шоссе амбразуры дота молчат. Два грузовика стоят заведенные, работают моторы. Даже грузовики бросили защитники каменной могилы.

Бойцы бросаются к доту. По слухам, есть доты, напоминающие подземные казармы. Но Василю такие не попадались. Только такие, как вот этот цементированный куб с бойницами-амбразурами. Внутри куба тесно, душно. Всего одна комната с цементированным полом, два орудия, два пулемета.

Охранники дота собирались завтракать. Термос с теплым супом принесли, банки консервов открыли.

Шоссе по-прежнему у самого моря. Сосны, скалы, валуны. Красотища. Вдали, там, где гладь залива сливается с небом, видны силуэты кораблей. Можно различить вспышки выстрелов корабельных пушек. Балтийский флот наступает тоже.