Огюстен откинулся на спинку кресла.

— Но он есть! Есть другой выход!

— Не для посетителей, я полагаю,— заметил Бенколин..

— Нет... нет, конечно, нет! Он ведет на. улицу, которая позади музея. Это частный ход. Но мсье сказал...

— И он всегда заперт,— задумчиво продолжал Бенколин.

Старик всплеснул руками.

— Но что вам нужно от меня? — закричал он.— Скажите, вы хотите арестовать меня за убийство?

— Нет,— ответил Бенколин.— Мы только хотим осмотреть ваш музей. И мы хотим знать, видели ли вы эту девушку.

Огюстен положил дрожащие руки на стол и уставился на Бенколина.

— Тогда я отвечу — да,— воскликнул он.— Да! Потому что подобные вещи происходят в моем музее, а я их не понимаю. Я начинаю считать себя сумасшедшим.— У него затряслась голова.

Шамон мягко прикоснулся к его плечу.

— Я не знаю, сможете ли вы понять то, что я имею в виду,— сказал старик. Голос его звучал хрипло.— Цель, иллюзия, дух восковых фигур... Эта атмосфера смерти... Они безмолвны и неподвижны. Они выставлены в каменных гротах подальше от дневного света и освещены зеленоватым светом. Кажется, что вы находитесь на дне моря. Вы понимаете? Все мертво, ужасно, величественно... Там реальные сцены из прошлого. Марат, заколотый в ванне. Людовик XIV с головой, отрубленной гильотиной. Мертвый бледный Бонапарт, лежащий в постели в своей коричневой комнатке на острове Св. Елены, рядом слуги...

Огюстен говорил как бы про себя.

— И — вы понимаете? — эта тишина, эта неподвижность — это мой мир. Я думаю, он похож на смерть, потому что смерть может заморозить людей в любых положениях, в которых она их застанет. Но это единственная фантазия, которую я себе позволяю. Я не воображаю, что они живы. Много ночей я бродил среди своих фигур и часто стоял, между ними. Я наблюдал за мертвым Бонапартом, представляя, что действительно нахожусь при его смерти. Воображение даже заставило меня слышать шум ветра, и видеть мерцание света...

— Это дьявольская чушь! — рявкнул Шамон.

— Нет... позвольте мне продолжать! — настаивал Огюстен странным голосом.— Господа, я всегда испытываю слабость после этого. Я дрожу, и у меня слезятся глаза. Но, вы понимаете, я никогда не верил в то, что мои фигуры живут. Если бы одна из них шевельнулась,— его голос дрогнул,— если бы хоть одна из них шевельнулась, я бы сошел с ума.

Это было то, чего он боялся. Шамон сделал нетерпеливое движение, но Бенколин знаком успокоил его.

— Вы стали бы смеяться над человеком, который, стоя в музее восковых фигур, вдруг заговорил бы с одной из них, считая ее живой? — Старик уставился на Бенколина. Тот кивнул.— Вы видели их и знаете, что они похожи на настоящих. А видели вы их двигающимися или разговаривающими? В моей галерее ужасов есть фигура мадам Лучар, убийцы топором. Вы слышали о ней?

— Я отправил ее на гильотину,— кратко сказал Бенколин.

  — А! Понимаете, мсье,— с еще большим беспокойством говорил Огюстен,— некоторые из этих фигур — мои, друзья. Я люблю их, я могу разговаривать с ними. Но эта мадам Лучар... Я ничего не мог с ней сделать, даже когда лепил ее из воска. Это шедевр! Но она меня пугает.— Старик вздрогнул.— Она стоит в музее тихая и скромная, со сложенными руками. Похожа на новобрачную, в пальто с меховым воротником и в маленькой коричневой шляпке. Однажды ночью несколько месяцев назад, когда я закрывал музей, могу поклясться в этом, я видел мадам Лучар идущей по галерее.

Шамон стукнул кулаком по столу.

— Пошли,— сказал он нам.— Этот человек — сумасшедший.

— Но нет, это была иллюзия... Она стояла на своем обычном месте.— Огюстен повернулся к Шамону.— Вам лучше выслушать меня, потому что это имеет прямое отношение к вам. Мадемуазель, которая, по вашим словам, исчезла, была вашей невестой. Хорошо! Вы спросите меня, почему я вспомнил о вашей невесте. Я расскажу вам. Она пришла вчера около половины четвертого, незадолго до закрытия. В главном холле было всего два или три человека, и поэтому я заметил ее. Она стояла около двери, ведущей в подвал,— там у меня галерея ужасов,— и смотрела на меня как на восковую фигуру. Красивая девушка. Шикарная. Потом она спросила меня: «Где здесь Сатир?»

— Какого черта она имела в виду? — спросил Шамон.

— Это одна из фигур галереи. Но послушайте! — Огюстен наклонился вперед. Его белые усы и бакенбарды, бледно-голубые глаза и потное лицо — все дрожало от волнения.— Она поблагодарила меня. Когда она спустилась вниз, я подумал, что надо проверить время, не пора ли закрывать. Как только я обернулся в сторону лестницы... Зеленоватый свет освещал шершавые камни стены возле лестницы. Мадемуазель почти скрылась за поворотом, я слышал ее шаги. А потом, я могу поклясться, я увидел на лестнице другую фигуру, следовавшую за вашей невестой. Мне показалось, что это была мадам Лучар, покойная убийца из моей галереи. Я видел ее меховой воротник и маленькую коричневую шляпку.

Хриплый дрожащий голос замер. Шамон схватил Огюстена за руку.

— Вы или законченный негодяй,— ломким голосом воскликнул он,— или действительно сумасшедший.

— Спокойнее! — сказал Бенколин,—Больше похоже на то, мсье Огюстен, что вы видели реальную женщину. Вы выяснили это?

— Я... испугался,— ответил старик и полными слез глазами посмотрел на нас.— Но я не видел никого похожего в музее за весь день. Я был слишком потрясен, чтобы пойти и убедиться, что фигура на месте. Я подумал, что увижу там же восковое лицо и стеклянные глаза. Я поднялся наверх и спросил свою дочь, которая дежурила у входа, не продавала ли она билет кому-нибудь, похожему на мадам Лучар. Она ответила, что нет. Я знал это.

— Что вы сделали дальше? '

— Я вернулся в свою комнату и выпил немного бренди. Мне было холодно. Я не всходил оттуда, пока не настало время закрывать музей.

— Вы больше никому не продавали билеты в тот день?

— Было очень мало посетителей, мсье! — воскликнул старик.— Сейчас я впервые рассказал об этом случае. Вы говорите, что я сумасшедший. Возможно, не знаю.

Он опустил голову на руки.

Бенколин встал и надел шляпу, надвинув ее на глаза. Складки вокруг его рта стали более резкими.

— Давайте начнем с музея,— сказал он.

Вместе с Огюстеном, который казался слепым, мы вышли в зал, где снова надрывался оркестр. Я вспомнил о человеке, на которого обратил мое внимание Бенколин, о человеке с хищным носом и странным взглядом. Он сидел на том же месте, держа в руке сигарету, но сейчас он сидел напряженно, как пьяный. Его девицы исчезли. Он разглядывал большую груду тарелок и улыбался.

Мы вышли на улицу. Огромная черная тень арки порта Сен-Мартен четко вырисовывалась на фоне звездного неба. Деревья шелестели листвой и протягивали к нам свои руки-ветви. Окна кафе были ярко освещены, и сквозь занавески можно было разглядеть официантов, расставляющих стулья. На углу разговаривали двое полицейских. Они отдали честь Бенколину. Мы пересекли бульвар Сен-Дени и вышли на правую сторону Севастопольского бульвара. Мы никого не видели. Но я чувствовал, что за нами наблюдают из-за дверей, что люди , прижимаются к стенам домов, что после нас происходит какое-то движение.

Улица Сен-Аполлон была короткой и узкой. Шумный бар и танцзал на углу, тени за занавесками. Где-то слева высвечиваются красные цифры «25». Мы остановились у высокой двери между колоннами. Дверь обита железом. При мрачном, свете можно разобрать табличку на ней: «Музей Огюстена. Коллекция работ. Основан Д. Огюстеном в 1862 году. Открыт с 11 до 17 и с 18 до 24 часов».

С шумом раскрылась дверь — это Огюстен нажал кнопку звонка. Мы очутились в маленьком вестибюле, очевидно, открытом для посетителей весь день. Вестибюль освещался несколькими тусклыми лампами, образующими на потолке нечто .буквы «А». На стене слева позолотой выведено — «Ужасы». На других стенах висели картинки, изображающие орудия пыток инквизиции, мучеников христианской церкви, заколотых, застреленных и задушенных людей. Эти наивные картинки не производили мрачного впечатления. Я заметил, что из нашей компании только Шамон с любопытством разглядывал их.. Он прочитывал каждое слово, когда полагал, что мы не смотрим на него.