— Не удивляйтесь, Гаухар, — говорила Фануза таким тоном, будто сообщала приятную новость, — но я сразу отрезала — и все! Друзья мои говорят: «Ты совсем помолодела, и взгляд у тебя стал такой открытый». Еще бы! Я ведь двадцать лет ходила возле Исрафила, как тень. Была хорошо, одета, между тем у меня не было ни одной вещи, которую я могла бы назвать своей: Ведь он даже чулки мои пересчитывал. Стыдно, обо всем рассказывать людям, да если и рассказать, не поверят… И ты, думаю, не меньше моего намучилась с Маулихановым. Я со слезами говорила Фаягуль: «Не подвергай молодую женщину адским мукам, сама потом можешь настрадаться». Она только посмеивалась. Глаз не сводила с ненаглядного Джагфара, в рот ему смотрела. А теперь вот кусает ногти от досады…

Гаухар не знала, как отделаться от этой странной женщины. У нее вроде бы большое горе, и в то же время она радуется, что избавилась от Дидарова. А ведь прожила с ним лучшие годы своей жизни, только и делала, что во всем подпевала и поддакивала ему. Может, она развелась из-за того, что Дидаров потерял прежнее выгодное положение; не исключено, что нашла себе какого-нибудь покровителя, вроде человека в золотых очках. Трудно судить, Фануза не откровенничала до конца.

Когда Гаухар рассказала обо всем этом Галимджану-абы, он глубокомысленно улыбнулся.

— Все идет своим чередом, Гаухар. Иначе быть не могло. У нас уважают только того человека, кто идет прямой, ясной дорогой. Бели споткнется и не пожелает выпрямиться — пропал такой человечишка.

— Хватит тебе других судить-рядить, — вмешалась Рахима-апа. — Ты о себе бы рассказал. — Она поторопилась объяснить: — Мой Галимджан сейчас на вершине счастья.

— Повышение, что ли, получил на работе? — полюбопытствовала Гаухар.

— Что-то в этом роде… Помощником главного инженера назначили. А вообще через год-другой пойду на пенсию, отдохнуть пора.

— Помолодел мой Галимджан! — вставила Рахима-апа.

— Молодеть-то уже трудно. А вот считаться со мной больше стали — это верно. Когда с человеком считаются, у него словно крылья вырастают.

Гаухар с удивлением смотрела на Галимджана-абы, точно впервые увидела его. И в самом деле — будто добрый десяток лет сбросил с плеч: выпрямился, приосанился. Что касается ухода на пенсию, вряд ли Галимджан-абы выполнит это намерение — ведь заскучает без дела. Как не порадоваться за такого человека. Он всегда по-отцовски относился к Гаухар, помогал и выйти в люди.

…Уж если кому и должна была Гаухар сообщить об удачно сданных государственных экзаменах, так прежде всего неизменным своим покровителям.

— Галимджан-абы, Рахима-апа, поздравьте меня, послезавтра получу диплом! — громко возвестила она, как только открылась дверь знакомой квартиры.

— О-о, я очень рад! От всего сердца поздравляю! — Галимджан-абы до боли крепко пожал руку Гаухар. — Надо отметить это событие. Рахима, где ты? Как там дела у тебя?

— Слышу, слышу! — донеслось из кухни. — Перемячи уже поджариваются. Гаухар, иди, я поцелую тебя. А потом накроешь стол.

Накрыть стол много времени не требуется. Галимджан все же успел достать из серванта бутылку вина.

— Давай, Рахима, садись. Когда Гаухар принесет диплом, обмоем его как следует. А сейчас для начала пропустим по рюмочке-другой муската.

Все трое чокнулись. Гаухар поблагодарила хозяев за поздравления. И добавила еще:

— Если бы не ваша всегдашняя поддержка, трудно было бы мне добиться этого счастья!

— Не хвали нас, мы тут, как говорят по-русски, сбоку припека, — ответил Галимджан-абы, разломив горячий перемяч.

Она проснулась очень рано и, не теряя времени, вышла на палубу. Вчера вечером, когда теплоход прощался гудком с казанской пристанью, Гаухар впервые с полной ясностью осознала, что все тревоги, так долго угнетавшие ее, остались позади. Ощущение радости не покидало ее и во сне.

Утро выдалось замечательное. Так легко дышалось утренней речной прохладой. Над рекой парил белесый прозрачный туман. Теплоход успокаивающе, ритмично подрагивал на ходу. Не надо никуда спешить, ничто не отягощает грудь, а впереди радостные встречи, знакомые, теперь уже родные лица… Грянули солнечные лучи, и туман расступился. На левом берегу отчетливо обозначилась невысокая гора, а на ней словно вызолоченный солнцем небольшой городок — Чистополь.

На реке тишина и покой. Только приглушенно стучит мощное сердце теплохода и волны от винтов плавно колышутся за кормой. Может быть, шум от теплохода и резок, но Гаухар все воспринимает смягченно.

День разгорался, уже чувствовалось приближение жары. Гаухар сняла и положила на скамью зеленый свитер, осталась в пестром сарафане. Теплый воздух гладил ее руки и плечи. А на палубе становилось людно, то и дело выходили новые пассажиры.

Гаухар завтракала вместе с пожилой словоохотливой попутчицей. Она возвращается из Казани. Была в гостях у дочери и зятя. Оба работают врачами в большие, приветливые, уважительные люди.

— Ездила к ним, чтобы взглянуть на внука, — увлеченно говорила женщина, — Первые-то два года сильно беспокоилась: думала, не будет у них ребят. А теперь, право, хочется выйти на улицу и крикнуть: «Знаете, у меня есть внук! Я бабушка!»

Гаухар промолчала. Оказывается; вон какие еще радости бывают у людей. Что ж, не сразу все счастье достанется только ей.

Приближался Зеленый Берег. Гаухар уже собрала вещи, оделась. С палубы она смотрела напряженно вперед. Кажется, вот этот обрыв рисовала она? Хотя со стороны реки берег выглядит несколько по-другому, все же она почти уверена: именно вот это дерево в половодье по самую крону стояло в воде. Э-э, сильно убыла Кама, вон как выступили берега!

Гаухар подошла ближе к борту, не переставала смотреть, Держась за перила. Вон Агзам стоит на пристани! Нет, не он… Как не он? Это у него в руках цветы.

Агзам, должно быть, увидел Гаухар, поднял цветы над головой. Ба, сколько там знакомых лип и кроме Агзама!..

На пристани Гаухар прежде всего поздоровалась с Бибинур-апа, потом уж с Вильданом. Не преминула спросить:

— Как себя чувствует Миляуша?

— Дочка у нас! — почти выкрикнул он.

— Поздравляю с первенцем! — Гаухар повернулась и в другую сторону: — О, и Хайбуш-бабай здесь! Здравствуйте, здравствуйте! Вы, кажется, совсем помолодели?.. Здравствуй и ты, Джамиля! — Гаухар расцеловала будущую золовку. — Как поживаешь, милая?

— У нас все хорошо. А вы, должно быть, много занимались, вид усталый.-

— Не заставляй, Джамиля, свой язык говорить лишнее, — вмешался дед Хайбуш. — Язык — он хитрит, а глаза не обманут. Невестка выглядит очень хорошо.

— Вот вы все повторяете — невестка да невестка, — шутливо попрекнула Гаухар, — не рановато ли, Хайбуш-бабай?

— Кому рановато, а кому в самый раз, — захихикал дед Гаухар сочла благоразумным оставить бабая в покое. Его трудно смутить в разговоре, скорее он заставит покраснеть. — Пока ее окружали встречающие, Гаухар и двух слов не, успела сказать Агзаму. Наконец они остались одни. Какое-то время шли молча. Гаухар пытливо взглянула на Агзама — под глазами тени, лицо осунулось.

— Ты не болел тут? — тихо спросила Гаухар. Он рассмеялся, вызывающе тряхнул головой, — это и раньше водилось за ним.

— Некогда болеть. Срочной работы было много.

— Что за работа?

— Э, работы всегда хватает. Гаухар остановилась.

— Агзам, перестань дурачиться, скажи по-человечески… Чем же ты был занят?

— Обставлялся… — Он выдержал длинную паузу и нарочито будничным тоном объяснил: — Знаешь, я получил тут квартиру, двухкомнатную… давно обещали. Ну, переехал. В новом доме дали: Надо было навести порядок, все поставить на свои места. Должно быть, замотался малость…

Он сдержанно кашлянул и замолчал.

— Квартиру?! Новую? Ты не шутишь?

— Раз в новом доме, значит, новую, — сказал Агзам.

— Говоришь, двухкомнатную?! Ой молча кивнул.