— М… так и не поцеловались.

— Я ждала этого момента восемь месяцев. Ведь вторая сестра Аниты — та, что приемная, — строила козни, чтобы отбить Клода на протяжении всего сезона. Помните, как эта мерзавка подкинула Аните пистолет, из которого убили архитектора в пятьдесят шестой серии.

— Так, пистолет в пятьдесят шестой серии… — Холман закончил рисовать. Бутылка шампанского получилась как настоящая. Не хватало еще одной детали — бокала.

— Продолжайте. — Холман вновь заскрипел карандашом.

— Анита и Клод созданы друг для друга, но им никак не удается признаться в любви. Им постоянно мешают. Каждую серию в самый ответственный момент кто–то приходит. На прошлой неделе случилось форменное безобразие. Когда Клод готов был поцеловать Аниту, приехала его троюродная тетушка. И откуда она только взялась? Это возмутительно. Клод уже держал Аниту за руку. Ах, как это было мило. Они смотрели друг другу в глаза. Берег моря. Дикий пляж. Их руки соединяются… и тут эта тетка с чемоданами!

— Расскажите о ваших отношениях с мужем.

Зачем Холман задал этот вопрос? Ведь проще было бы, как всегда, произнести нечто невнятное, пробубнить «угу» или с глубокомысленным видом промолчать. Но Холман спросил Сару о муже потому, что хоть он и стал циником, психологом был по призванию.

— А зачем вы меня об этом спрашиваете? — Сара скосила глаза на Холмана.

— Возможно, ваша депрессия связана с сексуальной неудовлетворенностью.

— Вы так считаете? — задумчиво поинтересовалась Сара.

— Это одна из самых распространенных причин. Попытаемся это выяснить.

— И как вы собираетесь это выяснять, доктор? — Сара поправила блузку. Бугорки ее плоской груди кукишами откровенно выперли из–под тонкой материи.

Холман закрыл блокнот. Возникло нехорошее предчувствие.

— Вернемся к началу, Сара.

— Да, доктор. — Голос пациентки стал грудным. Томный взгляд пронзил Холмана насквозь.

— Вначале вы сказали, что стоите перед главнейшим выбором своей жизни. — Холман поерзал в кресле. Ситуация явно выходила из–под контроля. — Что это за выбор?

Сара приподнялась на локте.

— Посмотрите, доктор, — сказала она, обнажая плечо, покрытое бледно–рыжими веснушками. — Мне нужна новая блузка. Я уже выбрала, что мне надо, но никак не могу решить, где покупать. В Доме мод есть любые цвета. Зато в пассаже блузки стоят дешевле. Но там нет розового цвета, а я хочу розовый. Жизнь рушится, доктор. Что вы посоветуете? — Женщина положила руку психоаналитику на колено.

— Я не могу советовать. — Рука на колене жгла, словно раскаленное железо. — Я могу только помочь разобраться. — Во рту пересохло. — Решение вы должны принять самостоятельно.

— Вы хотите, чтобы я проявила инициативу, доктор? — Несомненно, Сара подразумевала под инициативой совсем иное, чем выбор блузки.

Холман понял, что не выдержит до окончания сеанса. Отбросив врачебную этику, он встал и пошел к письменному столу.

— Умение самостоятельно принимать решения — основной показатель зрелости личности, — заявил Холман. Он открыл ящик и извлек бутылку.

— О! Доктор! — Сара принялась сбрасывать с себя одежду.

— Что?! Что вы… — Холман слишком поздно понял, что бутылка шампанского в его руке будет истолкована превратно.

Возможно, если бы Холман изменил врачебным принципам и удовлетворил желание пациентки, то комиссия по этике никогда бы не узнала о недоразумении, случившемся в кабинете психоанализа. Но Холман оказался порядочным человеком, и это сыграло с ним злую шутку.

Оскорбленная отказом, Сара Поподу заявила о сексуальных домогательствах со стороны врача. Это было серьезное обвинение. Скандал повлек аннулирование лицензии и лишение врачебной практики на Плобое. Холман остался без работы и средств к существованию. С клеймом извращенца его теперь не брали даже на должность младшего медперсонала.

Лишенный возможности заниматься психоанализом, Холман сидел в плобитаунском баре и пропивал деньги, отложенные им на покупку загородного дома. Знакомый бармен тряс шейкер, готовя «Зеленый попугай» — любимый коктейль Холмана.

— Что–то вы последнее время не в духе, — заметил бармен. Он поставил перед Холманом бокал.

— Моя жизнь превратилась в кошмар, приятель, — пожаловался Холман.

— Что так? — Бармен кинул в бокал кубик льда.

— Я не знаю, что мне делать. Мир вокруг рушится.

— Отчего рушится мир? — Бармен налил пару сантиметров крапового ликера.

— Я стою перед сложнейшим выбором — что делать дальше.

— Решите, что вам нравится больше всего, что вы лучше всего умеете, и займитесь этим.

— Мне нравится выпивка, — усмехнулся Холман. — А лучше всего у меня получается психоанализ.

— Вот как. — Бармен аккуратно влил по соломинке смесь из шейкера в бокал.

— Я не могу решиться, как мне поступить.

— Не знаете, как поступить?

— Одно ясно наверняка — надо менять работу. В психиатрии мне теперь ничего не светит. Но я не хочу заниматься чем–то другим. Мне нравится то, что я умею лучше всего.

— Понятно.

— Когда ко мне на прием приходили озабоченные люди, я выслушивал их, и они уходили радостные, полные энергии, с надеждой в глазах. Только когда я потерял эту возможность, я понял, что работы лучше мне не найти.

— Скверно, — сочувственно изрек бармен.

— Может, ты что–либо посоветуешь? — Холман вытащил из бокала соломинку и бросил на пепельницу.

— Я не могу советовать. — Бармен стер с поверхности стойки упавшую капельку. — Я только наливаю выпивку…

Этот разговор произошел десять лет назад, но Холман помнил его дословно, будто бы он случился вчера.

Холман покинул Плобой. Ему так и не вернули лицензию. Однако все последнее время он занимался двумя любимыми вещами: выпивкой и психоанализом.

Минд Холман теперь работал барменом. Ему нравилась новая работа, благодаря которой он не изменил своему призванию. Холмана притягивали люди–загадки, подобные ребусам, которые он обожал разгадывать. С профессиональным выражением он выслушивал пьяные речи геологов, космолетчиков, путешественников — всех, кого приводили к стойке извилистые дороги судьбы, — и… наливал выпивку.

Орбита планеты Эрцер–12 напоминала эллипс. Лето наступало, когда Эрцер–12 подходила к солнцу на минимальное расстояние. Зимой начинались пыльные бури, которые продолжались три месяца в году. Четыре океана, не соединенные друг с другом, покрывали лишь одну восьмую поверхности, отчего воздух был сухой, с пониженным содержанием кислорода. Флора состояла из скудной растительности, в основном колючек и кактусов, а фауну представляли лишь змеи да ящерицы. Юридически планета находилась под юрисдикцией амплиитов, но никакого госпредставительства на планете с момента регистрации не было, и поэтому в звездных каталогах, в графе «Государственный строй», стояла лаконичная запись: «Самоуправление».

Багровый свет заходящего солнца залил улицы Эйпонсити — единственного города на планете Эрцер–12. Двух–и трехэтажные дома из песчаных кирпичей напоминали кубики, выложенные вдоль центральной улицы. Шахтерский городок рос вокруг административного здания «Эрго» — фирмы по добыче и обогащению руды. Сами разработки находились в разных местах планеты, от южного до северного полюсов. Космодрома, как такового, не было. Рейсовый челнок, прилетавший раз в неделю, приземлялся на платную площадку за зданием «Эрго». Остальные, кому по делам приходилось прилетать в Эйпонсити, оставляли звездолеты на близлежащих равнинах. У большинства кораблей имелась автономная система защиты, проникнуть чужаку на борт не представлялось возможным, поэтому, спрятав корабль в пустынной местности, пилоты отправлялись в город на автономном модуле (флаере, лендспидере, скутере, вездеходе — кто чем пользовался). Торговля шла — золото, платина, драгоценные камни по приемлемым ценам, обогащенная редкими изотопами руда. Те, кто не гнался за сверхприбылями, предпочитали летать за изотопами и редкоземельными металлами именно на Эрцер–12.