Она потом проверила результаты этой своей беседы и с удовлетворением убедилась, что для Дамира родители установили дома строгий, но разумный режим.

С Шаукатом дело обстояло куда сложнее. Тут причина была не в разлагающем влиянии улицы. Мальчик, к счастью, еще не испорчен, но у него подавлена психика. Он постоянно угнетен. Большую часть времени проводит дома. Возьмет учебник, сядет за стол и, не раскрывая книгу, смотрит куда-то в угол.

При дальнейшем наблюдении картина выяснилась совсем безрадостная. Гаухар и раньше знала, что Шаукат растет без отца. А мать по-прежнему не уделяла ему внимания, вечера часто проводила со случайными знакомыми и домой возвращалась поздно. И сын рос «сам по себе», как растет трава в поле. Когда соседи, а потом и Гаухар пытались спросить женщину, знает ли Шаукат отца, она раздраженно отвечала: «Не расстраивайте мне сердце! Что вам за дело до меня и моего сына?!» Между тем мальчик часто прихварывал и пойти всегда был без присмотра. Иногда соседи помогали ему, чем могли. А матери, казалось, ни до чего не было дела.

Когда Гаухар начала заходить к ним, мать первое время недружелюбно косилась на нее потом делала вид, что не замечает названую гостью. В хорошую погоду Гаухар звала мальчика на улицу, чтобы на свободе поговорить, как-то пробудить в нем живость, — мать кричала на сына;

— Чего так долго копаешься? Раз учительница пришла за тобой, собирайся скорее. Ей ведь платят деньги за тебя.

Конечно, Гаухар сумела бы призвать женщину к порядку, но решила до поры до времени молчать, пока не выяснит всего, что ей казалось нужным. На улице она придумывала какое-либо занятие, игру для Шауката или обращала его внимание на природу, развивала в нем интерес к окружающему, наблюдательность. Постепенно мальчик стал оживать. Однажды он громко рассмеялся на улице, — это был первый смех, который Гаухар услышала от него. Теперь он уже спрашивал учительницу о том, что ему казалось непонятным, сам рассказывал о различных случаях из своей жизни. Это было какое-то убогое, немыслимое в наше время прозябание. И, к радости Гаухар, мальчик выздоравливал душой, словно воскресал после тяжелой болезни.

Казалось, мать стала замечать непонятные ей перемены в Шаукате: прислушиваясь к его разговорам с учительницей, она бросала начатое домашнее дело и смотрела на сына, удивление и подозрительность были в ее взгляде.

Однажды перед тем, как Гаухар уйти домой, женщина сказала ворчливо:

— Погоди немного. Я хочу спросить тебя кое о чем… — И прикрикнула на Шауката: — Ну, чего уставился?! Больно умен стал. Иди побегай на улице.

И когда они остались одни, мать сказала, не глядя на учительницу:

— Ты мне не испортишь мальчишку?

— Чем же это?

— Да вот всякими этими прогулками и мудреными разговорчиками.

— А как по-вашему, Шаукат до «разговорчиков» со мной во всем хорош был?

— Где уж там, — сказала женщина. — Сама видишь, какая у меня жизнь. Это верно — мальчишки-то все балованные растут. А мой Шаукат какой-то совсем чудной стал: вдруг задумается или чего-то бормочет, как во сне… Ты скажи, это к лучшему или к худшему?

— К лучшему, — твердо сказала Гаухар, — Он человеком становится. А я помогаю ему в этом.

И, пользуясь случаем, она высказала этой темной и своенравной женщине все, что давно хотелось сказать. И о том, что Шаукат растет запущенным, словно круглый сирота, что у него пропал интерес к учебе. А без учения в наше время жить невозможно. Что каждая мать должна выполнить свой долг перед ребенком…

Женщина слушала, хмурила брови. Потом хлопнула ладонью по столу.

— Теперь меня послушай… Ты в мои домашние дела не путайся. Как умею, так и живу. Давай уговоримся: друг другу мешать не будем. Ты учительша, ну и занимайся, коль приставлена к этому. А у меня свой путь, своя дорога. Меня не научай, я не девочка, чтоб по твоей указке ходить.

На следующий день Шаукат явился в школу подстриженным, в свежей, выстиранной рубашке.

И вдруг еще новость: мать Шауката пришла на очередное родительское собрание, чего за ней не водилось раньше. Правда, все время она просидела молча в дальнем углу. И, уходя, ни словом не обмолвилась с Гаухар. Ну что ж, для начала и это неплохо. Остальное, надо полагать, доделает жизнь.

Заботы Гаухар все же не пропали даром. Дамир заметно подтянулся в учебе, что касается Шауката, он стал активнее на уроках. Гаухар не переставала следить за обоими. В то же время ей не давала покоя прежняя загадка: почему они первые два года учились не хуже других, а на третьем у них заметно упала успеваемость, на четвертом же дело чуть не дошло до катастрофы? Возможно начиная с третьего года занятий, от ребят требуется больше усилий в усвоении усложняющейся учебной программы. Эту закономерность крепко следует запомнить и использовать в будущей практике. Своими соображениями она поделилась на совещании преподавателей. Ее похвалили за инициативу и главным образом за умелое вмешательство в режим домашней жизни Дамира и Шауката.

В зимние, каникулы Гаухар хотя и реже» но не переставала посещать «трудных» ребят. Она добивалась, чтобы Дамир и Шаукат больше времени проводили на свежем воздухе, играли со сверстниками; не забывала проверить, повторяют ли ребята пройденные разделы учебников. Тому и другому составила отдельные расписания на каждый день каникул, с указанием, что именно нужно сделать.

И вот настал день, когда она сказала:

— А теперь я прощаюсь с вами до конца каникул, у меня у самой наступили экзамены в институте. Надо много заниматься. Вы ведь не забудете мое расписание?

— Нет, — ответил Дамир, прямо смотря в глаза учительнице.

— Нет, — повторил Шаукат с некоторой заминкой.

— Я посмотрю за ним, помогу, — добавил Дамир.

Гаухар так замоталась в школе и с экзаменами в институте, что сильно запустила домашние дела. Случалось теперь, что в доме у них не было горячего обеда, ограничивались сухомяткой. А Гаухар хорошо знала, что муж привык к наваристым супам. Долго ли он будет терпеть такой беспорядок? Правда, скандалов Джагфар не устраивал жене, держался ровно, предупредительно, но Гаухар уже замечала, что он вроде бы начинает охладевать к ней. Что тут было делать? Оставалось надеяться, что Джагфар со свойственным ему еще в недавние времена великодушием поймет, как трудно сейчас жене. За это умение понять близкого человека и ободрить его Джагфар заслуживает признательности. И Гаухар говорила себе: «Я сумею вознаградить его. Вот пройдут горячие дни — опять возьмусь за хозяйство, буду больше уделять мужу внимания. А пока мне тоже нелегко».

— Ох, умираю от усталости! — жаловалась она, вернувшись из института.

Джагфар не придавал большого значения этим жалобам. А Гаухар, зная, что она в долгу перед мужем, не давала себе лишней минуты отдыха, шла на кухню, зажигала газ, чтобы вскипятить чай или выстирать рубашки Джагфара.

Теперь Гаухар ложилась спать позже обычного. Когда приходила в спальню, было уже далеко за полночь. Гаухар осторожно, чтобы не разбудить мужа, гасила свет. Но уснуть быстро не могла. Думала о Джагфаре, которому, кажется, лишнего приписала в своих подозрениях. «Ну ничего, все пройдет, забудется, лишь бы только экзамены сдать благополучно». Вспоминала и о Дамире с Шаукатом. «Давненько их не видела. Непременно завтра забегу». Но бывают минуты — вдруг ни с того ни с сего перед глазами возникает Билал Шангараев. С тех пор, как случайно столкнулись на улице, она не встречала его, «Наверно, уехал. А зачем он приезжал в Казань? Только для того, чтобы влить в мое сердце капельку яда?..» Впрочем, что ей до Билала?

Она просыпается рано, гладит Джагфару сорочки, носовые платки, готовит завтрак. Потом будит мужа:

— Пора, Джагфар, пора. В выходной отоспишься.

Он смотрит на часы, сладко потягивается, еще минуту-другую валяется в постели, наконец идет умываться.

За завтраком Джагфар перебрасывается с женой незначительными фразами, а иногда хмуро молчит. Настроение его зависит от качества приготовленного завтрака. Гаухар помалкивает: что поделаешь, не успела вчера забежать в магазин. Вот сегодня должна вернуться пораньше, приготовит обед посытнее. Ну, а завтрак, надо признаться, бедноват.