На следующий день он услышал телефонный разговор. Он выяснил, что его дочь и Джина встретятся в клубе. Им надо обменяться новостями, узнать, что Галан сделал с телом, им надо убедиться, что они в безопасности. Ровно в девять часов он вышел из дома, как выходил сорок лет подряд. Но на этот раз он не пошел играть в карты с друзьями.

Что он делал два часа до того, как явился в музей, мы никогда не узнаем. Я думаю, он прогуливался. Он знал о двух входах в клуб. Но не знал, каким именно воспользуется его дочь. Может, он просто хотел увидеть ее По дороге и дать понять, что ему все известно. Я не уверен, что в тот момент у него сложился какой-то определенный план: оружия с собой у него не было.

Проходя по улицам, он слышал музыку, видел людей. Он наконец-то стал понимать, в каком мире жила его дочь. Это было хуже, чем яд. Потом музей. Он увидел там мертвую Францию, вылепленную из воска... Вы понимаете это? — воскликнул Бенколин, ударяя кулаком по ручке кресла.— Мсье Огюстен был прав. Восковые фигуры действуют на воображение: это мир иллюзий. Они приводят людей в ужас, нагоняют тоску. Но ни на кого они не производили такого впечатления, как на этого старика, который был так одинок. Он слышал прошлое. Теперь он увидел прошлое. Я представляю, как он прохаживается по галерее ужасов. Он увидел людей, которые убивали, и людей, которых убивали. Он увидел жестокость и безумие. Он увидел испанских террористов, убивающих во славу Бога, Он увидел Шарлотту Корде, убившую Марата, и Жанну д’Арк у позорного столба.

Я вижу, как он бродил в неясном зеленом свете среди мрачных восковых фигур. И ненависть росла в нем. Он, вспомнил о своей дочери и о том, что она сделала. Музей пуст. Что-то надо делать! И он вытащил нож из груди Марата.

Бенколин некоторое время сидел молча, глядя на ковер. Никто не произнес ни слова. Мы все представляли себе сумасшедшего старика.

— Разве странно,— продолжал детектив,— что он так поступил? Что после убийства своей дочери он вложил ее тело в руки Сатира? Для него это было нечто вроде жертвоприношения. Он видел Сатира, когда спускался вниз по лестнице. Он знал, что в стене есть дверь в коридор. Даже вспыхнувший свет не мог помешать ему привести в исполнение план. Вам известно, что случилось. Мадемуазель Огюстен зажгла свет, когда его дочь была в коридоре. Он увидел ее и убил, а в это время со стороны бульвара вошла мадемуазель Прево. О, да, вы все это знаете. Но знаете ли вы, почему он взял у дочери ключ и зачем обыскал ее? Потому что имя Мартелей должно было остаться незапятнанным! Он мог сам отправить дочь к богу. Он мог вложить ее тело в руки Сатира. Но между его совестью и богом никого быть не должно. Мир не должен знать, почему это случилось. Это его тайна. Если серебряный ключ найдут, то полиция проследит его и все узнают, что его дочь была проституткой.

Бенколин мрачно улыбнулся.

— Объяснения? Я не пытаюсь объяснить больше того, что сказал. Мартель убил Галана только потому, что искренне считал его единственным человеком, способным публично опозорить его дочь. Поэтому — я снова повторяю слова полковника — он послал Галану записку. Он просил о встрече и писал, что готов заплатить, чтобы спасти имя дочери. Он условился встретиться с Галаном в коридоре, после чего Галан должен был отвести его в клуб, чтобы получить деньги. И Галан клюнул на это, хотя в тот момент его апаши сбились с ног, разыскивая Джеффа. Мсье Мартель скрывался в музее. И он ушел оттуда незадолго до прихода мадемуазель Огюстен и Джеффа. И в обоих преступлениях участвовал один и тот же нож.

— Я верю,— хрипло проговорил Шамой.— Я верю в это. Но он говорил по телефону... Вы хотите сказать, что он признался во всем?

— Да. Я бы мог давно догадаться о его участии,— сказал Бенколин.— Джефф, ты помнишь наш визит к нему? Он ведь тогда уже давал нам ключ.

— Ты говорил об этом, — пробормотал я.— Но я не понимаю.

— Ну, подумай! Он ждал нас, он подготовил сцену. Ты вспомни, как он неестественно вел себя, какой он был неподвижный. А ты помнишь, что он делал? Он сидел за столом и крутил в руке... что?

Я попытался вспомнить. Я увидел мокрые окна, хмурого старика и руку...

— Вспомнил!— воскликнул я.— Он держал какую-то бумажку. ;

— Да. Это был билет в музей!

Удар потряс меня. Голубые билеты! Я ведь сам видел их, когда думал о мадемуазель Огюстен, сидящей в будке!

— Да, он давал нам доказательство своего пребывания в музее. Он не говорил прямо — у него свой код. Он выполнил свой долг и не виноват, что полиция оказалась слепа. Но это его не остановило, и он еще дважды нам намекнул.

— Каким образом?

— Он сказал нам, что вот уже сорок лет уходит играть с друзьями в карты. Он сказал, что был там и в ночь убийства. Нам только и оставалось, что проверить его заявление, и мы бы узнали, что оно липовое. Это было полным доказательством. Но я, идиот, не подумал об этом! Потом еще лучше. Он знал, что мы не могли не заметить битое стекло в коридоре. Ты помнишь, что он сделал?

— Ну, продолжай!

— Подумай! Мы собрались уходить. Что дальше?

— Ну... какие-то старые часы начали бить...

— Да, и он взглянул на свою руку, на которой не было часов. Он нахмурился и посмотрел на другие часы. Джефф, эту пантомиму надо понять. Привычка! Часов нет, но он смотрит на руку.

Да, все так и было. Бенколин прав.

— Несколько раз он готов был почти сдаться. Помнишь, когда вмешалась его жена? Он проявил почти сверхчеловеческую власть, взглядом заставив замолчать мать, у которой убили дочь. Да и разговаривал он довольно резко. Даже это могло насторожить.

— Но что вы сделали? — спросил Шамон.

— Перед приездом сюда,— медленно проговорил Бенколин,— после того как я узнал, что случилось, я позвонил Мартелю. Я сказал ему, что все знаю, сообщил ему об имеющихся доказательствах и сделал некоторые намеки.

— Ну?

— Он поздравил меня.

— Опять хвастовство! — возмутилась Мари Огюстен. — Аристократы! Этот человек — убийца! Он совершил жестокое и хладнокровное убийство. И что вы сделали? Вы дали ему возможность бежать.

— Нет,— холодно возразил Бенколин.— Но я хотел это сделать.

— Вы хотите сказать... 

Бенколин встал. Он печально улыбнулся.

— Я хочу сказать, что этот игрок попал в положение, хуже которого я никому не мог бы пожелать. Это может стоить мне службы, но я буду судить его по законам Мартелей. Мадемуазель, вы можете принести сюда телефон? У вас хватит провода?

— Не думаю, что понимаю вас...

— Отвечайте, вы можете это сделать?

Мари Огюстен встала, обиженно поджав губы, и вышла. Вскоре она вернулась с телефоном. Поставив его на стол, она села на свое место.

— Если мсье объяснит, в чем дело...

— Благодарю. Я буду говорить так, чтобы все слышали. Джефф, придвинься ко мне.

Я повиновался. Что он будет делать? Бенколин встал.

— Алло! Бульвар Инвалидов, 12-85...

Глаза Бенколина были закрыты, ногой он отбивал такты.

— Это номер Мартеля,— объяснил Шамон.

— Алло! 12-85? Спасибо. Я хочу поговорить с полковником....

Огюстен громко засопел.

— Он сидит в библиотеке,— сообщил нам детектив.— Да? Полковник Мартель? Говорит Бенколин.

Он держал трубку, чуть отодвинув ее от уха. В комнате было так тихо, что мы услышали ответ.

— Да, мсье! — сказал голос.— Я ждал вашего звонка.

— Я хотел вам сообщить, что уже пора...

— Да?

— Я говорю, что вынужден получить ордер на ваш арест... 

— Естественно, мсье! — Голос звучал нетерпеливо.

— Я упоминал о. скандале, который может разразиться вокруг вашего имени. Вокруг вас, вашей дочери и вашей жены...

— Ну, мсье?

— И я уже спрашивал, имеется ли в вашем доме яд. Вы ответили, что у вас есть цианид. Вы сказали, что это безболезненно и быстро и...

— Я снова повторяю мсье,— прогремел голос Мартеля,— что я готов к игре и не боюсь гильотины,