— Я уже искупалась. Иди и ты освежись, вода замечательная.
— Не говори чепухи.
Джагфар с наслаждением зевнул, — должно быть, потянулся при этом.
— Смотри, спугнешь сон, — рассмеялась Гаухар.
Проходя на кухню, она не удержалась, опять взглянула на клумбу. Цветы не тянулись к солнцу, в их склоненных головках было что-то обреченное. «Да, придется сорвать, время пришло», — снова подумала Гаухар. Эта навязчивая мысль начинала раздражать ее. Она ведь и раньше знала: цветы выращивают для того, чтобы срывать. Чего же тут необыкновенного? Но, видно, не зря говорят: не в свое время и птица не запоет, — значит, не случайно ей приходит в голову одно и то же.
Хлопоча на кухне, Гаухар то и дело смотрела на часы. Впрочем, чтобы приготовить легкий завтрак, не так уж много надо времени; в полдень Гаухар пообедает у себя в школе, а Джагфар — в институте. А вот для того, чтобы запастись чем-нибудь на ужин, предстояло зайти в магазин или на базар. Семья у Гаухар не ахти какая, все же и для двоих надо что-то купить, ведь ни на городской квартире, ни на даче никаких припасов нет. Гаухар первое лето допускает такую беззаботность. Бывало, уезжая на дачу, она все же оставляла дома кое-что из непортящихся продуктов. А нынче Джагфар настоял: «Хоть раз отдохнем без всякой заботы». Уступив ему, Гаухар всего один раз в неделе заглядывала на городскую квартиру, чтобы проверить, все ли благополучно. Впрочем, нельзя винить в беспечности одного Джагфара. Гаухар и самой хотелось этим летом не обременять себя лишней заботой. Вот начнутся занятия в школе — другое дело: на дачу можно будет приезжать только на воскресенье, да и то при хорошей погоде. А остальные пять дней жизнь известная: едва кончатся уроки, беги сломя голову в магазин, если завуч или директор не придумают какого-либо совещания.
Говоря откровенно, Гаухар думала не только о безмятежном отдыхе. Ей хотелось закончить начатые весной этюды. В детстве и юности Гаухар не довелось учиться в художественной школе хотя ее все время тянуло к рисованию. Пока были живы родители, они баловали единственную дочь, и девочка могла бы позволить себе такую роскошь, как увлечение рисованием. Но в те хоть и не очень давние годы кто в небольшой татарской деревушке мог знать, что рисование не пустая забава. Позднее, во время занятий в Арском педучилище, это ее стремление как-то само собой заглохло. А на последнем курсе она увлеклась Джагфаром, вышла за него замуж. Тут уже отодвинулось на задний план не только рисование. Все же училище окончила Гаухар далеко не последней. Муж не пожелал, чтобы она преподавала в сельской школе, да и сама Гаухар не особенно рвалась к этому. Нашлась работа и в городе. Ведя начальные классы, она не могла не обратить внимание на некоторые особенно забавные детские рисунки и сама как-то невольно снова потянулась к рисованию. Джагфар не возражал против этого, полагая, «что эта временная прихоть молодой жены вскоре пройдет. Действительно, на какое-то время Гаухар словно забывала о кисти и красках, сомневаясь в своих способностях. Потом снова садилась за мольберт. Это непостоянство ее еще больше утверждало Джагфара в прежней мысли: женские причуды не следует, принимать всерьез, пройдет и у Гаухар блажь.
Сам Джагфар в ту пору заканчивал кандидатскую диссертацию. Гаухар без напоминаний мужа знала, как много связано с этим, и поставила своей задачей создать Джагфару необходимые условия для успешной работы. Поначалу это казалось не таким трудным: можно и о муже заботиться, и для рисования находить время. Но у женщины столько набирается докучливых мелочей в домашнем хозяйстве, что порой из-за них приходится откладывать нечто более важное. Так случилось и с Гаухар, она еще раз отложила свои рисунки.
Но вот успешно закончена и защищена диссертация. Джагфар получил более высокую должность, значительно увеличился его заработок. Со свойственной ему оперативностью Джагфар построил на берегу Волги небольшую дачу. Но без машины невозможно в полную меру пользоваться благами дачной жизни. Был куплен «Москвич».
Теперь Гаухар легче стало хозяйничать. Поубавились и заботы о муже, Нет, она не охладела к кистям и краскам. Давнее увлечение сохранилось, словно золотая искра под неостывшим пеплом. Правда, повзрослев, Гаухар трезвее смотрит на свое пристрастие, уже не мечтает стать знаменитым художником. Но для собственных небольших радостей можно ведь остаться просто вдохновенным, достаточно грамотным любителем, — она охотно рисует волжские пейзажи, портреты учеников своего класса. Иногда муж полушутя-полусерьезно говорит ей, что для художника необходимо разнообразие, это обогащает талант. Почему бы ей не расширить круг. «Натурщиков» за счет ребят из других классов? Гаухар с кроткой улыбкой возражает: «Пожалуйста, Джагфар, не мешай мне, я ведь просто так, для забавы». Скажет и после своих слов несколько минут сидит в молчаливой задумчивости.
Среди других зарисовок есть у нее портрет мальчика по имени Юлдаш. Знакомые в один голос говорят: «Вот это интересная, почти законченная вещь!» Но самой Гаухар что-то не нравится в портрете. За лето много раз переделывала его. И чем больше работала, тем глубже становилось недовольство. К осени совсем забросила. «Вот начнется новый учебный год, еще понаблюдаю в школе за Юлдашем. Может, пойму, чего не хватает в портрете.
Пока Гаухар готовила завтрак, Джагфар встал, умылся, потом внимательно осмотрел машину в гараже — совсем новенький, последней марки, «Москвич». Многим и не снится такой. Джагфар догладил ладонью капот. Это означало высшее удовлетворение. Он не разговаривал с машиной, как другие, не нахваливал ее, не говорил ласковых слов. Свою молчаливую любовь он хранил глубоко в сердце, не разменивал ее на слова.
Они завтракали с шуточками, со смешком. Настроение у Гаухар было замечательное. Рассеялись непонятные утренние тревоги. Она трунила над Джагфаром: «При такой любви к «Москвичу» тебе не нужно было жениться». Он отшучивался: «Ничего, одно другому не мешает». Эти последние дни августа они провели как никогда хорошо, дружно и легко, словно отдавали благодарную дань погожему лету.
Первого сентября Гаухар встала необычно рано. За завтраком она торопила Джагфара. Он мельком взглянул на часы, рассмеялся.
— Владельцу собственной машины незачем так рано выходить из дому! Езды до города всего минут двадцать пять, а у нас полтора часа в запасе.
Но, посмотрев на озабоченное лицо жены, он вспомнил, какой нынче день, и не стал больше возражать. Сегодня Гаухар ни минуты лишней не пробудет дома. Сказав после завтрака традиционное «рахмат», муяс поднялся из-за стола.
Вскоре Джагфар, высокий и подтянутый, без шляпы, в отлично сшитом черном костюме и легком плаще на распашку, прошел через сад, вывел из гаража машину. Рядом на сиденье положил свою синюю папку со служебными бумагами. Гаухар устроилась возле него, Машина легко покатила по улице. Впрочем, улицы как таковой в дачном поселке не было, строения тянулись не сплошь и не прямыми рядами. «Москвич» свернул на асфальтированную шоссейку. Джагфар не любил быстрой езды, однако на асфальте не удержался и прибавил скорость. Но мысли Гаухар неслись еще быстрее. Ей было о чем подумать.
Вот и начался шестой год ее учительствования. Каждое первое сентября она встречает с особенным волнением. Она соскучилась по классу, по детям. И особенно волновалась перед встречей с «первоклашками». Возможно, здесь имело значение, что своих детей у нее не было. Сказать по правде, Гаухар очень беспокоило и огорчало это обстоятельство. Она не знала, кто тут причиной, и до сих пор не могла набраться духу, чтобы посоветоваться с врачом. Что касается Джагфара, его не особенно трогало, что у них в семье до сего времени не появился ребенок. «Еще успеем обзавестись этой мелочью, сперва надо пожить для себя, жизнь не приходит дважды», — говаривал он. Конечно, Джагфар рассуждал так беспечно, словно бы в шутку, из желания не расстраивать лишний раз жену. Больше того — он всю вину за бездетность брал на себя. Гаухар верила и не верила этому, но оспаривать не хотела: не очень-то было приятно доискиваться. Оставалось одно утешение — Привязанность к ребятишкам своего класса.
