В январе 1689 года царица-мать женила сына, чтобы, как она надеялась, остепенить его. Сыскали ему невесту-красавицу, молодую девицу Евдокию Лопухину. По тогдашним понятиям царь, женившись, становился вполне взрослым, зрелым человеком, правителем; регентша уже не была нужна.

В Москве еще накануне свадьбы Петра заговорили о переходе власти в его руки. В марте он побывал в Посольском приказе — ведомстве Голицына, и глава русской дипломатии остался недоволен посещением царя, его требованием прислать ему новую партию оружия для своих «потешных». Три месяца спустя, 8 июля, происходил по традиции крестный ход с участием обоих царей, несли святую икону. Софья тоже пошла с ними. Петр потребовал, чтобы она оставила их — обычай запрещал подобное женщинам. Та отказалась, и разгневанный Петр ускакал в Коломенское.

Вскоре вернулся из второго крымского похода Голицын. Манифест о наградах его участникам должны были утвердить цари, но Петр отказался это сделать. С большим трудом его убедили уступить. Когда же Голицын, несостоявшийся полководец, приехал в Преображенское благодарить Петра за награды, тот даже не принял его. «Самодержица всея Руси» (или: «благоверная царевна и великая княжна»), как уже приказала именовать себя Софья Алексеевна, пришла в ярость. Назревала решающая схватка.

Софья Алексеевна как будто замышляла дворцовый переворот. Новый начальник Стрелецкого приказа Ф. Л. Шакловитый, к тому же ее новый фаворит, по сообщениям некоторых современников, пытается опереться на стрельцов, чтобы отстранить Петра от власти, а Софью возвести на престол. В загородную резиденцию он приглашает стрелецких командиров, которым предлагает написать челобитную о том, чтобы регентша венчалась на царство. Те не решаются, мнутся, отговариваются неграмотностью; наверняка вспомнили события 1682 года, расправы над стрельцами после окончания «мятежа». Но Шакловитый упорен; тут же вынимает прошение, давно им заготовленное, причем от лица не только стрельцов, но и всех московских жителей.

Начальники не склонились к заговору, разошлись. Но некоторые из рядовых стрельцов, наоборот, были готовы к решительным мерам. Один из стрельцов предложил как будто бросить в Петра гранату или подложить ее в сани; другой — напасть на него с ножом во время тушения пожара (царь очень любил участвовать в этом, а пожары в деревянной столице случались очень часто).

Софья и ее сторонники стремились озлобить, настроить стрельцов против Петра и Нарышкиных. Рассказывали, что по ночам подьячий Матвей Шошин, наряженный под Л. К. Нарышкина в белый атласный кафтан, подъезжал к стрельцам, стоявшим на карауле, бил их без пощады и приговаривал, «вспоминая» погибших в 1682 году «родичей»: «Убили вы братей моих, и я вам кровь братей своих отомщу!»

Один из заговорщиков, сопровождавших Шошина, «унимал» его: «Лев Кириллович! За что бить до смерти! Душа христианская!»

Слухи о подобных расправах «родственников» Петра распространялись по столице.

В ночь с 7 на 8 августа в Кремле поднялся переполох, откуда-то появилось подметное письмо: петровские «потешные» идут в Москву, чтобы побить Софью, царя Ивана и многих других. Вмиг заперли все кремлевские ворота, один отряд стрельцов встал под ружье в Кремле, другой — 300 человек — на Лубянке. Для чего? Никто толком не знал.

Двое стрельцов, тайных сторонников Петра, ночью поскакали из Москвы в Преображенское. Они сочли, что их братья в Москве собрались не для охраны, а для похода против Петра. О том и сообщили царю. Поднятый с постели, плохо соображая со сна, что же происходит, испуганный до крайности царь в одном белье бежал к ближайшему лесу. Чутко прислушиваясь, ждал услышать топот враждебных стрельцов. Все было тихо. Но страх не оставлял его. Куда бежать, что делать?

Скоро близкие люди принесли ему одежду и седло, подвели лошадь, и Петр всю ночь мчался в Троицкий монастырь. Сопровождали его трое. Утром прискакал в монастырь, упал на постель и весь в слезах поведал архимандриту о страшной опасности, нависшей над ним, просил укрыть его, защитить.

Тревога в связи с ожидавшимся походом стрельцов в Преображенское была ложной. Разговоры и слухи имели, конечно, место, и в напряженной, накаленной обстановке этих июльских и августовских дней они, может быть, сыграли роль запального шнура, вызвали цепную реакцию, привели к взрыву. Может быть, кто-то подготовил эти события? Использовал сложившуюся обстановку? Недаром некоторые уже тогда думали и говорили об умной режиссуре князя Голицына — не Василия Васильевича, а Бориса Алексеевича, конечно…

Еще одно обстоятельство любопытно: Петр и в молодости, и в зрелом возрасте трусостью не отличался, участвовал в сражениях под пулями и ядрами, нюхал, как говорится, пороху, и не раз, бывал и ранен; не боялся броситься в пекло во время пожара или в морскую бурю спасать погибающих. А тут — оставил мать, беременную жену, всех близких, «потешных», которые могли его, кстати, защитить, бросил все и пустился наутек, спасая свою жизнь.

Что это значит? Может быть, по договоренности с умным советником, разыграл, как по нотам, свою роль? Но очень уж натурально выглядели его страхи в спальне и роще, где он дрожал в одной рубашке, и слезы в монастырской келье…

8 августа, когда Петр в Троице-Сергиеве монастыре отходил от своих страхов и встречал прибывших к нему матушку, «потешных» солдат и стрельцов Сухарева полка, Софья, не подозревая ни о чем, ходила на богомолье. Ее сопровождали стрельцы. На брата нападать она не собиралась, и весть о бегстве Петра в Троицу была для нее неожиданной, встревожила ее. Удивился и «голант»: «Вольно ему (Петру. — В. Б.), — так выразил свое удивление Шакловитый, — взбесяся, бегать».

Петр между тем развил бешеную деятельность: послал в Москву приказ солдатским и стрелецким начальникам немедленно явиться к нему со своими полками. Те потянулись к Троице, и все попытки Софьи и Шакловитого остановить их не имели успеха. Софья послала к брату патриарха для уговоров, но Иоаким, приехав в Троицу, там и остался. То же делали многие бояре и дворяне.

Софья, понимая, что почва уходит у нее из-под ног, жалуется стрельцам: «Послала я патриарха для того, чтобы с братом сойтись, а он, заехав к нему, да там и живет, а к Москве не едет».

Стрельцы не поддержали ее, и, забыв гордыню, она сама поехала к Троице. На подъезде к обители ее встретил боярин Троекуров с приказом: царь запретил ей появляться в монастыре; если она не послушает, то с ней поступят «нечестно». Софье ничего не оставалось, как вернуться и ждать решения своей участи.

Петр, ставший господином положения (почти все полки явились к нему, на его же стороне оказалось и большинство служилого дворянского сословия), диктует свою волю — в первую очередь выдать Шакловитого и его сообщников: царю уже сообщили о тайном совещании у Софьиного фаворита и намечавшемся перевороте. Софья снова умоляет стрельцов, оставшихся еще в столице, поддержать ее, не выдавать своего начальника. Но ее опять не послушали, и она в безвыходном отчаянии соглашается с требованием брата. 7 сентября Шакловитого и его сторонников из числа стрельцов привозят в Троицкий монастырь и после допросов и пыток, через пять дней, казнят. Торжествующий победитель пишет письмо в Москву брату Ивану:

Вскоре Петр прибыл в Москву, и стрельцы, выйдя из столицы, легли вдоль дороги на плахи, в которые воткнуты были топоры; так они просили простить их, не предавать смертной казни. Царь помиловал. Софью же в конце сентября удалили от двора, и под именем сестры Сусанны она поселилась в келье Новодевичьего монастыря.