К пяти часам летчицу Нечаеву и штурмана Румянцеву вызвали в штаб, и они приготовились получить новое задание. Явились минута в минуту, но их попросили обождать: в штабе заканчивалось срочное совещание командиров.

Нечаева присела на ступеньки крыльца и вертела в руках веточку мальвы.

Румянцева нетерпеливо ходила по дорожке от крыльца до калитки.

— Катя, посмотри, до чего тонко сделаны эти цветки. Снаружи — пунцовые, а внутри — белые лучики, словно кисточкой нарисованы. Такая вот мелочь, а какое мастерство!

— Вот уж именно мелочь! — буркнула Катя. — Не понимаю, как ты можешь говорить сейчас об этом. А меня вот что волнует: долго ли еще нам ждать?

Даша спокойно ответила:

— На войне все время уходит на ожидания да выжидания. Не тот командир хорош, который с бухты-барахты на смерть пошлет, а тот, который семь раз примерит, а уж потом отрежет. А когда меряют, не торопятся.

— Должно быть, ночь будет серьезная, — вслух подумала Катя.

— Теперь все ночи серьезные.

— Заметила, какое лицо было у командира?

Даша пожала плечами и неохотно проговорила:

— У нашего командира на лице ничего не заметишь. Она у нас молодец, выдержка железная, не то что у других…

— У кого «у других»? — насторожилась Катя.

— Ну, указывать не буду, — с хитринкой улыбнулась Даша.

— Ага! Понимаю! И приму к сведению…

Из дома напротив вышла старушка, подошла к ним. У нее было загорелое морщинистое лицо, глаза мутные, как вода Дона.

— Скоро у них совещание кончится? — спросила она, тревожно заглядывая в окна. — Жду Варвару Федоровну обедать, а ее все нет. Блины остыли. — Остановившись перед летчицами, она посмотрела на них, потом вздохнула и сказала: — Может быть, вы свободны?.. Может, пойдете поедите? Не пропадать же добру. Намесила, напекла, а ей и поесть некогда.

Голос ее звучал так грустно, что нельзя было отказаться.

— Спасибо, — сказала Катя. — Мы, пожалуй, зайдем. В окно увидим, когда кончится совещание.

Даша кивнула, и они пошли за старушкой.

Хозяйка проворно вынула из печки горшок и опрокинула на тарелку горку блинов. Кисловатый запах сразу напомнил Кате о доме. Морщинистое лицо старушки было похоже на материнское. Как будто они у мамы дома побывали.

— Это с собой в небо захватите, — давала хозяйка блины перед уходом. — Чай, не ангелы, полетаете-полетаете — и есть захотите.

Девушки пятились к двери:

— В небе есть некогда. Лучше спрячьте, а мы после полетов забежим.

— После полетов? — старушка сразу осеклась, на глаза навернулись слезы. «Вернетесь ли?» — подумала она, но вслух произнести не посмела.

С улицы донесся голос дежурной по части:

— Нечаева! К командиру!

Обняв старушку, Катя подумала: «И плечи такие же, как у мамы, и такая же согнутая спина, щека такая же мягкая, и глаза чуть что — и в слезах, и нельзя смотреть на них, нельзя… Ты не девочка, ты солдат, и тебя зовут».

Катя вырвалась и ушла, не оглядываясь.

— Как только начнутся дожди, — сказала она Даше, — попросим у командира разрешения перебраться к этой мамаше. Тут и помыться и просохнуть можно, а это нужно солдату.

— Солдату надо только одно, — сухо перебила Нечаева, — фронт удержать!

— Удержим, — ответила Катя и погрозила кому-то кулаком.

Зайдя в штаб, Катя услышала разговор Маршанцевой с комиссаром:

— Положение тяжелое, вал катится дальше. Пехота первого эшелона смята, артиллерийские полки раздавлены. Остатки стрелковой части откатились на восток.

Катя видела ночью в степи этот железный поток. Силу этого потока она уже знала.

Самолеты летели навстречу этой железной лавине, бомбили, а пламя с земли показывало им, что они работали удачно.

Всю ночь самолеты бомбили мотопехоту и поработали на славу. Немцы не успели подтянуть сюда зенитки, приготовиться к обороне и укрепиться. Маршанцева посылала самолет за самолетом.

И когда рассвело, возле самолетов не было слышно ни оживленного разговора, ни смеха, ни шуток: все спали, а кто от напряжения и усталости не мог уснуть — молча отдыхали.

Катя и Даша остановились в хате казачки Анны Панченко.

— Дивчины, вы из-под Ростова? Не видали там моего Николая? — выспрашивала их казачка, угощая варениками.

— Не видали, — ответила Катя, удерживая горестную улыбку.

— Мы работаем в воздухе, а он, наверно, в наземных частях, — пояснила Даша. — Пехота от нас далеко, но я думаю, что ваш Николай жив, а не пишет только потому, что некогда. Я вот тоже родным не пишу, радости мало, а о горе зачем писать?

Оглядывая комнату, Катя видела, что здесь люди жили не только в достатке, но и зажиточно. На окнах — тюлевые шторы, на столе — вышитая скатерть, в углу — городская никелированная кровать с горой подушек и перин, такая высокая, что Кате пришлось бы подставить табурет, если бы она захотела отдохнуть на ней. В комнате были патефон, швейная машинка — все, что полагается в приданое богатой невесте.

Анна Панченко угощала летчиц, смотрела, с каким аппетитом девушки уничтожали вареники, и горестно сокрушалась:

— Эх, оплошала я. Мне бы надо было пойти с казаками, с Николаем. Вместе в колхозе работали, а как война началась, я и оторвалась от него. Надо было уйти с ним… Зачем я осталась? Здоровая, сильная, стрелять бы научилась, а я со стариками да с малыми детьми осталась… Нет, нехорошо получилось!

К ужину пришла Надя Полевая, такая опечаленная, что Катя встревожилась — не заболела ли?

— Хуже, — отмахнулась Надя, — за стариков сердце болит. Я думала, мы из Ростова пойдем на Батайск, Тихорецкую, надеялась забежать к своим, помочь эвакуироваться, а не удалось…

Разложив на столе карту, она изучала маршрут. До станицы Высоколозовой было далеко. Она хотела отпроситься и слетать к родным, но с каждым днем увеличивалось расстояние до дому. И с каждым днем враг приближался к дому ее родителей. Что теперь делать?

Вечером в станице было тихо. Шелестели листья в саду, ярко светила луна. На ступеньках хаты сидели девушки и тихо пели про казака Дорошенко, который «веде свое вийско, вийско запорижьске, хорошенько!».

Катя слушала и думала о доме.

Сейчас отец, наверно, пришел с работы. Все поужинали и вышли на улицу. Сидят на скамейках под окнами и обсуждают новости с фронта. А фронт, вот он! В степи виднеется зарево, там огненная черта отделяет нас от немцев. Сейчас, как только из штаба дивизии сообщат расположение наших войск и дадут условные сигналы для опознавания частей, мы вылетим на эту передовую.

Но через час полк опять получил приказ перелететь на новую точку.

Казачка с плачем провожала девушек.

— Что мне делать? — сквозь рыдания спрашивала она.

— Поезжай со своим колхозом на Кавказ, — посоветовала Катя.

— А хата? У меня по осени сын родится, для него надо хату сберечь.

Она стояла в тяжелом раздумье, но, увидев, как девушки спешат, стала проситься с ними:

— Я буду вам бомбы подносить. Замолвите за меня словечко перед командиром.

Но Катя знала, что ответит их командир. Маршанцева только взглянет на казачку — все поймет и, конечно, откажет. И она могла посоветовать только одно: уехать как можно дальше на восток.

Полк отходил… Впереди был Кавказ.

После степей все здесь казалось необычным.

Ступив на землю, Катя замерла от изумления. Прямо перед ней под самое небо вздымалась горбатая земля. На передней цепи гор рос какой-то кустарник, но дальше, в разрыве, возвышалась вторая, покрытая более редкой зеленью, а еще дальше и выше, под самые облака, уходили снежные вершины.

— Поглядите, — воскликнула Надя Полевая, — до чего же здесь изуродована земля!

— И на землю-то не похожа, — вставила Нечаева, — на земле поля и лесочки, а тут и не разберешь что. Совсем другая планета.

— Не на Марс ли мы заскочили? — пошутила Евгения.

— Тебе лучше знать, ты будущий астроном, изучила все планеты, — проговорила Нечаева и тут же тоскливо вздохнула: — Вот это залетели!