Михеладзе пошел, тяжело ступая на раненую ногу, куда-то в угол, вернулся, потряхивая большим бурдюком:
— У нас даже это есть!
— Что это? — удивилась Евгения, ощупывая кожаный мешок, заскрипевший под ее рукой.
— А это — самое главное для встречи Нового года, вино…
— Вино! — разочарованно протянула Евгения. — Ну вино я не люблю… Я предпочла бы чай с вареньем.
— Я тоже не люблю, — сказала Катя, — но сегодня мы все выпьем. Выпьем за победу!
В ушах летчиц еще пела метель, щеки горели от ветра, ноги дрожали от усталости, и они с изумлением смотрели на этот очаг, на тахту, на красивую девушку. Все вдруг вспомнили о доме, о тепле, о том, какими они были раньше, и вдруг застеснялись, как стесняются солдаты, попавшие в мирный дом. Они жались друг к другу, не знали, о чем говорить с хозяевами.
— Будьте как дома, — уговаривала их Нина. — Принимайтесь за работу. Помогайте папе, а я буду следить за передачей. Надо вовремя поймать Москву. У кого точное время?
— Ровно двадцать три! — поспешно ответила Нечаева.
— Папа, успеете вы все приготовить за час?
— Конечно. Прошу летчиц слушать мою команду. Несите ваш энзе сюда… — И он заковылял на кухню.
На кухне девушки оживились. Сколько времени они не видели таких блестящих кастрюль, не держали в руках шумовок, поварешек — всех этих атрибутов домашнего уюта! Какое счастье, что немцы не рискнули забраться в горы, разрушить и этот дом!
И вот уже одна, потом другая смастерили из полотенец передники и превратились в поварих. Вся их суровая неприступность мигом исчезла; это были хлопотливые девчонки, собравшиеся на дружескую вечеринку.
Без четверти двенадцать, или, как они говорили, в двадцать три сорок пять, два стола сдвинули вместе и накрыли скатертью. Женя до блеска натирала подогретые тарелки и с необычайным изяществом нарезала ломтики колбасы под названием «второй фронт». Даша с большим мастерством разукрасила селедку, осыпав ее, словно жемчугом, бело-розовым луком.
Все блеснули кулинарными способностями. Но партизан превзошел всех. Он готовил что-то такое, чего девушки никогда не видели. Он брал кусок мяса, накалывал его на железный прут, потом накалывал кусочек сала, кружок лука, потом опять мясо и так, нанизав целую гирлянду, поджаривал ее в очаге над грудой углей. Когда все это подрумянилось, он полил красным вином и снова сунул в огонь.
— Внимание! Внимание! — закричала Нина. — Прошу приготовиться!
Все сели за стол. В тонких стаканах искрилось вино.
— Включаю Красную площадь!
Лампы разгорались, приемник гудел все громче и громче, и вот послышался перезвон кремлевских курантов. Какая-то одинокая машина прогудела сиреной, пробегая мимо Кремля. Потом раздался бой часов.
— С Новым годом!
Катя не заметила, кто это сказал. Она выпила вино, и ей показалось, что по горлу пролетел огонь и остановился у сердца.
— С сорок третьим!
— Со счастливым!
— С победным! Все говорили громко, чокались с Ниной, с ее отцом, друг с другом.
Катя с трудом удерживала слезы. Она слышит Москву! Она слышит кремлевские куранты!
«С Новым годом, Москва! С Новым годом, мама!»
Мысленно она вошла в свою комнату, прижала к груди мать, поцеловала брата, сестренку…
«Вы уцелели, мои милые!»
— Плясать, плясать! — кричала раскрасневшаяся Евгения. — Катя, выходи на соревнование!
Катя почувствовала, что теперь ей все нипочем. Она могла не только плясать, но и летать по комнате.
Евгения — руки в бока — с шуткой-прибауткой пошла навстречу ей:
Стой, подружка моя,
Чем ты брови красила?
Чередой-бередой
Все ребята за тобой!
Катя вспомнила, как студенты выезжали на уборочную, в колхозы, и там она переплясывала всех девчонок. Напрасно Женя вызвала ее. Теперь держись, штурман Курганова! Катя вытащила из кармана гимнастерки платочек, взмахнула и притопнула:
Ах, мне милый говорит:
— Катя, ты мне нравишься,
При веселом разговоре
Всегда улыбаешься!
Стала вполоборота, повела плечом, другим. Затрещала резкая дробь чечетки.
На мосту, мосту, мосту
Стоит милый на посту,
Он меня не замечает —
Слишком маленькой расту.
Легкий свист и вихрь по комнате — и вот Катя уже вьется на месте, как дымок, и стрекочет чечетка. Девушки, притопывая, хлопают в ладоши.
Штурман Румянцева плясала.
Наступал тысяча девятьсот сорок третий год.
Глава двадцать пятая
Наступление продолжалось. До аэродрома доносился такой гул, будто горы превратились в вулканы и извергали огонь. Черный дым поднимался со всех сторон, укрывая небо. В горах горели аулы.
Летчицы стояли у самолетов и ждали команду. Мимо Кати несколько раз прошла Маша Федотова. В карманах ее как-то особенно гремели инструменты. Она ходила вокруг самолета, залезала под мотор, стучала молоточком тут и там, хотя самолет был в полной исправности. От нетерпения она не знала чем заняться.
Гул доносился все громче и громче, в бой вступали новые артиллерийские орудия.
— Слышишь? — сказала Нечаева. — Это наши пошли!
Катя посмотрела на запад — там черная дымовая завеса заслоняла солнце. Все с нетерпением ждали ночи. Приборы проверены, самолеты готовы, они ревут стальными глотками, набирают силу. Стрелами проносятся по земле, поднимая вихрь пыли, и врезаются в прохладное небо.
Хотя небо темно, но звезды — глаза Вселенной — смотрят на Катю, подбадривают: «Не подкачай! Смелее! Передовая линия близка. Сейчас по земле идут танки, бьет артиллерия. Помогай им. Будь солдатом. Бей без промаху!»
Привыкшие к темноте, глаза видят, как блестит река. Вот и переправа. Газ убран, самолет снижается. Катя медлит, хотя летчица и шепчет:
— Бросай!
Но штурман еще проверяет расчет. Можно. И рука нажимает бомбосбрасыватель.
Тихие долины и темные горы, над которыми раньше летчицы спокойно пролетали, сейчас объяты пламенем. Где-то бомбы пробили нефтепровод, горящая нефть хлынула в реку, и эта огненная река превратила ночь в день.
Катя никогда еще не видела такого зрелища. Часто вспоминала она полеты над горящими городами, над пылающей степью, много картин человеческого бедствия осталось в ее памяти, но ничего похожего на то, что увидела она в эти часы, не было. Линия фронта еще не изменилась, но бои шли с нарастающим ожесточением. Все быстрее оборачивались самолеты между передним краем и аэродромом, словно летчицы решили наверстать долгие часы ожидания наступления.
На рассвете они возвращались на аэродром. В сером тумане, словно поседевшая за эту страшную ночь, лежала земля. Девушки не могли уйти спокойно спать, возбуждение было так велико, что, когда над их головами на смену им промчались штурмовики, они махали им, кричали:
— Добивайте их!
В небе стало тесно от самолетов.
Наступать, уничтожать врага было легче, чем защищаться.
Днем полк стоял в сорока километрах от линии фронта, но с наступлением темноты делал «подскок» на ближайшую площадку и оказывался в такой близости от передовой, что летчицы слышали даже пулеметные очереди. С этого временного аэродрома полк работал всю ночь. Весь полет с этой площадки и обратно занимал пятнадцать — двадцать минут.
Возвращаясь из второго рейса, Катя заметила, что самолет Нади Полевой уже пошел в третий рейс, и стала торопить свою летчицу. Пришло время настоящей битвы, нельзя упускать ни минуты.
— Скорее, скорее!
Но вооруженцев не надо было подгонять. Они в одно мгновение заправляли ленты в «шкас» и подвешивали бомбы. Никто не разговаривал, не отдыхал — наконец-то началась настоящая работа!
