♦ Гремийон сменил в режиссерском кресле заболевшего Ануя за несколько дней до начала съемок. Он перенес действие из 1900 г. в наши дни, в очень конкретную обстановку его родной Бретани. По истории создания и по содержанию Белые Лапки — фильм, состоящий из несоответствий. С самого начала они были вызваны разницей в характерах между сценаристом и режиссером, затем перенеслись в сюжет в виде хаотичных, но повторяющихся перипетий. Вместо того чтобы заретушировать эти несоответствия, Гремийон выделил, подчеркнул их на весьма современный манер, чем, к большому сожалению, смутил и зрителей, и критиков. Белые Лапки, как и Последние каникулы, Les dernières vacances*, относится к числу фильмов, реабилитированных через некоторое время после проката киноклубами, в то время — влиятельной и полезной частью французского кинематографического пейзажа. В фильме постоянно соседствуют и сменяют друг друга лирическая абстракция и конкретная приземленность, банальность и поэзия, натурализм и некий почти фантастический подход к сюжету. Необычные сцены, ремарки, обстановки присутствуют на экране в изобилии, однако не становятся ведущей линией в этом фильме, который и вовсе сторонится ведущих линий, больше напоминая тигель, где плавятся фрагменты разных жанров и стилей (напр., безобразная служанка танцует в старинном платье; сцена сбора трав на холме; мечтания Мими о роскоши в замке, устланном соломой; и конечно же знаменитая сцена убийства героини в подвенечном платье). Через эти несоответствия Гремийон рисует довольно мрачный, но все же захватывающий образ Франции, дополняющий собою образ из Небо за вами, Le ciel est à vous*. Это страна маргиналов и чудаков, где не найти 2 людей, похожих друг на друга. Вне рамок социальных различий каждый чувствует себя одиноким, становится мишенью для враждебных нападок. Жизнь каждого персонажа тайно отравлена каким-либо дефектом, каким-либо пороком или просто каким-либо неудовлетворенным желанием. Разве могла картина с единой, ровной интонацией отразить всю нервозность и беспокойство этих людей? Единственный недостаток фильма — чрезмерное обилие диалогов, которые зачастую блистательны, но все равно громоздки и однообразны; они устарели гораздо больше, нежели чувственная и продуманная режиссура этой картины.

1954 — Италия — Германия (91 мин)

· Произв. Ariston Film (Мюнхен), Aniene Film (Рим)

· Реж. РОБЕРТО РОССЕЛЛИНИ

· Сцен. Роберто Росселлини, Серджо Амидеи, Франц Граф Тройберг по одноименной новелле Стефана Цвейга

· Опер. Луиджи Филиппо Карта

· Муз. Ренцо Росселлини

· В ролях Ингрид Бергман (Ирен Вагнер), Матиас Виман (Альберт Вагнер), Ренате Маннхардт (Иоханна Шульце / Луиза Видор), Курт Кройгер (Генрих Штола), Элизе Аулингер (Марта).

Жена директора фармацевтического завода Ирен Вагнер расстается с молодым любовником, когда бывшая любовница последнего начинает ее шантажировать. Ирен дает ей денег и думает, что больше ее не увидит, но некоторое время спустя шантажистка появляется снова — Ирен видит ее из ложи в Опере, где сидит вместе с мужем. Воспользовавшись минутной отлучкой мужа, шантажистка отнимает у Ирен кольцо. Муж замечает пропажу кольца и расспрашивает об этом жену, и той приходится выдумывать отговорки. Муж замечает смятение Ирен и просит поговорить с ним. На самом деле это он подстроил комедию с шантажом и подговорил шантажистку потребовать денег от Ирен. Так он надеялся заставить Ирен прервать молчание и попросить у него прощения. Теперь он просит шантажистку затребовать от Ирен огромную сумму в обмен на кольцо. Женщине перестает нравиться эта махинация, слишком, по ее мнению, жестокая; на встрече в кабаре она рассказывает Ирен правду. Ирен потрясена поведением своего мужа; оно кажется ей ужаснее, чем ее собственный стыд и угрызения совести. Ирен готовится сделать себе инъекцию яда в заводской лаборатории, но тут появляется муж. Он молит ее о прощении. «Я люблю тебя», — отвечает Ирен.

♦ Последний из 5 полнометражных фильмов Росселлини с участием Ингрид Бергман. В каком-то смысле это и последний шедевр режиссера: им завершается цикл, в котором Росселлини погрузился в исследование душ своих персонажей через их взаимодействие с окружающей средой. Строго соблюдая принципы неореализма (но собственным словам Росселлини, речь по-прежнему идет о том, чтобы «с любовью следовать за человеком, за всеми его впечатлениями и открытиями»), Страх примиряет понятие чистоты формы, связанное в данном случае с отказом от сентиментализма и внешних потрясений, с понятием инкарнации в католическом понимании этого термина. Для Росселлини разные формы искусства существуют лишь для того, чтобы как можно точнее передавать интимные, внутренние, тайные порывы персонажей. Страх — несомненно, самый интимистский фильм из этого интимистского цикла. Фильм не обладает космическим или планетарным масштабом Стромболи, земли Господней, Stromboli, terra di Dio*, не собирается выносить приговор обществу, как Европа 51, Europa 51*, или описывать, пусть и малыми средствами, столкновение 2 цивилизаций, как Путешествие в Италию, Viaggio in Italia*; он всего лишь стремится провести зрителя в ледяное замкнутое душевное пространство 2 людей, переставших общаться, причем каждый по-своему виноват в этом разрыве, губительном для обоих.

Тщательное следование за Ирен отвечает требованиям неореализма и сопровождается, словно в музыкальной симфонии, 2 метафоричными мотивами: 1-й и наименее значительный — взаимоотношения с детьми (в них отец уже обнаруживает почти патологическое желание выбить из другого человека признание); 2-й, гораздо более важный, — мотив научного эксперимента, доведенного до границ жизни и смерти. 2-я метафора предлагает взглянуть на Ирен как на подопытного кролика своего мужа. Росселлини стремится не осудить своих персонажей, а отпустить им грехи, и если он более строг к мужу, то потому, что, затеяв эксперимент над собственной женой, муж перестал воспринимать ее как равную себе. Уже довольно давно он смотрит на нее с точки зрения судьи, с точки зрения Бога. Этот грех мог бы при таких обстоятельствах оказаться почти смертельным, если бы финальное чудо, напоминающее финал Путешествия в Италию, не положило конец эксперименту и не разрушило стену молчания между героями.

Критика, особенно в Италии, встретила фильм с редкой беспощадностью. Дошли до того, что советовали Росселлини и Бергман принять обет молчания, чтобы сохранить достоинство. Какое-то время Росселлини думал последовать этому совету. Как бы заразительно ни было то любопытство, с которым он брался впоследствии за всевозможные кинематографические сюжеты и эксперименты, важнейший период его творчества завершается в эту минуту.

N.B. В разных странах и даже в самой Италии существуют разные монтажные версии фильма с разными финалами. При повторном выпуске в итальянский прокат (под названием Больше не верю в любовь, Non credo più all'amore, 75 мин) со Страхом приключилась та же беда, что и со Стромболи в американской версии: развязка обрезана, и добавленный закадровый комментарий создает своеобразный натянутый хэппи-энд (Ирен возвращается к детям, но бросает мужа). Другая экранизация новеллы Стефана Цвейга (в совершенно ином, романтическом и мелодраматическом контексте) снята Виктором Туржански (Франция, 1936) с Габи Морлэ и Шарлем Ванелем. Фильм известен под двумя названиями: Страх, La peur и Головокружительный вечер, Vertige d'un soir.

1941 — Франция (95 мин)

· Произв. Continental Films

· Реж. МОРИС ТУРНЁР

· Сцен. Альбер Валентен, Мишель Дюран, Шарль Спак

· Опер. Арман Тирар

· Муз. Анри Соге