Екатерина Антоновна сначала ни на что не обращала внимания, погруженная в думы о том, каким увидит Ивана. Но за Дорогомиловской заставой вдруг прильнула к окну. Во всех двориках и вдоль улицы стояли танки, длинноствольные орудия, а в переулках можно было увидеть странные высокие, крытые брезентом грузовики.

— Это что же такое? — воскликнула она, толкая шофера.

Шофер невозмутимо ответил:

— Военная тайна, мамаша!

— Американские, что ли?

— Какие — американские? Уральские! — с гордостью сказал шофер.

Екатерина Антоновна примолкла. Значит, пока она то копала рвы, то отчаивалась и плакала в подушку по ночам, за огненной линией обороны продолжалась битва? Она благодарно посмотрела на парнишку в солдатской форме, важно сидевшего за рулем, и опять начала пристально рассматривать знакомые подмосковные места, по которым столько раз ездила, когда строила укрепления.

Что-то изменилось в этих местах. Хотя народу в дачных поселках стало еще меньше, чем раньше, но тропки из деревни в деревню не только натоптаны, а вроде бы и наезжены. Негустые подмосковные лески тоже словно бы пробиты тропками и дорожками.

У поворота на Тихогорское машина остановилась. Лаврентий открыл дверцу:

— Дальше, мать, пойдем пешком. Товарищи торопятся.

Шофер протянул на прощание широкую черную руку. Офицеры в кузове приложили руки к ушанкам, откозыряв Екатерине Антоновне. И ей почему-то стало спокойнее.

До госпиталя дошли быстро. Но тут Лаврентий как-то оробел. Однако мать уже нельзя было остановить. Она торопливо вошла в дом.

Лаврентий пошел за нею, все еще чувствуя какое-то стеснение. Но ведь он пришел навестить раненого брата! Если даже увидит Оксану, он так просто ей и скажет…

Они быстро шли по пустому коридору, как вдруг из одной двери вышел человек в форме и преградил дорогу. Даже форма не сделала его похожим на солдата. Лицо было совсем домашнее, кудрявые волосы спадали на лоб, голубые глаза были прозрачны, в них застыла какая-то безмятежная тишина.

— К кому вы? — спросил он.

— Мы свои, — ответил Лаврентий, намереваясь пройти в кабинет Сергея Сергеевича.

— Свои? — переспросил военный, — Что же, вы в гости, что ли, приехали?

Лаврентий быстро оглядел его, тревожно подумал: откуда тут этот красивый парень, который держится как дома.

— Я мать подполковника Миронова, — сказала Екатерина Антоновна. — Я приехала навестить его.

— A! — военный вдруг раскрыл руки и обнял Екатерину Антоновну. Потом повернулся к Лаврентию: — А вы, наверно, брат Ивана Алексеевича? Наконец-то! Пойдемте я вас провожу. Только не говорите ему, что встретили меня, а то он подумает, что это я вас вызвал, еще накажет! А я тут ни в чем не виноват, это Оксана попросила вас вызвать. — Он уловил странно вопрошающий взгляд капитана и торопливо добавил: — Оксана — моя сестра! — И заметил, как по лицу капитана пробежала улыбка, но промолчал. А старушка проникновенно произнесла:

— Вот она и Лаврушу выходила!

«Тут что-то такое есть!» — подумал Евгений, но не стал допытываться, приоткрыл дверь и впустил посетителей в большую комнату.

Странное зрелище представляла эта комната. Раненые лежали на шезлонгах, на диванах, на садовых скамейках, на походных койках. Иван лежал у окна на большом кожаном диване, а рядом стояла Оксана и смачивала бинт в какой-то бурой жидкости, пахнувшей дегтем. Оба с изумлением взглянули на вошедших.

Лаврентий остановился перед Оксаной, робея, взглянул в ее лицо, боясь заговорить. Он похолодел, когда мать воскликнув: «Голубушка ты моя!» — обняла девушку.

— Спасительница ты моя! — говорила мать, положив голову на плечо Оксаны и поглаживая ее. Лаврентий видел, что Оксана смутилась, но глаза ее словно ожили, стали прежними, такими, какие он помнил, и боялся, что больше такими не увидит.

— Прости, голубушка, все тебе хлопоты да хлопоты с моими сыновьями. Ну как он?

— На этот раз все должно обойтись! — с улыбкой сказала Оксана.

Екатерина Антоновна перевела взгляд на сына. Иван лежал, укрывшись до подбородка одеялом, и, хотя на лице было заметно страдание, смотрел на мать с улыбкой.

— Иван, неужели вы все еще не научились воевать? — гневно спросила мать.

Бомба, разорвавшаяся в комнате, не произвела бы такого впечатления. Несколько секунд стояло напряженное молчание. Потом Миронов шутя ответил:

— Видишь сама…

— Вижу раненого, — строго сказала Екатерина Антоновна, — а надо-то их видеть убитыми, вот как надо уметь!

— Может быть, ты и права! — ответил Иван.

Лаврентий как будто не слышал этого разговора. Он все смотрел на Оксану, радуясь, что она не видит этого взгляда, и боясь, что она может обидеться и уйти.

— Позволил каким-то паршивым фрицам продырявить себя! — продолжала выговаривать Екатерина Антоновна. — Теперь возись с тобой. А у людей и без тебя работы по горло! — Взглянула на Оксану, смягчилась, добавила: — Иди, голубушка, по своим делам, я теперь около него останусь…

Оксана сочувственно взглянула на Ивана:

— С ним большого беспокойства не будет, только волновать его не следует. Рана скоро затянется…

— Мне тоже некогда у вас залеживаться, — мрачно вставил Иван. Он с опаской взглянул на мать. — А ты возвращайся поскорее в Москву, пока на дороге тихо…

— Нет уж, я останусь! — твердо сказала Екатерина Антоновна. — Если не при тебе, так я и другое дело найду. — И спросила у Оксаны: — Где у вас кухня, голубушка?

— Лаврентий Алексеевич вас проводит… — ответила Оксана.

В голосе ее Лаврентию почудилась прежняя ласковость. Он поторопился исполнить ее приказание.

Через час они собрались в кабинете Сергея Сергеевича почти за домашним обедом. Правда, обед этот состоял из одной пшенной каши, но природное хлебосольство хозяина и эту скудную еду превращало в пиршество. И сам хозяин забыл бессонную ночь, заполненную операциями, а в перерывах — размышлениями над картой фронта, взятой Сергеем Сергеевичем у подполковника Миронова. На карте были нанесены черные стрелы немецких ударов на Москву и красные отметки на оставленных рубежах. Но может быть, сын Евгений и подполковник Миронов правы в своем оптимизме? Они уже повоевали, они уже видели, как падают на русскую землю убитые немцы. И вот говорят же они, что наш потенциал неисчерпаем, что эвакуированные заводы уже дают военную продукцию, что враги все удлиняют свои коммуникации, а советские армии имеют нетронутые резервы на востоке страны. Только поскорее бы началось то, на что намекали ему и сын, и его командир…

Сейчас, угощая всех немудреной кашей, Сергей Сергеевич еще пытался поддержать то настроение бодрости, которое было у гостей:

— После войны приезжайте в первое же воскресенье ко мне обедать. Вы любите шампанское со льдом?

— И без льда… — пошутил Лаврентий.

Он принял из рук Оксаны вторую порцию каши с таким видом, словно это было какое-то особо изысканное блюдо, и с преувеличенным восхищением воскликнул:

— Давненько я не ел такую горячую, вкусную кашу!

— Да, — тихо сказала Оксана, — и обед хорош, и гости приятны. Жаль только, что не все наши здесь. Где-то теперь Митя? Интересно, какой из него вышел воин? До чего же он любил конфеты! Сыт ли он сейчас? — Оксана взглянула на отца, а он перестал дышать, словно у него остановилось сердце. Но Оксана ничего не заметила и продолжала вспоминать: — А в то воскресенье, в августе, когда мы в последний раз собрались все, Митя так опьянел, что вынул розу из вазы и съел ее. Тогда еще Михаил Иванович был… — И вдруг осеклась, слезы сдавили горло, и она умолкла.

Сергей Сергеевич обернулся к молчаливому Лаврентию:

— А как вы себя чувствуете?

— Прекрасно! — с излишней беззаботностью махнул рукой летчик. — Летаю. Вот и сейчас мне пора на аэродром. Так что извините меня… — Он поднялся, и все встали, окружили его.

— Хотел бы и я туда! — неопределенно махнул рукой Иван.

— Не сегодня и не завтра! — решительно остановил его профессор.