Митя сделал вид, что не заметил, как бедный летчик наскочил на подводный камень, и поторопился на помощь:

— Я здесь совсем недавно, с августа, вот вы и не встречали меня.

Лаврентий отвернулся от его улыбчивого взгляда, оглядел цех.

— Что здесь у вас произошло? Ведь тут был огромный завод?

— А это что?

— Это? Это, по-моему, слесарная мастерская.

— Ого, — обиделся Митя, — да знаете ли вы, что раньше видели здесь один завод, а теперь их два. Один здесь, а другой, на всякий случай, там. Или, если хотите, один эвакуирован на Урал, а другой собран из старья и организован здесь. Видите, работаем, план выполняем на полтораста процентов. Да тот, что эвакуирован, выполняет на полтораста. Так что, выходит, вместо одного завода работают три. Вы не смотрите на эти облупленные машины, — решительно сказал Митя, заметив, что Лаврентий скептически разглядывает старье, ремонтируемое в цехе. — Это не для вас, хотя и они служат верную службу. Вся транспортировка ценных грузов производится на них. Это заслуженные старички, а некоторые участвовали в таких боях, что немцам не поздоровилось. — Он шагнул вперед и указал на остов истребителя, с которого три девушки снимали последние металлические детали. — Вот эта машина нанесла первый таранный удар над Москвой. Летчик спасся, детали с машины пошли на другие, а немцы недосчитались тяжелого бомбардировщика и всей команды…

Он шел по цеху и с гордостью объяснял историю самолетов, рассказывал о героических подвигах, в которых они участвовали, прежде чем попали сюда на ремонт. Но, увидев уныние в глазах летчика, решительно сказал:

— Пойдемте в сборочный, а то вы в самом деле подумаете, что у нас ничего хорошего нет. Хотя, сказать по правде, я все свои машины считаю хорошими. Вы только посмотрите, с кем мы их собираем! Школьники, домохозяйки, старики. Это все добровольцы! — восхищенно добавил он.

Лаврентий молчал. Пока он ничего особенного не видел. Но, очутившись в сборочном, не мог скрыть изумления, радости, благодарности, которые засветились в его глазах. И Митя понял: воображение этого летчика поразить можно только здесь.

Новенькие, сверкающие истребители двигались на конвейере. Около самолетов напряженно и молчаливо работали молодые ребята, девушки, женщины, ловко и быстро заканчивая одну за другой операции по монтажу. Редко-редко в цехе были видны один-два пожилых рабочих, из старых заводских кадров, они только направляли работу молодых. А самолеты все подвигались к широким воротам сборочного, за которыми сразу начинался аэродром.

Митя привел летчика в ангар, спрятанный под бетонными перекрытиями, подвел к новой машине и сказал:

— Вот наш «Комсомолец»! Только что закончен комсомольской фронтовой бригадой.

Лаврентию было уже стыдно за недавний скептицизм. Его окружали комсомольцы. У многих в руках были еще инструменты, тряпки, которыми они стирали последние пылинки со своего самолета. Они окружили летчика и рассматривали его, словно изучали, достоин ли он их детища, в надежные ли руки они отдают свой истребитель.

И Лаврентий не знал, как выразить свою благодарность этим энтузиастам. Обошел всех стоявших вокруг него и молчаливым пожатием их рук как бы поклялся, что оправдает их надежды.

Через час он вылетел на фронт.

Утром, лежа в постели, Петр Кириллович внимательно прислушивался к шуму улицы. Он так устал, что иногда ему казалось, было бы прекрасно проснуться однажды среди абсолютной тишины. Все равно, любой конец, только бы поскорее. Но по утрам, подняв синие шторы, он видел, как напротив, у школы, маршировали бойцы, громко распевая все одну и ту же песню:

И слышал раскаты зениток, палящих по какому-нибудь немецкому разведчику, прилетевшему средь бела дня.

Петр Кириллович отошел от окна, вздохнул: все по-прежнему воюем. Вчера радио сообщило, что наши войска оставили город Можайск. Теперь можно было ежеминутно ждать каких-нибудь потрясающих событий.

Во время завтрака он внимательно прислушивался к стрельбе, машинально шептал: «Вот налетели, бьют с гостиницы «Москва», вот гонят за город, отогнали…» Выжидал продолжительную тишину, из которой явствовало, что «нахала» отогнали и надо ловить момент, успеть добежать до своего магазина. Потом можно будет через каждые час-два уходить в убежище и там спокойно пить чай.

Уложив завтрак в портфель, Петр Кириллович торопливо вышел на улицу, огляделся и пошел, весь внутренне собравшись, как ходят люди перед грозой, когда слышны отдаленные раскаты грома и вот-вот может хлынуть дождь. На этот раз даже свинцовый или осколочный, а то и в виде целого стакана от неразорвавшегося зенитного снаряда.

Он убыстрял шаг. И все прохожие шли так же стремительно, обгоняя трамваи, а они, по дурной привычке, в самые опасные моменты, когда люди торопятся скрыться, вдруг замедляют ход или совсем останавливаются. А сегодня в центре города было такое скопление машин, груженных мебелью, узлами, людьми, что Петр Кириллович подумал: кажется, вся Москва тронулась. Чуть ли не у каждого подъезда стояли грузовики; суетились женщины и дети с таким беспокойством, будто опаздывали с отъездом.

Все это стало уже привычным. Уезжают, даже в обязательном порядке, все, кто будет мешать в городе, который становится военным лагерем. Машины бесконечным потоком тянутся к вокзалам.

Еще издали Петр Кириллович увидел толпу перед магазином, подумал: сегодня какой-то особенный наплыв клиентов. Плохие вести с фронта, по-видимому, встревожили население.

Подойдя ближе, Петр Кириллович увидел, что это была совсем не очередь в магазин, а нечто вроде рынка. Люди толпились на тротуаре, жались к стенам, шушукались, что-то продавали из-под полы. Он поравнялся с девушкой в черном бархатном башлыке, увидел в руке золотые часы с браслетом. Перед ней стояла краснолицая скуластая молочница в пуховом платке, с мешком за плечами. Она осторожно щупала браслет, строго и подозрительно рассматривала его, потом сказала:

— Мне бы обручальные кольца али сережки.

— Колец у меня нет, — с грустью ответила девушка.

Петр Кириллович остановился, осторожно рассматривая часы, хотел было подойти ближе, но какой-то парень с черным разбойничьим чубом, торчащим из-под кубанки, оттолкнул его, красной лапищей схватил руку девушки и потянул ее за собой:

— Ну, ну, покажи. Часы? Гм… Дай послушать…

Девушка робко подала часы. Чубатый осмотрел их и спросил:

— Сколько?

Девушка назвала цену. Петр Кириллович с изумлением посмотрел на нее и хотел уже попросить ее зайти в магазин, но чубатый подхватил ее под руку и повел к воротам. Петр Кириллович последовал за ними.

— Пять кило сахару хочешь?

— Я уезжаю, — робко сказала девушка, — мне нужны деньги.

— Ну и кило масла в придачу? По рукам?

Тут Петр Кириллович подошел к девушке и ласково сказал:

— Если вам нужны деньги, я возьму часы за наличные.

— Куплено! Продано! — рявкнул чубатый, грозно взглянув на Петра Кирилловича, и повел девушку в сторону.

Петру Кирилловичу предлагали, кто меховой набор, кто шерстяной свитер, кто шубу, но он, раздраженный неудачей, торопливо протолкался через толпу и вдруг замер. На дверях магазина висело объявление: «Магазин закрыт».

Директор остолбенел. Почему закрыт? Кто дал распоряжение закрыть? Он видел, что витрины целы, на них по-прежнему красовались испанские шали, китайские халаты и французские вазы с амурами, все было на месте, значит, бомба не попала в магазин, так почему же он закрыт?

Задыхаясь от волнения, он забежал с черного хода. Тут толпились завсегдатаи. Здороваясь со всеми и делая вид, что ничем не удивлен, он пробирался к двери, но тревожные взгляды, обращенные на него, подтверждали его догадку: стряслось что-то ужасное. Забежал в контору, взглядом отозвал помощника в склад и в темном коридоре спросил, что все это значит. Помощник растерянно забормотал, что утром получил по телефону распоряжение не открывать магазин и приготовиться к эвакуации.