— Разве я говорю — не жил? Конечно жил. Ты, Агзаметдин, многого не знаешь. Небось видел когда-нибудь Чертово городище под Елабугой? Вот диво! Это тебе не купец Стахеев. Говорят, черти хотели построить городище за одну ночь. Если б не запели петухи, обязательно достроили бы. Да вот закричал сперва один петух.

Но тут Гаухар пригласила гостей к столу, а тетушка Забира принесла из кухни горячие перемячи.

— Тетушка Забира, — напомнила Гаухар — У нас, кажется и катык есть?

— Как не быть, Гаухар! Я опустила его в погреб, чтобы охладился немного. Сейчас принесу.

Между тем Хайбуш-бабай уже снял бешмет и войлочную шляпу. Под шляпой у него оказалась тюбетейка, а под бешметом меховая безрукавка.

— Хотя снаружи изба эта не моложе меня, — говорил он, пока раздевался, — но внутри-то у нее, оказывается, тепло.

— Ладно, дедушка, не увлекайтесь разговором, отведайте наших перемячей. Вот и катык на столе.

— Спасибо, Забира, спасибо за катык! Вот увидел я вторую свою невестку — Гаухар, на душе стало спокойно ней. Сама знаешь, старый человек из-за ерунды беспокоится…

— Не надо беспокоиться, Хайбуш-бабай, со мной ничего плохого не могло случиться.

— Так-то оно так, невестка Гаухар, да ведь сердцу «е прикажешь. То, что смолоду и в голову не западет, в старости к земле гнет… Перемячи у вас больно хороши. Нельзя ли еще парочку? Вот чудно!

— Ешьте досыта, дедушка, — угощала Гаухар. — Потом и чай с большей охотой попьете. Ты что, Агзам, зря время теряешь? И не разговариваешь, и не ешь.

Он добродушно усмехнулся.

— Я хочу, чтобы такого времени было потеряно побольше Мне очень хорошо сейчас, Гаухар. А разговоры и еда никуда не денутся.

У Гаухар зарделось лицо. Чтобы не выдать себя, она пыталась отговориться шуткой:

— Такие гости очень выгодны, тетушка Забира: смотрите-ка, не ест, не пьет — и все же доволен. Удивительно!

Старик Хайбуш после стакана чаю задремал прямо за столом. Тетушка Забира подложила ему под спину одну подушку, под голову другую, и он, откинувшись к стене, заснул по-настоящему.

— Дитя, совсем дитя, — прошептала Забира. — Спит и сон видит.

— Может, и ты вздремнешь? — подзадорила Агзама Гаухар. — Чего усмехаешься?

Втроем они еще долго вели вполголоса медлительную беседу о всяких житейских мелочах. Может быть, кто-нибудь со стороны и осудил бы их за это слишком неторопливое столование, но для Агзама и Гаухар оно очень много значило. Дед во всеуслышание дважды назвал Гаухар невесткой Агзам, по-видимому, счел это уместным. Гаухар хоть краснела каждый раз, но помалкивала. Оба остались довольны собой», Чего еще желать?

Наконец дед проснулся. К этому времени тетушка Забира заварила свежий чай. Когда еще один самовар был опорожнен, гости, горячо поблагодарив хозяев, поднялись из-за стола.

Гаухар и тетушка Забира проводили их до ворот. Во дворе Агзам сказал Гаухар, что утром отвезет старика Хайбуша домой, в город Юность. В присутствии Забиры они ни о чем больше не сумели обмолвиться.

В сумерки, вплоть до самых потемок, Гаухар сидела у открытого окна. Переулок был пустынен, жизнь как бы замерла. Тетушка Забира возилась где-то во дворе с козой и птицами. Одинокий гусак временами яростно гоготал. Наверно, ему было скучно: обе гусыни сидели на гнездах, выводили птенцов.

Настроение у Гаухар смутное: немножко досадно было, немножко смешно и чуть грустно. Они с Агзамом до сих пор не нашли ни места, ни времени, чтобы сказать друг другу какие-то особо значительные, на всю жизнь обязывающие слова. Между тем Миляуша уже поженила их. А дед Хайбуш ляпнул за столом «невестка». Открещиваться от этого слова казалось ей глупым, а молчать как-то неловко — она вроде бы навязывалась Агзаму. Что ни говори, а в жизни много условностей. А все же хороша жизнь!..

Утром у Гаухар было только два урока в классе. Потом она решила повести ребят на берег Камы. Это была вторая экскурсия за весну. Первый-то раз они остановились на опушке леса, в чащобу не углублялись — тогда было еще довольно сыро. Теперь земля уже просохла и на полянах густо зеленела молодая травка. На деревьях всюду распустилась листва. А в реке отражался сложный изумрудный узор. Половодье нынче обильное, ледоход кончался давненько, а Кама и не собирается входить в свои обычные берега. Кромка леса еще до сих пор затоплена. Очень своеобразная картина: кроны деревьев возникают прямо из реки, нижние ветви полощутся в воде, стволов не видно. Для художника здесь раздолье, куда ни глянь, глаз не оторвешь.

В классе у Гаухар многие ученики не перестают увлекаться рисованием. Как и в первую экскурсию, ребята взяли рисовальные принадлежности. Но тогда было еще не до кистей и красок, пальцы зябли, краски густели. Сама Гаухар нынче, хоть и не очень охотно, все же захватила мольберт — вдруг появится настроение. Здесь все созвучно художнику. Неподалеку, в Елабуге, — Дом-музей великого пейзажиста Ивана Шишкина. Сам он бывал вот на этих берегах. Где еще, как не на Волге и на Каме, увидишь столь живописные берега.

Ребята усаживались кто на пенек, кто просто на травянистый сухой бугорок. Натуры хватает для всех. Гаухар интересовало, что рисует Акназар. Он устроился в сторонке от других. Обзор здесь широкий. На переднем плане огромный осокорь, склонившийся над рекой. Трудно сказать, что красивее — само величественное дерево или его четкое отражение в зеркальной воде. Мольберт у Акназара примитивный, самодельный. Да разве в этом дело! Акназар словно и не заметил подошедшую учительницу. Он увлечен: то глянет на дерево, отраженное в воде, то опять склонится над мольбертом. Судя по началу, рисунок получится сложным по композиции и достаточно верным по исполнению. У Акназара безусловный дар художника. Подсказывать ему — только портить дело. Остерегаясь хрустнуть сухой веткой, Гаухар переходила от одного рисовальщика к другому. Что за чудесные, смелые мазки иногда получаются у ребят, хотя явно недостает опыта выполнить вполне законченный рисунок.

Из желания показать ученикам, что и сама не бездействует, Гаухар тоже взялась за мольберт. Через какие-то минуты словно забыла о ребятах, осталась один на один с натурой. И природа, словно в благодарность, раскрывала перед ней таинственную игру светотеней и сочетания красок, Гаухар казалось, что никогда еще взгляд ее не был таким острым, а рука уверенной. Она совсем по-иному, будто в полусне, увидела погруженные в воду деревья. И почти бессознательно, подчиняясь какому-то внутреннему ритму, переносила на полотно вдруг понятый ею зеленый лепет листьев. В душе у нее будто звенело и светилось. Казалось, недостает немногих мазков, чтобы создать законченный профессиональный рисунок.

Вдруг какой-то внутренний толчок заставил ее выпрямиться, окинуть взглядом берег, увидеть склоненных над мольбертами ребят. Она поднялась со ствола дерева, некогда поваленного бурей, и, переходя от одного юного художника к другому, увлеченно рассказывала о жизни и творчестве Ивана Шишкина.

Нет, все же она прежде всего учительница.

Все в жизни людей имеет свое начало и свой конец. Настал конец неопределенности в отношениях Гаухар и Агзама. Они объяснились. В сущности, это было очень немногословное объяснение. Почти все самое главное было произнесено раньше — взглядами, намеками, иносказаниями. Дед Хайбуш досказал остальное одним только словом, назвав Гаухар невесткой. Не чьей-нибудь, а именно своей невесткой. Куда уж яснее. А что осталось на долю Агзама, а Гаухар? Обменяться самыми приятными словами: да, они любят друг друга и могут теперь громко объявить это хоть всему свету.

В те минуты объяснений, да и в продолжение всего дня Гаухар очень волновалась. И счастье, и тревога — все смешалось в каком-то одном радостном сумбуре. Но вот миновали и те минуты, и тот день. Более того — Гаухар даже не помнит сейчас, какой это был день, какое число. Но Гаухар знает: пройдет какое-то время — и она вспомнит все до мельчайших подробностей, чтобы уже никогда не забыть… Друг другу и ближайшим своим друзьям они до бесконечности будут рассказывать об этих подробностях. Хватит этих рассказов на долгое-долгое время.