— Полагаю, теперь ты скажешь, что это за предмет?

Бенколин задумчиво посмотрел на меня.

— Я, конечно, не уверен, но догадка у меня есть. По словам мадам Мартель, Клодин ничего не носила на шее. Значит, здесь нечто другое.

Он взял со стола серебряный ключ. Я посмотрел на дырку в ключе, потом взглянул на Бенколина, и тот кивнул.

— У Клодин Мартель был собственный ключ,— сказал он.— Я допускаю это. Но отсутствие ключа наводит на определенные размышления. Итак, я допускаю, что у нее был ключ. Зачем он понадобился убийце? Почему он так рисковал из-за него? Во всяком случае, ему повезло, и он нашел ключ. Затем ему пришла в голову мысль спрятать тело на руках Сатира. Он так и сделал. Однако что-то случилось. Что? Как будто упал занавес. Погас свет. Это мадемуазель Огюстен удовлетворила свое любопытство и убедилась, что в музее все в порядке. Прошло не более пяти минут после убийства. Он открыл дверь из музея, скользнул в коридор и выбежал на Севастопольский бульвар. Должно быть, он был дьявольски изумлен, что девушка, которая видела его, не вызвала полицию!

—  Если твоя теория верна, почему же она не вызвала полицию?

— Потому что она сама боялась полицейского расследования, которое могло привести к делу Одетты Дюшен. Она хотела остаться вне подозрений, чтобы никто не узнал о клубе, чтобы ей никому не пришлось объяснять свое присутствие в музее. То, что она поступила так, очевидно, тебе...

— Я могу согласиться, с этим,— признался я. Я не мог объяснить это иначе и полагал, что Джина Прево действительно боялась.— Однако во всем этом есть одна непоследовательность. Ты сказал, что считаешь, что убийца явился в музей перед его закрытием? И прошел через главный вход по билету?

— Да.

— Тогда какого черта ты не спросил эту девицу — она ведь весь вечер была у двери,— кто посещал музей в ту ночь? Там не могло быть много людей, у них никогда не бывает много посетителей. Она могла видеть убийцу!

— Она не сказала бы нам, а вопрос мог бы послужить предостережением убийце. Послушай! — Бенколин начал постукивать пальцем по столу.— Я полагаю, что убийца — член этого клуба. Известно, что мадемуазель Огюстен готова защищать не убийцу, но всех членов этой организации.. Неудачу в такой защите лишила бы ее прибыли. Допустим, что один, два, даже полдюжины членов -посещают клуб через музей. Как, по-твоему' мы сможем получить их описание?

— Видимо, нет.

— Ну вот. А зная, что. мы напали на их след, она могла, я повторяю, она могла бы предупредить их. Всех подряд, кто проходит через музей. Сколько раз я должен говорить тебе, Джефф, что наше, спасение заключается в том, чтобы никто, включая и полицию, не узнал ничего о клубе. Пусть считают, что это преступление совершено ради грабежа или насилия. Ты понимаешь? Я подкинул мадемуазель Огюстен идею, что Клодин Мартель, возможно, вообще никогда не была в музее. И Огюстен с облегчением уцепилась за эту мысль. Ты понимаешь, что в этом клубе можно столкнуться с величайшими людьми Франции? Нам не нужен скандал. Мы не может действовать, как у вас в Америке. Здесь совсем другое дело. Я убежден, что мадемуазель Огюстен играет в этой истории важную роль. Однако пока я не вижу, каким образом. И тем не менее нее скрыто там. Я готов поклясться! Иногда я думаю, что мы выясним ее участие еще до конца всего этого дела, хотя она только продает билеты в музей. Если бы ее отец знал...

Он закурил сигару и долго молча сидел неподвижно.

— Продает билеты... продает билеты... если ее отец узнает...— бормотал он.

Его губы беззвучно шевелились. И вдруг он резко вскочил.

— В чем дело? Что? — попытался я выяснить.

Но Бенколин даже не смотрел на меня. Он прошелся взад и вперед. Один раз он даже засмеялся, и я вновь услышал его бормотание.

— Алиби... Это алиби... Интересно, кто этот ювелир? Мы найдем ювелира...

— Послушай!

— Ах, да! Но если ты пойдешь один, это будет неизбежно. Ты упрешься в стену. Что еще ты сможешь сделать?

Я сидел молча. Плохое настроение Бенколина исчезло. Он радостно потер руки и наполнил стаканы.

— Я пью за удачливого убийцу, с которым мне довелось столкнуться впервые в жизни. Я пью за убийцу, который сам протягивает мне ключи.

Бульвар Клиши, Монмартр. Фонари освещают мокрый тротуар. Шум машин, неясный говор толпы. По радио звучит музыка. За столами звенит посуда. Кафе переполнены. Блеск зеркал, запах цветов, шелест шелка. Бездельники заглядывают в лица прохожих...

Бульвар Клиши, Монмартр. Центр ночной жизни Парижа. Здесь расположены известные ночные клубы. Улица Пигаль, улица Фонтэн, улица Бланш, улица Клиши — всюду полно людей. Грохот джаза. Всюду пьют. Вы тоже пьете. У вас есть женщина, а если нет, то скоро будет.

Некоторые скажут вам, что Париж ночью теряет свой блеск. В Берлине, Риме, Нью-Йорке — так вам они скажут — находятся великие Храмы Веселья, и рядом с ними Париж выглядит дешевым и жалким городом. Не верьте им, джентльмены! Вы нигде не найдете того, что может вам дать Париж.

Я приглядываюсь к ночному бульвару Клиши. Сердце мое колотится в груди. Серебряный ключ в кармане жилета кажется тяжелым.

В последнюю минуту план Бенколина изменился. Главный комиссар передал ему план «Клуба масок». Там был только один вход и никаких наружных окон, кроме нескольких, выходящих во внутренний двор. Внутренний двор имел форму прямоугольника. Собственно говоря, это был дом внутри дома, потому что двор был накрыт стеклянной крышей. Этот прогулочный зал был связан с главным корпусом двумя входами: один вел в квартиру управляющего, а другой — в главный холл.

Все частные комнаты имеют одну дверь и окна, выходящие в узкий проход, отделяющий их от высоких стен прогулочного зала. Сами комнаты выходят в коридор, из которого ведут четыре расположенные по его углам двери. Комнаты располагаются на двух этажах, и на второй этаж ведет лестница. По плану комната номер восемнадцать, где Галан должен встретиться с Джиной Прево, находится над комнатой номер два, а комната Робико находится над комнатой номер три.

Вначале Бенколин задумал поместить в комнате номер восемнадцать диктофон. Но замысел — это одно, а опасность, возникающая при этом, возрастала. Пришлось бы выводить провода над крышей, а их могли обнаружить. Бенколин не подозревал обо всех этих опасностях и после ознакомления с планом клуба от первоначального замысла отказался.

Потом решили, что я проникну в комнату номер восемнадцать и там спрячусь. Дело это очень сложное, поскольку убранство комнаты абсолютно неизвестно. Если меня там схватят, я не смогу ни с кем связаться, а оружия я не должен был иметь. Действие под видом ревнивого мужа в данном случае исключалось.

Раздумывая, как лучше поступить, я начал считать себя дураком. Но перспектива была слишком заманчивой. Часы пробили десять, когда я добрался до бульвара Клиши. Мы знали, что мадемуазель Прево освободится

В одиннадцать часов и будет в клубе не ранее двадцати минут двенадцатого: ведь ей надо еще переодеться. Следовательно, если я появлюсь в Мулен-Руж, я смогу услышать конец ее выступления и успеть раньше ее в номер восемнадцать. Из афиш мы знали, что на сцене она появится в обычное время.

Я поднялся по красным коврам лестницы Мулен-Руж. Билет у меня был, я разделся и направился на звуки джаза. Зал был не больше театрального, но сцена казалась миниатюрной. Негритянский джаз старался изо всех сил. Было жарко и душно. Я уселся в ложе возле места для танцев и заказал бутылку шампанского.

Стрелки часов двигались очень медленно. В зале стало шумно: оркестр заиграл аргентинское танго, и многие пошли танцевать. Потом музыка смолкла, погас свет и объявили выход Эстеллы. Еще до того, как погас свет, я заметил, мужчину в одной из лож наискосок от меня. Это был капитан Шамон. Он сидел неподвижно и не отрывал глаз от сцены.

Занавес раздвинулся, и на сцене появилась Эстелла. Она была вся в. белом. Я сидел слишком далеко, чтобы видеть выражение ее лица, но я представлял себе ее розовые губы, голубые глаза, чувственную фигурку, которую я видел сегодня в доме на бульваре Инвалидов. Со своего места я увидел блеск ее глаз, когда она оглядывала зал. Словно электрическая искра пробежала по присутствующим. Все стихло. Наступила полнейшая тишина. Заиграли скрипки...