Молниями распарывали воздух реактивные снаряды. Артиллерия простреливала каждый метр вражеских позиций. А по ночам над головами немцев висели маленькие самолеты, каждые две-три минуты сбрасывая бомбы, изматывая врага своим монотонным жужжанием.

Когда же наступал рассвет, небо начинали полосовать штурмовики, чуть не задевая головы немецких солдат.

Двадцать дней и двадцать ночей продолжался этот непрерывный бой на уничтожение. Генерал Клейст еще верил, что его войска прорвутся к желанной цели, — ведь впереди маячили не только нефтяные вышки Майкопа, Грозного и Баку, но и прямой путь в Индию, однако упорство его испытанных вояк наткнулось на еще большее упорство русского солдата, гнев и мужество которого преодолевали все преграды.

И немцы отступили. А за ними шли и шли волны советской пехоты, переходя бешеные горные реки, разминируя узкие ущелья, тесня и уничтожая врага.

По ночам стало трудно летать. Надо было зорко следить за сигнальными огнями. Где пятнадцать минут назад были немцы, теперь оказывались свои. Зеленые ракеты прочерчивали темноту все дальше от Владикавказа. На запад стремились и ночные бомбардировщики. Наконец поступил приказ перебазироваться на новую точку.

Падал легкий снежок, прикрывая изуродованную землю. Летчицы выпрыгивали из своих самолетов, шли по освобожденной земле.

Вот она, очищенная от врага земля! Сожженная, изрытая траншеями. Здесь сидели захватчики, полные воинственного пыла, и здесь начал остывать этот пыл. Вот головные танки застряли на гребне, другие, как показывает еще не занесенный снегом след, повернули обратно, но снаряды догнали их. А вот тут реактивные снаряды сожгли технику врага и накрыли приготовившуюся к броску пехоту. Повсюду обугленные трупы, смятые каски, искореженный металл.

Летчицы безмолвно осматривали поле боя. Изредка раздавались короткие возгласы:

— Вот наломали железа!

— Вот это удар!

В разрыве хребта виднелось шоссе, загроможденное танками и машинами. Они остановились не потому, что их настигли снаряды, а потому, что в безумной панике налетели друг на друга.

Выбитые из селения Гизель фашисты бежали, думая только об одном — как бы спасти свою шкуру.

На каждом шагу можно было увидеть следы только что минувших событий. Здесь, в ущелье, повернул и хлынул вспять стальной поток. Но путь ему преградили тяжелые бомбы. Тут же на голову отступающих обрушили удар легкие бомбардировщики. От бомб машины осели на шоссе, загородили всем дорогу.

— Это наша работа, — сказала Катя, осматривая груду обломков.

Много месяцев прошло с тех пор, как сбросили они на врага первые бомбы, но никогда еще так близко не видели результатов своей работы. Скупые сводки наземной разведки и дневной аэрофотосъемки говорили очень мало о том, что произошло с противником, когда задание было выполнено. И вот они отчетливо видят, что сделали их бомбы за прошлую ночь.

Повсюду торчат стволы пушек, хвосты самолетов, танковые башни… все превратилось в груду металла.

Катя подняла осколок: сколько труда вложено в него, труда рудокопа, сталевара, токаря, артиллериста, и все пожрал огонь!

А рядом святой труд крестьянина, посеявшего зерно и не успевшего собрать урожай. Может быть, он мертв и мертвы те, для кого сеялся этот хлеб. Бомбы и снаряды перепахали поле, убили все живое.

Летчицы шли дальше, рассматривая косые надписи на разбитых танках, на затесах деревьев: «Разминировано», «Мин нет».

Земля еще не остыла от боя, снег шипел на догорающих деревьях, на обломках машин. Летчицы осматривали искромсанное железо, которое только что было грозной техникой врага.

Долго стояли они около сгоревшего танка. Таких великанов они еще не видели.

— Вот так «пантера»! — воскликнула Катя. — Жаль, что нельзя содрать с нее шкуру. — Она вскарабкалась по гусеницам на высокую башню и пальцем по снегу написала:

Даша захлопала в ладоши:

— Вот спасибо! Лучшего подарка мне и не надо.

В этот день Даше исполнилось двадцать три года.

Декабрь принес много потерь. Правда, счастье и в дождь и в туман не покидало их полк, но в других соединениях за это время погибло много самолетов. Еще вчера с соседнего аэродрома ушло восемнадцать тяжелых бомбардировщиков, а вернулось только одиннадцать.

Перед Новым годом с гор медленно сползли тяжелые тучи и закрыли землю. Началась метель, и вылеты отменили. К ночи пурга превратилась в буран. С аэродрома прибежали дежурные и вызвали летчиц на помощь.

Землянки опустели. С неба до земли, словно туго натянутый парус, хлестала снежная завеса. Летчицы пробирались на аэродром, держась за руки, цепочкой, ничего не видя в снежных заносах. Хлопья снега слепили глаза. Пронизывающий ветер покрывал лица ледяной коркой.

В непроглядной темноте отыскали они самолеты и начали закреплять их, подвязывая веревками к стопорам. Но буря не могла охладить праздничного настроения девушек. Едва они вернулись в землянку, Евгения мигом исчезла. Она пошла звонить метеорологам, чтобы узнать, долго ли пробушует ураган. Минут через десять она вернулась и с порога закричала девушкам, готовившим новогодний ужин:

— Ужин отставить! Собирайте продукты, идите за мной! Я нашла дом, где нас ждут в гости. Отпускная получена до восьми часов утра!

Гостеприимный дом в этой пустыне! Вот это новость! Наверное, ни один бесприютный путешественник не испытывал такой радости, как штурманы и летчицы. Восемь человек вышли цепочкой вслед за Евгенией.

Ветер в долине доходил до девяти баллов, но Евгения свернула в ущелье, и тут ветер немного утих. Снег залеплял лицо плотной маской, то и дело приходилось протирать глаза.

— Куда ты нас ведешь?! — воскликнула Катя, останавливаясь, чтоб перевести дыхание.

Евгения сильнее потянула ее вперед. Девушки карабкались за ними, придерживая туго набитые сумки с сухим пайком.

Изредка Евгения кричала вниз, чтобы отставшие подтянулись. Тропинка долго петляла на подъеме и наконец уперлась в калитку, потом завилась между оголенных кустов и привела к белому домику.

Евгения постучала. Открылась дверь, и девушки вошли в темный коридор, шумно отряхиваясь от снега. В глубине коридора открылась вторая дверь, и все увидели ярко освещенную комнату. Посреди нее был очаг, в котором горели толстые длинные поленья, — собственно, и не поленья, а обрубки бревен, лежавшие на груде углей. Очаг не походил на обыкновенную русскую печь, так как не имел заслона, — это был, скорее, камин, освещавший и обогревавший жилище.

Большая ковровая тахта стояла посреди комнаты. С нее поднялся высокий бритый мужчина. В руке у него была длинная дымящаяся трубка.

Черноглазая красивая девушка вышла навстречу летчицам. На ней была форма лейтенанта.

— Вы и есть метеоролог? — спросила Евгения. — Значит, я с вами говорила по телефону… Позвольте познакомиться… По вашему приглашению явились.

Вытерев снег с лица, Катя взглянула на хозяйку, отодвинула Евгению и бросилась вперед.

— Нина! — воскликнула она, обнимая девушку. — Вот так встреча!

— Ничего не понимаю! — сказала Евгения. — Меня пригласили к метеорологу, а попали мы к Катиной подруге! Вы разве тоже москвичка?

— Да нет, — сказала Катя, — это моя кавказская знакомая! Даша, иди скорее! Это Нина Михеладзе! Девушки, знакомьтесь — наш метеоролог. А это… — она взглянула на мужчину. — Вы председатель колхоза?

— Скоро опять им буду. Вернулся из партизанского отряда.

Девушки окружили хозяина: первый раз они видели живого партизана.

— Сбрасывайте шинели! — командовала Катя. — Выкладывайте продукты на стол!

— Это еще зачем? — запротестовала Нина. — У нас все есть! Партизаны, уходя с армией, оставили столько запасов, что хватило бы на целый полк! — Она обернулась к отцу, словно призывала его в свидетели: — Папа!