«Свобода и равенство несовместимы», — решительно заявляет крупнейший русский философ Н.А. Бердяев.

Свобода есть прежде всего право на неравенство. Равенство есть прежде всего посягательство на свободу, ограничение свободы. Свобода живого существа, а не математической точки, осуществляется в качественном различении, в возвышении, в праве увеличивать объем и ценность своей жизни[111].

Хвалу социальному и политическому неравенству пели и другие знаменитости: Платон, А. де Токвиль, К.Н. Леонтьев. Но ведь не менее мощной была и проповедь равенства — в античном кинизме, христианстве (правда, только перед Богом), раннем либерализме, анархизме, социализме. Так долго не находящее разрешения столкновение позиций по поводу равенства, скорее всего, не случайно. Его истоки, видимо, следует искать в нашей повседневной жизни.

Хочет ли нормальный, обычный человек равенства? Очень хочет, если замечает, что какие-то материальные или духовные блага ему менее доступны, чем кому-то другому. «Пафос равенства, — не без яда комментирует все тот же Н.А. Бердяев, — есть зависть к чужому бытию, неспособность к повышению собственного бытия вне взгляда на соседа»[112]. Но захочет ли наш среднестатистический человек неукоснительно следовать принципу равенства, если ему выпадет случай обрести то, чего нет у других? Или захочет ли трудолюбивый человек быть равным ленивому, а талантливый — малоспособному? Вряд ли. Так что и стремление к неравенству (в славе, почете, карьере, богатстве и пр.) также заложено в нашей «природе», то бишь укоренено в обычной житейской практике.

Но поскольку число обездоленных всегда намного больше, чем преуспевших, а исполнителей никак не может быть меньше, чем управляющих, то и проповедь равенства всегда звучит гораздо громче, чем стеснительная апологетика неравенства. В таком же противоречивом виде равенство предстает и в сфере политической культуры.

Политическое равенство в современном государстве устанавливается по трем основаниям:

(1) равенство всех граждан перед законом (политико-юридическое равенство);

(2) равенство объема гражданских и политических прав и свобод, признаваемых за индивидом;

(3) равенство всех граждан в осуществлении права на участие в управлении государством.

Первые два пункта этого перечня худо-бедно, но все-таки реализуются в современных развитых государствах. Что же касается третьего, то его практическое осуществление в основном ограничивается рамками избирательного процесса. Только в нем рядовые граждане имеют возможность немножко «порулить» государственной машиной. Вся же остальная политико-управленческая практика составляет прерогативу политических элит.

Таким образом, в нынешнем спектре политических ценностей находится место как равенству, так и неравенству. Причем оба этих принципа способны поддерживать еще одну фундаментальную политическую ценность — справедливость.

Еще античный философ Платон, как вы помните, настаивал на том, что государство непременно должно быть справедливым. С тех пор много воды утекло и политическая жизнь изменилась изрядно, но старинная ценность-требование по-прежнему в строю: от государства ждут прежде всего справедливости. Вопрос только в том, как эту самую справедливость понимать.

Справедливость вообще обычно трактуется как некая эквивалентность взаимных предоставлений и получений. К этому следует добавить еще два принципа: беспристрастности и запрета на произвол. Недаром Фемиду всегда изображают с завязанными глазами — судить требуется «невзирая на лица». Но вместе с тем Фемида — не Фортуна, она благоприятствует людям не слепо и произвольно, а исключительно по заслугам.

Политическая справедливость в любом случае касается проблемы распределения государством тех или иных жизненных благ (не только произведенных, но и существующих естественным образом). Основные разногласия при этом порождаются неоднозначностью исходного пункта рассуждений. Как «рассчитывать» справедливость: исходя из законного права индивида на какое-то благо или из потребности человека в нем? Если государство устанавливает, например, прогрессивную шкалу подоходного налога и тем самым перераспределяет часть общественного богатства «в пользу бедных», оно отталкивается как раз от потребностей, равное право на удовлетворение которых признается за всеми. Но люди, зарабатывающие своим умом и талантом большие деньги, могут и не признать справедливость такого порядка, указав на свое законное право распоряжаться по своему усмотрению заработанным. Эти два типа притязаний и являются основой сегодняшних споров о политической справедливости.

Их главная тема: имеет ли право государство поддерживать одну часть граждан за счет другой? Речь, понятно, идет не об инвалидах с детства или сиротах, а о вполне дееспособных гражданах. Если человек, допустим, по собственной дурной воле стал наркоманом, почему его дорогостоящее лечение должны оплачивать все добропорядочные налогоплательщики? Неразрешимая пока сложность ситуации заключается в том, что невозможно отделить неравенство, возникающее по естественным причинам (гены не так сложились, например), от неравенства, имеющего субъективное происхождение (все человеческие пороки). Кроме того, и тот и другой виды неравенства имеют нехорошее обыкновение закрепляться, лишая следующие поколения требуемого равенства стартовых возможностей. В этом бесконечном споре сегодня преобладают концепции, в той или иной форме признающие право государства на перераспределение создаваемого богатства.

Практически для всех современных концепций справедливости характерно постулирование ее договорной природы. Справедливость — это не некое абсолютное состояние общественных отношений, которое должно быть непременно установлено. Справедливость — это то, о чем сумели договориться противоборствующие стороны. Не существует абстрактной, универсальной справедливости. Существует конкретный результат соглашения, который хоть как-то удовлетворяет заинтересованные стороны и позволяет им взаимодействовать.

Одни люди более способны, другие менее. И поделать с этим ничего нельзя. Менее способные все равно будут считать, что по некоей абсолютной шкале это вопиющая несправедливость. Но они могут согласиться с объективным положением дел и ориентироваться не на конфликт, а на сотрудничество с другой стороной. Это-то согласие и будет справедливостью.

Так что фактическим индикатором политической справедливости является легитимность (по М. Веберу) политической власти, т.е. принятие населением власти, признание ее права управлять и согласие этому управлению подчиняться.

По словам одного средневекового восточного философа, государство — это организация, призванная пресекать любую несправедливость, кроме той, которую творит оно само. Это определение было абсолютно точным примерно до XVII в., в котором нашли-таки противоядие и против несправедливости, творимой государством. Это была концепция естественных, неотчуждаемых прав и свобод человека (Т Гоббс, Дж. Локк и др.). «Естественными» права человека назывались потому, что принадлежали ему по праву рождения, а не были милостиво дарованы государством. И поскольку не государство людям эти права предоставляет, не ему их и отбирать или урезать.

Значит, существуют такого рода сферы человеческой деятельности (личная жизнь, вероисповедание, собственность), куда государству доступа нет.

Неотчуждаемость, незыблемость для государства естественных прав человека оказалась настолько удачной идеей, что за считанные столетия она не только вошла в постоянный идеологический арсенал, но и укоренилась в массовом сознании.

Понятие «права человека» имеет характер нормативный (т.е. вводящий в социальную реальность определенную норму, упорядоченность, которой в ней «по природе» нет) и ценностный (т.е. предполагающий отнесение к некоему должному, желательному порядку).