— Может быть, это подполковник послал его за нами, — сказала молодая. — Он пошел, а его ранили, а мы смотрим и не можем помочь. Нет, я пойду.

Василий видел сквозь щель, как старуха отвернулась, ладонью смахнула слезы. Василий вгляделся в нее и чуть не закричал на всю избу. Так вот кого прятала хозяйка за перегородкой! Эта баба — мать командира, он ехал когда-то из Горького в одном вагоне с ней, и она всю дорогу обзывала его жуликом и бандитом. И вот теперь попалась-таки в его руки. Он погладил ладони, как будто готовился получить большой барыш. Сейчас, как только офицер проснется, он ему преподнесет подарочек. Эти женщины подойдут для короткого разговора и веселой церемонии. Он знал, что офицер любит сам вести допросы женщин и с удовольствием присутствует при казнях.

Он торопливо подошел к офицеру, но, не решаясь разбудить его, стал пристально, в упор смотреть на него, зная, что спящие не выносят пристального взгляда.

Три дня назад, когда Красная Армия отступила из Тихогорского, Оксана и Екатерина Антоновна, подбирая раненых, затерялись в лесу. С ними осталось восемь человек тяжело раненных бойцов. Ночью Оксана пробралась в ближайшую деревню и постучалась к знакомой крестьянке. Через полчаса они пришли в лес с двумя санками и перевезли раненых в деревню.

Догнать батальон подполковника Миронова они уже не могли. Спрятав раненых в дальнем овине, они пытались, как могли, ухаживать за ними, лечить и кормить их.

На другой день немцы пришли в деревню.

Хозяйка уложила Оксану в постель, закутав в какое-то тряпье — вещи получше были закопаны на огороде еще при первых выстрелах за околицей. Екатерина Антоновна ухаживала «за больной». К несчастью, немцы выбрали этот дом для постоя офицера. Офицер приказал женщинам оставаться за перегородкой, а сам расположился в большой комнате.

Вечером офицер устроил пир для своих подчиненных. Со всей деревни волокли в избу кур, поросят, яйца, и хозяйка с ног сбилась, готовя для победителей еду. Но в закуток, где лежала «больная», немцы не входили.

Однако и оставаться тут стало опасно.

Сейчас три женщины сидели за перегородкой, слушали, как храпит офицер, и ждали удобной минуты, когда Оксана сможет выполнить свой план. Они шепотом совещались. А Василий Зевакин, глядя на спящего офицера, понял, что никакой гипноз не разбудит его, и начал тихонько трясти за рукав.

— Господин обер-лейтенант, тут красные, тут бабы, — шепнул он.

Офицер, сердито оттолкнув его, повернулся на другой бок, но сейчас же, широко открыв глаза, прислушался к его словам.

— Тут вот за перегородкой хозяйка прячет коммунисток. Одну из них я знаю, это мать красного командира. Они сожгут вас сегодня ночью. Я слышал, как они сговаривались. Вы только встаньте, взгляните на них.

Офицер распахнул дверку перегородки раньше, чем Оксана успела упасть в кровать и закутаться барахлом. Она стояла перед ним в белом полушубке, молодая, отчаянная. Видно было, что она готовилась к какому-то делу, может быть, даже к тому, чтобы убить его.

— Взять! — крикнул офицер, и сейчас же изба наполнилась солдатами.

Василий Зевакин, ухмыляясь, пошел к женщинам.

Увидев его, Екатерина Антоновна вскрикнула и покачнулась.

— Узнала? — злобно прошипел чубатый, наступая на нее. — Вот и встретились на узенькой дорожке. А ну попробуй завизжи, ну, попробуй! — Он помахал перед ее лицом револьвером.

Екатерина Антоновна сквозь узкие щели глаз посмотрела на Оксану, на хозяйку, подумала: неужели их расстреляют? Она слушала, как офицер и чубатый лопотали по-немецки, потом чубатый крикнул:

— Идите за мной! Завтра будут судить вас, а потом тихо-мирно повесим. Ну, шевелитесь, не на руках же выносить вас в сарай! — Он схватил Екатерину Антоновну за руку, та злобно выругалась и ударила его по лицу, потом накинула на Оксану шаль и первой вышла из дома.

Их вели к сараю, и они чувствовали, как из всех окон следят за ними испуганные глаза.

Василий, торжествующе ухмыляясь, втолкнул их в сарай, запер на замок, но не успел дойти до избы, как услышал совсем рядом выстрел, затем второй, потом где-то недалеко зарокотал пулемет.

От белого леса поднялся большой вал и покатился к деревне.

Зевакин вбежал в избу, когда со звоном вылетело стекло, из окна высунулось рыльцо пулемета навстречу наступающему белому валу. Пулемет успел несколько раз выстрелить, но точный снайперский выстрел в окно заставил его замолчать. Зевакин увидел, как офицер сорвал с кровати белое покрывало и бросился из избы. Василий побежал за ним, но дорогу им преградил старик с топором:

— Куда бегете? Стойте! Стой, Васька, рано бежишь, не успел говядину пожрать!

Офицер выстрелил в старика и помчался, пригибаясь, вдоль дворов к амбарам. Зевакин, задыхаясь, бежал за ним.

Из окон строчили немецкие пулеметы, но все отчетливей слышались раскаты русского «ур-ра», все явственней поднимались из сугробов красные лица бойцов.

Длинноногий офицер бежал, как волк, снежный вихрь клубился за ним. Зевакин, падая и барахтаясь в сугробах, почти ползком добрался до амбара. Шум боя стихал, только на дальнем конце деревни еще слышались одиночные выстрелы. Зевакин то начинал молиться, то свирепо ругался, то замолкал, прислушиваясь к тяжелому дыханию офицера. Оставалась одна надежда: отсидеться до темноты и потом уйти из деревни. Зевакин только успел сказать об этом офицеру, как над их головами раздался крик!

— Здесь они!

Бойцы в белых халатах, тяжелые, словно вылепленные из снега, осторожно подходили вслед за стариком к амбару. Из черной щели высунулась рука с носовым платком, затем показалось багровое лицо с перекошенным ртом.

— Вот он! Это Васька Зевакин, бейте его! — закричал старик, подталкивая бойца. — Или дайте я его стукну! Убежит, сукин сын!

— Не волнуйся, дед, теперь ему бежать некуда, — спокойно возразил солдат.

Они шли с поднятыми руками, впереди переводчик, позади офицер, шли мимо сарая, где стояли только что выпущенные три женщины, и насмешливо смотрели на них.

— Не води далеко, тут вешай! — закричала Екатерина Антоновна.

Боец провел пленных, будто не слышал ее, потом крикнул в сторону, к группе бойцов:

— Товарищ Строгов, что делать с этими гитлеровцами?

— Давай их в штаб!

— А где штаб? — спросил конвоир.

Молоденький сержант отделился от бойцов, кивнул на избу:

— Ну, хотя бы здесь, — и прошел во двор впереди пленных и конвоира.

Екатерина Антоновна, словно обезумевшая, схватила Оксану и потащила в дом, куда вошел сержант.

— Голубушка, слыхала, он здесь? — задыхаясь, прошептала она. — Что же ты! — И вдруг увидела, как Оксана побледнела, покачнулась и упала на руки хозяйке. Вдвоем они внесли ее в избу.

— А женщины зачем сюда? — строго спросил сержант, взглянув на Екатерину Антоновну. Она сбивчиво заговорила:

— Мы свои, мы из Тихогорского госпиталя, вот сестра. — Она указала на лежащую Оксану.

— Ранена? — спросил сержант, — Эй, кто ближе, позовите Машеньку!

— Я здесь! — крикнула Машенька, пробиваясь через толпу колхозников и бойцов, заполнивших избу. — Кто ранен? — Она пробралась вперед, наклонилась над лежащей и закричала на всю избу: — Оксана!

Сержант Дмитрий Строгов вздрогнул, бросился к Машеньке, державшей на руках Оксану.

— Машенька, пульс! — торопливо крикнул он, беря руку сестры.

Оксана открыла глаза, оглядела окружающих, пристально вгляделась в брата, слабым голосом спросила:

— Митя, ты? Или мне кажется…

Тридцатого ноября немцы оповестили весь мир, что последнее сопротивление Красной Армии сломлено, путь на Москву открыт.

Второго декабря немцы сообщили, что с передовых позиций Москва видна в хороший бинокль.

А в подмосковных полях все было тихо, мела поземка, заглаживая следы многотысячных армий, только что прошедших на запад. В этом внезапном, тщательно подготовленном ударе, которого так долго ждала вся страна, в яростном, сокрушительном движении на запад участвовала и третья рота Московской Коммунистической дивизии. Первым взводом этой роты командовал Дмитрий Строгов.