Взвод Мити Строгова занимал только ничтожный участок в огромном движении всего фронта. Из подмосковных лесов, охваченных гигантскими клещами немецких армий, где, по утверждениям гитлеровского радио, находились только разрозненные, неспособные к бою отряды русских, во фланг этим прославленным немецким армиям ударили тщательно подготовленные свежие силы. Одновременно с этим ударили резервные корпуса сибирских и уральских стрелков, заблаговременно подготовленные Главным командованием. В этот день в Москве была слышна отдаленная канонада, напоминающая рокот грозы. Но Москва еще не знала, что это гроза несет свежий ветер победы.

Это знали только бойцы ударных армий. Впервые они видели бегущих немцев, впервые входили в освобожденные села и деревни, выбивая врага на мороз, в леса, захватывая технику врага, перерезая шоссейные дороги, на которых еще недавно ревели только немецкие грузовики, теперь брошенные бежавшими шоферами.

Коммунистическая дивизия, в составе которой сражались и Дмитрий Строгов, и медицинская сестра Машенька Уварова, заняла в этот день двенадцать населенных пунктов. И только на скрещении двух шоссейных дорог у небольшой деревушки немцы зацепились, судорожно укрепляя каждый дом, подтягивая резервы, бросаясь в контратаки.

Машенька Уварова видела, как бежали в атаку бойцы, иные из них падали и звали на помощь. С отвратительным кваканьем разрывались мины, пули взбивали снежную пелену, поднимая фонтаны белой пыли. Немецкая артиллерия обстреливала дальний лес, где шло стремительное движение готовящихся к новому удару резервов. Прямо по сугробам шли артиллеристы, волоча установленные на полозьях орудие и снарядные ящики.

Машенька побежала вперед, но кто-то быстрым толчком свалил ее в снег, сурово крикнув:

— Ползать надо!

Впереди она слышала тяжелый стон. Все так же визжали мины. Машенька поползла, проваливаясь в сугробах.

Бежавшая перед нею тонкая и неровная цепочка бойцов вдруг растаяла в мутном вечернем воздухе. Огонь противника усилился. Машенька поняла, что рота залегла. Она торопливо ползла на голос раненого, который все стихал, как будто отчаялся в помощи. Она увидела его в воронке, вырытой тяжелой миной. Раненый лежал на боку, зажимая обеими руками живот.

Машенька наклонилась над ним, глаза его уже затуманились. Она взглянула на рану и поняла, что ничем помочь не может. Боец умирал от потери крови.

Дрожащими руками она делала перевязку, говоря какие-то утешительные слова, но не было уверенности в ее голосе. Должно быть, раненый понял… Побелевшими глазами смотрел он на нее, будто старался запомнить ее лицо.

— Иди, сестрица, дальше, что со мной возиться, я уже конченый, — с усилием сказал он. — Из меня уже вся жизнь вышла…

Заканчивая перевязку, Машенька кусала губы, чтобы не расплакаться, не сказать тех слов, что будут лишними. Подоткнула под раненого шинель, поставила рядом в сугроб его винтовку, чтобы привлечь внимание санитаров, и поползла дальше.

Она торопилась вперед, забыв об опасности, забыв о страхе, который всегда овладевал ею при виде крови. Сейчас ее душила злоба. Вот жил человек, молодой, сильный, вдруг кусок металла разорвал его, и он умирает.

Страстная ярость толкала ее вперед, ей хотелось помочь всем, спасти всех, кого сейчас калечит и убивает враг.

— Сестра, помогите! — кричали вокруг. Она перевязывала, помогала тем, кто не мог сам двигаться, вытаскивала на плащ-палатке до второй подставы, где стояли лошади с санями, отвозившие раненых в медсанбат. Указывала легкораненым, куда идти, согнувшись, бежала дальше, туда, где залегла рота.

Вечерело. Бойцы лежали в снегу, дожидаясь того часа, когда, укрывшись темнотой, можно будет двинуться вперед. Но темнота не прикрыла их. Из-за леса вышла яркая, как прожектор, луна.

Уже много часов они лежали в снегу, тихо ругая луну, мороз, бессонного немца, который все поливал безмолвное поле предупредительным огнем.

Сияла луна. Голубым перламутром переливался снег. И по нему, как по зеркалу, надо было идти вперед, к деревне.

Связной окликнул Митю. Строгов повернулся на бок. Связной хриплым шепотом передал приказ командира роты. Первому взводу начать атаку в двадцать ноль-ноль. Сигнал — красная ракета. Удар отвлекающий, с севера деревню штурмует соседняя часть. Строгов выслушал приказ, спросил:

— Как командир?

— Ругается, — сказал связной. — Не могли сами выбить. Теперь соседи подошли. Выручают нас, будто мы еще новички! — И пополз дальше.

Митя вздохнул: они и были новичками! Вон ведь как трудно оторваться от земли, словно невидимая сила прижимает, заставляет зарываться в снег, будто снег может спасти от пули. А ведь надо встать во весь рост, надо поднять взвод, как только последует сигнал… Строгов передал по цепи приказ: «Приготовиться!» Сердце забилось учащенно, дыхание прерывалось.

С левой стороны деревни взлетела красная ракета, отпечатав на почти черном небосклоне длинную шифрованную телеграмму. Митя вскочил, срывающимся голосом крикнул:

— Вперед! За Родину! — и увидел, как зашевелился примятый снег.

Из ближних домов деревни ударили пулеметы, немцы заметили первый бросок взвода. Митя бежал и видел впереди огненную кромку, где по краю оврага били трассирующие пули, ломая лунную корку снега. Белые брызги взлетали и вихрились в воздухе, как бахрома, вокруг этого огненного шнура.

Митя видел, как снова залегли бойцы, не добежав до смертельной черты. Он понял, что, только перешагнув эту черту, можно увлечь людей. Он повернулся лицом к взводу, крикнул: «За мной!» — и побежал вперед. Бежал и думал только об одном: ему надо во что бы то ни стало прорваться через эту огненную черту. Вот он добежал до нее, ногами разорвал этот горящий шнур, разорвал так, что огненные куски, как змеи, завертелись вокруг него, но он уже перешагнул и уже был по ту сторону смерти. Он оглянулся, бойцы бежали за ним. Они перескакивали через эту черту и бежали дальше, словно отряхиваясь. Кто-то упал, поднялся и снова упал. Остальные были уже в тени домов, прятались за плетни, ползли вдоль стен. Вот вырвавшийся вперед боец, которого Митя не узнал, швырнул гранату в окно избы. Раздался звон стекла, пулемет смолк. Вдоль всей деревни свистел ураган, по дороге в нескольких шагах от Мити, словно метеор, катилась зажженная пулями бочка с горючим. Стальная каска все время сползала Мите на глаза, неудобно было стрелять и смотреть вперед, но он все же заметил, как немцы начали выбегать из укрытий.

И в это время с севера раздались еще более частые и раскатистые выстрелы, дикие крики немцев, взрывы, пламя начинающегося пожара окрасило небо. Немцы заметались между двумя живыми валами, преградившими им путь.

Раненый Сарафанкин с трудом переполз широкую дорогу и упал около избы. Он никак не мог достать индивидуальный пакет озябшими руками.

— Где тут санитары? — озлобленно спросил он пробегавших мимо бойцов.

Один из бойцов остановился:

— Дай перевяжу! Я хоть и не сестра, но в медицине кое-что понимаю.

Сарафанкин недоверчиво посмотрел на молодого веселого парня и отстранил его:

— Иди, иди, я уж как-нибудь сам.

— Чего там «сам», — настойчиво сказал боец, поднимая раненого.

— Командира моего не видел?

— Какого командира?

— Да Строгова, — ворчливо ответил Сарафанкин, которого уже начал возмущать этот невесть чему ухмыляющийся парень. Видно, из новичков, видно, еще думает, что здесь спектакли играют. Знай себе усмехается, не сочувствуя чужой боли.

— Строгов мой командир, — сказал боец, — но я тебя впервые вижу.

— А я тебя, — огрызнулся Сарафанкин, у которого еще сильнее заныло плечо, когда боец попытался приподнять его. Он чуть было не взвыл от боли. Ему захотелось остаться одному, чтобы поплакать немного, потом уползти куда-нибудь подальше от этих здоровых парней, которые ничего еще не испытали, ничему не сочувствуют.

В притихшей, клубящейся дымом улице послышались голоса. Сарафанкин увидел, что их догоняла группа бойцов.