— Нечаева, к командиру!
Даша досадливо поморщилась, подняла руку, крикнула:
— Я больше не играю!
Это прозвучало как детское: «Чур меня!» Катя выронила тугой снежок. Ей не понравилось мгновенно изменившееся лицо Даши.
Бегом поднялась Даша по лестнице, прокатилась по паркету коридора, постучала в дверь Маршанцевой. Ей не ответили. Она постучала громче, потом приоткрыла дверь и заглянула в комнату.
Маршанцева сидела, уронив голову на ладони, закрыв глаза. Вид у командира был такой необычный, что Дашу кольнуло в сердце — беда!
— Товарищ подполковник, явилась по вашему приказанию, — глухо произнесла Даша.
Маршанцева не вздрогнула, не удивилась: она слышала стук в дверь и шаги Даши, но не могла поднять головы.
Даша приблизилась к столу, оперлась о него, нагнулась к Маршанцевой:
— Кто-нибудь погиб?
— Да, — кивнула Маршанцева.
— Кто? — еле выговорила Даша, чувствуя, что ноги у нее ослабли и она вот-вот упадет.
— Вот письмо от товарищей Коробкова.
— Ваня! — Даша схватилась за край стола, медленно опустилась на стул.
Друзья Ивана Коробкова писали Маршанцевой, что его самолет был сожжен противником. Они просили сообщить об этом его невесте Даше Нечаевой.
Глава сорок восьмая
— Впереди Берлин! — сказала Маршанцева на полковом собрании десятого апреля. — Вчера пала крепость Восточной Пруссии Кенигсберг, остается последний, решительный бой.
В зале послышался облегченный вздох. Командир продолжала:
— Может быть, сейчас нам придется встретить такое сопротивление противника, какого мы еще не знали до сих пор. Мы должны тщательно подготовиться к этому последнему удару. Пусть ни у кого из вас не будет такого настроения: полетим, закидаем Берлин бомбами и покончим с ним в одну ночь. Эту крепость взять будет нелегко. Здесь гитлеровцы создали систему зенитной защиты. Они сейчас делают последнюю попытку удержаться, они мобилизовали все мужское население Берлина. Даже школьники сведены в ударные батальоны.
Летчицы слушали командира и думали о тех трудностях, которые принесла им прусская весна. Земля на аэродроме была как тесто. Казалось, что самолет может утонуть по самые крылья. Машины с боеприпасами и бензозаправщики застревали в грязи, все тормозило работу.
Но впереди Берлин.
Весь батальон аэродромного обслуживания принялся за работу. Разобрали сараи, маленькие домики, гаражи и построили из досок взлетную дорожку двести метров длиной и сорок шириной.
Техники и мотористы подходят к самолету, колеса которого почти увязли в грязи. Раздается команда:
— Раз, два — взяли! Еще раз!
Самолет приподнимают и ставят на доски. Пока техники очищают грязь с шасси, подходят девушки с ведрами и заливают в баки бензин.
Вооруженцы, с трудом вытаскивая сапоги из грязи, поднимают бомбы и подвешивают их.
Мотористы наваливаются на плоскости самолета и держат его. Летчицы запускают моторы. Вихрь почти отталкивает девушек, но они крепко вцепились в плоскости. Мотор набирает обороты на месте, потом самолет выпускают, он бежит и на краю площадки отрывается. Радостные возгласы провожают самолет. И снова девушки месят грязь, снова раздается:
— Раз, два — взяли!
Следующий самолет вытаскивают из грязи и ставят на настил.
— Ох, — вздохнула Катя, когда самолет общими усилиями был подготовлен к вылету, — если после войны я кому-нибудь расскажу, как мы летали, мне никто не поверит.
Даша стоит, очищая грязь с сапог, смотрит на самолет, словно и сама не верит, что он сейчас полетит.
— А мы делаем уже сотый вылет.
— Да, — кивнула Катя, — ждать погоды под Берлином не приходится. Надо ее самим делать.
Взлетать с этого деревянного аэродрома полбеды, но садиться ночью, когда аэродром освещают только три точки, тут уж нужно было большое искусство, чтобы не промахнуться.
Пятнадцатого апреля в четыре часа самолеты вернулись за грузом и не успели заправиться, как аэродром потряс неслыханной силы залп, будто треснул весь земной шар.
Минут через двадцать в стороне от аэродрома, юго-западнее Кюстрина, тьму прорвала огненная река и хлынула на Берлин.
Началось последнее наступление. В бой пошли более четырех тысяч танков. Дорогу им освещали мощные прожекторы, которые ослепили противника острыми лучами. Огневой вал артиллерии расчищал дорогу пехоте. А с воздуха на немцев обрушились бомбардировщики и штурмовики.
Немецкий фронт затрещал. Гитлеровские генералы, охваченные паникой, передавали в ставку:
«По нас открыт адский огонь. Связь потеряна. В одном месте непонятный мощный свет. Миллиарды свечей. Что это, определить невозможно. Может быть, новый вид оружия, может быть, химия».
Гитлер еще пытался успокоить армию. Он уверял, что под Берлином русским приготовлена «кровавая баня», что здесь немцы одержат победу.
Но двадцать пятого апреля войска Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов завершили окружение Берлина и начали бои внутри города.
Русские прошли через реку Шпрее, опоясывающую весь Берлин, прошли множество каналов, одетых в бетон. На месте взорванных мостов саперы возводили новые, и штурмовые группы стремительно двигались к центру Берлина.
Центр Берлина прикрывали отборные части. В последние дни штурма войска сошлись вплотную. Стальное окружение все туже сжимало центр города.
Полк Маршанцевой с вечера, как всегда, готовился к вылету. Неожиданно позвонили из штаба дивизии и отменили вылет. В Берлине шли уличные бои, и уже трудно было уследить, где свои, где немцы. Черные тучи закрыли город. Но летчицы не уходили с аэродрома, ждали, — может быть, тучи рассеются, может быть, будет отбит Темпельгоф и удастся перелететь на эту роковую точку, откуда вылетели в Россию в сорок первом урчащие бомбардировщики сеять смерть.
Второго мая завершилась капитуляция Берлина, остатки гитлеровской армии сдались советскому командованию.
Наступило время, когда Маршанцева сказала:
— Скоро конец войны.
Катя задумалась: «Неужели наступит время, когда мы не получим задания и никуда не полетим? Это и будет конец…»
Четвертого и пятого мая они бомбили разрозненные группы немцев, которые еще продолжали отстреливаться.
Восьмого мая было полковое собрание. Речкина сообщила, что немцы капитулировали перед союзными войсками.
Все летчицы соскочили с мест и стали обнимать друг друга.
Катя схватила Дашу за плечи, резко потрясла:
— Неужели это кончилось?
Вместо ответа Даша обняла ее:
— Поздравляю тебя с победой!
Не сразу Катя вникла в глубокий смысл этого слова. По-бе-да!
На аэродроме стало шумно.
— Поедемте в Берлин, — кричала Даша, — посмотрим, как его раскрошили!
— Может быть, Гитлера увидим, его должны взять в плен!
— Говорят, он бежал!
— Враки! Мы-то видели огненное кольцо вокруг Берлина — не убежишь.
Марина пошла к командиру за разрешением, но скоро вернулась:
— Не пустила.
Наступила ночь. Первая ночь мирного сна. Это показалось летчицам странным. В одиннадцать часов лечь в постель? Легли, но никто не уснул: ждали — вот-вот вызовут на задание. Было привычное состояние готовности.
Но прошел час, и летчицы, как по команде, заснули крепким сном.
В два часа началась стрельба.
— Немцы окружили! — крикнула Марина и выхватила револьвер из-под подушки.
Все выскочили на улицу. Темноту разрывали вспышки выстрелов. Летел град ракет. Стреляли из всего, что может стрелять, изо всех видов оружия, и особенно из ракетниц. Зеленые, красные стрелы летели в небо и медленно падали, изогнувшись светлой дугой. Били зенитки на аэродроме. Вооруженцы палили из пулеметов.
— Что? Что такое?! — закричали девушки, выбежав на улицу.
— Конец войны!
И тогда девушки подняли свои пистолеты и разрядили обоймы в небо над Берлином.
В это первое мирное утро заря приближалась медленно, нерешительно. В четыре часа собрались на митинг.
