Слова Бенколина заставили нас подумать о полковнике Мартеле как об убийце. Все это казалось дурным сном. Шамон с безумным выражением лица схватил Бенколина за руку.
— Я спрашиваю,— прохрипел он,— я спрашиваю вас: это упражнение в красноречии или...
Бенколин очнулся от своей задумчивости.
— Да,— кивнул он,— да, вы имеете право знать это. Я сказал вам, что это было странное преступление. Странное, никакого мотива. Старый игрок дал нам возможность поломать голову. Он не был готов добровольно отдать себя в руки полиции. Но ключи к разгадке, он бросил нам прямо в лицо и, поскольку мы догадались и поняли его намек, он признаёт себя виновным.— Бенколин неторопливо сбросил руку Шамона.— Спокойнее, капитан! Вам не нужно действовать таким образом. Он уже признался во всем.
— Он... что?
— Я разговаривал с ним менее пятнадцати минут назад. Послушайте! Успокойтесь вы все и позвольте мне рассказать, как все это случилось.
Бенколин сел. Шамон тяжело дышал.
— Вы любите пускать пыль в глаза,— сказала Мари Огюстен. Она все еще держала отца за руку.— Разве это все было необходимо? Я думала, что вы хотите обвинить папу!
Старый Огюстен часто заморгал и облизнул губы.
— И я тоже,— признался я,— Весь этот разговор... Я только удивлялся рациональному отцовскому поведению. Это было невероятно! Но днем... я подумал, что это может быть правдой. И все-таки я ничего не понимаю. Вчера днем, когда ты был в плохом настроении, ты неожиданно сказал: «Если ее отец знал, если ее отец знал...» — Я снова вспомнил ту сцену.— Мне показалось, что ты говоришь о мадемуазель Огюстен.
Бенколин кивнул.
— Так и было, Джефф. Но эти размышления заставили меня подумать и о мадемуазель Мартель. И то, что эта мысль показалась мне невероятной, делает меня величайшим тупицей. Я снова повторяю тебе: я плохо провел это дело. Вчера ночью мадемуазель Огюстен могла сказать нам, кто убийца, она должна была видеть, как он вошел в музей. Но я... О, великий боже! Я был настолько глуп, что считал убийцу членом клуба, которого она защищает. Моя собственная нетерпимость заставила меня отказаться от других вопросов. Да любой полицейский сделал бы это лучше меня. Да, да, мадемуазель! Я пытался быть умным, а оказался дураком. Но я задам вам один вопрос.
Бенколин резко повернулся к нам.
— Граф де Мартель ростом около ста семидесяти пяти сантиметров, коренастый. У него лысая голова, большие усы песочного цвета, проницательные глаза под нависшими бровями, ходит он неестественно прямо. Одет старомодно, носит монокль на черной резинке. Вы не могли не заметить отсутствия руки. Он такой человек, что вы не могли бы не обратить на него внимания.
Мари Огюстен нахмурилась и тут же покраснела.
— Я хорошо помню его, мсье,— насмешливо сказала она,— Он купил билет поздно вечером... где-то после одиннадцати. Я не видела, как он выходил из музея, но дело не в этом. Я не могла бы не заметить... Это восхитительно! Я давно могла вам сказать. Но, как вы отметили, мсьё, боялась, что вы слишком коварны.
Бенколин наклонил голову.
— Наконец-то теперь я могу вам сказать...
— Мсье,— перебил его Шамон,— я утверждаю, что вы не знаете этого человека! Он... гордый, настоящий аристократ и...
— Я знаю его,— мрачно проговорил Бенколин.— Поэтому-то он и убил свою дочь. Вспомните историю Рима и проведите аналогию. Виргиния убила свою дочь, Брут отправил своего сына на плаху... Это Дьявольски гнусно... Не похоже на рациональных отцов. Вспомните легенды о римских отцах и спартанских матерях. Но здесь... Опустите немного лампу, мадемуазель, мои глаза...
Словно загипнотизированная, девушка повиновалась,
— И, клянусь богом,— воскликнул Бенколин,— он судил по собственной мерке. Вы знаете Мартелей, капитан, Джефф тоже видел их. Одинокий мужчина и глухая женщина. Они живут со своей гордостью в мрачном доме, общаются с несколькими друзьями, которые помнят времена Третьей Империи. Играют в домино! У них есть дочь, которая ненавидит все это. Она из другого поколения. Она присутствует на их обедах, приемах, но принимает все чисто внешне. Ее не интересует, что Дизраэли пил чай с Наполеоном Третьим, когда ее отец был мальчиком. Ей хочется танцевать. Она хочет пить коктейли, ездить в роскошных машинах, играть в любовь. И она видит, что родители не обращают на нее внимание. Вне дома она может делать все что захочет, и они никогда об этом не узнают.
Бенколин помолчал, посмотрел на мадемуазель Огюстен, улыбнулся и пожал плечами.
— Мы можем понять это, не так ли? Она занята собой, за ней не следят. Ее не сторожат. И она живет двумя различными жизнями. Она постоянно сравнивает их, и ее недовольство растет. У нее есть подруга, мадемуазель Прево, которая разделяет ее убеждения. Скажем так, она их навязала ей. И у них есть еще одна подруга, мадемуазель Дюшен, выросшая в традициях, которым они не следуют...— Бенколин махнул рукой.— Надеюсь, не нужно объяснять дальнейшие события, которые привели к трагедии? Для сведения мсье Шамона мы можем только сказать, что Одетту Дюшен заманили в клуб и она умерла. Но полковник Мартель! О, это другое дело. Как он узнал, чем занимается его дочь? Я отвечу на этот вопрос, потому что сам полковник сказал мне об этом.
Поступки мадемуазель Мартель представляли собой прекрасный материал для шантажа. И Галан решил воспользоваться этим. Он только ждал, пока наберется достаточное количество сведений, за которые заплатит семья. И потом пошел к ее отцу. Конечно, это произошло до истории с Одеттой Дюшен, даже до того, как Клодин Мартель пришла мысль об обмане подруги. Могу себе представить, как Галан сидит в библиотеке Мартелей и рассказывает им определенные вещи...
Что случилось? Какой неожиданный ужас овладел в тот момент полковником? Много лет сидел он тут один, наедине со своими мыслями. Он помнил дни, когда мужчины дрались на дуэлях, защищая честь женщин. Он взглянул на свои книги. За ним, за его спиной прочно стоял древний дом. А перед ним сидел красноносый гость. Он не мог понять... Его дочь... Его мысли... их не было... Слепота.. Вышвырнул ли он Галана из дома? Хотел ли он превратить красный нос и все лицо в кровавое месиво? Не думаю. Возможно, он только встал, возможно, бледный и суровый, приказал лакею проводить Галана. Потом, я представляю себе, он сидел один за столом и спокойно строил домики из домино.
В это трудно было поверить! Его мозг гудел, как от укусов москитов. Опасные мысли овладели им. Он не мор ни с кем говорить — ни с женой, ни с друзьями, ни тем более с Клодин. О, тогда он еще не думал об убийстве! Но ходил по осеннему саду и думал... Что дальше?
Треск горящих поленьев заставил меня подскочить на месте.
— Пойдем дальше! Клодин Мартель приготовила ловушку для Одетты Дюшен. Мы знаем, что произошло. Мы знаем, что Галан заколол упавшую девушку. И когда Клодин Мартель узнала о смерти подруги, она поняла, что ей придется отвечать. Она забыла об игре, о веселье и кинулась домой. Под защиту родителей, как делала это в детстве. Она вернулась домой в ужасе. Она не могла ни о чем думать, кроме как о полиции. Как за ней приходят и уводят в наручниках. Она представляет, как ей придется отвечать за смерть невинной девушки, которая не сделала ей. ничего плохого. Видела ли она во мраке ночи лицо Одетты? Я не. знаю. Но ее мать проснулась среди ночи и пришла к ней, чтобы успокоить. Но она не смеет никому ничего рассказать. И, однако, ей нужен человек, с которым она могла бы поделиться, иначе она сойдет с ума. Иона все рассказала матери, рассказал а глухой женщине! Она знала, что мать не слышит ее признаний, и все-таки это принесло ей облегчение. Вот и все. Но эта исповедь привлекла внимание другого человека. Ее отец хотел узнать, что за бормотание раздается ночью в его доме.
Шамон застонал. Он дрожал, но на него никто не смотрел, никто не понимал, что он чувствует. Мы все думали о суровом старике, который ночью услышал признание дочери...
— Сидел ли он в библиотеке, слушая тиканье часов? Или пытался читать старинную книгу? Если раньше у него и были сомнения, то теперь их не стало. Он услышал о клубе, узнал, что его дочери грозит не только скандал. Не думаю, что надо говорить что-либо еще. Полковник Мартель признался в том, что он убил свою дочь. Возможно, он заходил ночью в ее комнату и смотрел на нее при лунном свете. Но холодная ярость бушевала в нем...