В избах, уцелевших после многодневных боев, еще доваривался куриный бульон. Это обнаружил уполномоченный по сбору трофеев. Любанский торопливо накрыл столы и вышел на крыльцо, приглашая всех проходивших мимо:

— Прошу, прошу зайти, подкрепиться.

Миронов шел по деревне, разыскивая Строгова, ему хотелось посмотреть, как он сейчас выглядит. Все так же тревожен, или удача воодушевила его, как и всех этих бойцов, которые с удовольствием заходили в дом, где Любанский сулил им достойный обед.

На другой день во время атаки Евгений увидел, как упал Миронов. Он подбежал к нему. Миронов сидел, зажимая обеими ладонями рану на груди, стиснув губы, качал головой, выражая ярость и досаду.

Евгений начал перевязывать его, использовал весь индивидуальный пакет, но кровь все еще сочилась. Поблизости никого не было. Рота далеко продвинулась вперед. Тогда он решил сам довести командира до медпункта, но сейчас же вспомнил, что медпункт находится в деревне Моховой. Два километра вряд ли дойдет командир. Он вышел с ним на дорогу в надежде встретить какую-нибудь машину и, оглядевшись, узнал поворот к Тихогорскому. Вот тот самый лес, где он еще недавно охотился с отцом, вот эта тропка ведет прямо туда. Что, если он застанет еще отца? Никто лучше его не окажет помощи командиру. Это будет просто счастье.

Евгений заметил, как Миронов слабел, уже с трудом передвигал ноги, тяжело припадая к его плечу. Больше не раздумывая, Евгений повел Миронова в свой дом.

Миновав мостик через речку, они поднимались вверх — здесь должна быть аллея, думал Евгений, оглядываясь и не узнавая родных мест. На месте аллеи торчали одни пеньки. И дом, который раньше за деревьями казался огромным, сейчас стоял приземистый, похожий на барак. В доме было темно. Сердце Евгения тревожно забилось. А если дом пустой? А если в нем немцы? Но откуда? Он сейчас же вспомнил расположение противника.

У самого дома он увидел какого-то человека, остановился и тихо окликнул:

— Кто там, помогите!

— В чем дело? — отозвался человек из темноты.

— Помогите донести раненого.

— Сейчас, — ответил человек и, подбежав к дому, застучал в ставень. — Романенко, выходи скорее, раненого принесли!

Сад осветился из распахнувшейся двери. Выбежал человек в белом халате, поднял раненого и понес в дом.

В доме было шумно, как в казарме, и Евгений сразу понял, что он больше не принадлежит его семье. В открытые двери видны были ряды коек. Он увидел раненых в белых халатах и все понял.

Санитар внес Миронова в большую светлую комнату, где раньше была бильярдная, теперь в ней толпились раненые. У маленького столика сестра в белом халате делала перевязки. Евгений хотел пройти по дому, поискать отца или Оксану, но взгляд его задержался на бледном, измученном лице женщины, перевязывавшей раненого, его поразила безжизненность этого лица. Он пошел было к двери, но вдруг снова обернулся, взглянул на бледное лицо, увидел неподвижные мутные глаза и откачнулся к стене. Перед ним была Оксана.

Он боялся еще раз взглянуть и убедиться окончательно. Нет, ему просто показалось, эта женщина просто похожа на Оксану… Он стоял, прислонившись к двери, среди раненых, которые отходили от сестры, с удовольствием пробуя тугие повязки.

«Оксана! Она, она, — твердил он, глядя на лицо сестры. — Что случилось с ней? Что так изменило ее?» Он боялся подойти к ней тут, при посторонних, решил дождаться, когда она кончит перевязки, и поговорить с ней наедине. Спросить, что она пережила, отчего стала такой полумертвой.

Он вышел в коридор, который в глубине был загорожен столиком, отодвинул его и хотел пройти дальше, но сейчас же услышал окрик:

— Туда посторонним нельзя!

Он понял, что идет именно туда, куда нужно. Прошел в глубину коридора до самой террасы, заглянул в стеклянную дверь, увидел грудой сваленную летнюю мебель и свой рояль. Потом открыл дверь в кабинет отца, зашел, включил свет. Все было на местах, все так же идеально чисто и прибрано.

С дивана, сбросив одеяло, поднялся Сергей Сергеевич и, щурясь от света, торопливо спросил:

— С ним опять плохо?

Евгений замер на пороге, молча глядел на отца, который, придвинув стул с одеждой, торопливо одевался.

— Пришел он в себя? — спросил Сергей Сергеевич, не поднимая головы, но, так как Евгений не отвечал, он взглянул на него и удивленно заморгал, увидев вместо своего помощника постороннего человека. Вопросительно взглянул на Евгения, потом удивленно расширил глаза, словно хотел убедиться, что перед ним живой человек, а не привидение.

Евгений бросился к нему:

— Папа, скорее, я привез раненого! Спасите командира. А я ухожу, меня ждут бойцы!..

Лаврентий знал положение на фронте, знал, что противник все еще наступает, хотя немцы сократили количество налетов на Москву. Это могло произойти только потому, что фашистская авиация брошена на передний край наступления, а следует из этого вывод, что наступление немцев больше не обеспечено танками, как раньше.

Сам Лаврентий по-прежнему еженощно вылетал на охрану столицы. С начала войны ему удалось сбить восемь самолетов противника. Но теперь он завидовал тем летчикам, которые летали днем штурмовать вражеские позиции, бомбить переправы и железнодорожные пути в тылу врага. Ему казалось, что там и делается настоящее дело.

Но в самом нем происходили незаметные перемены, которые повлияли на его характер. Последние месяцы он был, и тоже незаметно для себя, угрюмым, сдержанным, замкнутым человеком, а теперь вдруг стал веселым, разговорчивым, улыбающимся. И летчики, видя в нем эту новую перемену, заговорили между собой, что, если капитан Миронов улыбается, значит, близятся какие-то перемены на фронте. Ведь Миронов уже повидал немцев, недаром он воевал в Испании…

Иногда Лаврентия охватывало желание заехать в знакомый госпиталь, повидать Оксану, но последняя их встреча принесла ему такие тяжелые переживания, что он боялся повторения. Однако тоска по Оксане давила его сердце, как болезнь. Он пытался избавиться от нее несколько своеобразным способом: раз в неделю брал днем увольнительную с аэродрома и ехал домой, в город, чтобы хоть пройти по тем улицам, по которым ходила и Оксана. А вдруг она тоже в городе, и они нечаянно встретятся.

Мать встречала его с надеждой во взгляде. Он молчал. Тогда мать тихонько вздыхала, собирала кое-что на стол, кормила и укладывала отдыхать.

Но сегодня он не успел еще и поесть, как зазвонил телефон. Лаврентий узнал голос Сергея Сергеевича.

— Что? — испуганно переспросил он. — Иван? Ранен? Не опасно? Благодарю вас… Нет, непременно приеду.

Положив трубку, он увидел в дверях мать.

— Иван? — спросила она дрожащими губами.

Лаврентий уже справился с волнением.

— Успокойся, ничего особенного. Ведь на войне, а не на печке. Я сейчас поеду в госпиталь.

Мать вышла в кухню. Лаврентий подумал: поплачет, но так, чтобы никто этого не видел.

Он принялся звонить сначала на аэродром: сказал, что вернется к пяти часам, но не из дому, а из госпиталя, что расположен в Тихогорском. Если он понадобится срочно, пусть позвонят туда.

После этого позвонил знакомым журналистам в военную газету. Ребята из газеты часто навещали аэродром. Но сейчас ему были нужны не они, а дежурная редакционная машина. К счастью, в сторону Можайска действительно отходила такая машина. Лаврентий договорился, что сейчас же явится в редакцию.

Выйдя в переднюю за шинелью, он увидел мать. Она стояла в шубе, с узелком в руках. Он остановился в изумлении, но не успел сказать ничего, мать открыла дверь и приказала:

— Едем!

Он понял, что уговаривать бесполезно. Уговаривать придется офицера на контрольно-пропускном пункте.

В кузове редакционной полуторки были уложены тюки с газетами, да и людей набралось немало. Фронты приблизились к Москве настолько, что корреспонденты добирались до ближайшего контрольно-пропускного пункта и могли «голосовать» для поездки в любом направлении. Екатерину Антоновну усадили рядом с шофером, в кабину, Лаврентий забрался в кузов.