Я же смотрел на девушку, которая впустила нас. Видимо, это была дочь Огюстена, хотя она и не походила на него. У нее были густые брови и прямой нос, а каштановые волосы' длинными прядями спускались к плечам. Она удивленно посмотрела на отца.

— А, папа! — торопливо произнесла она.— Это полиция, да? Мы все закрыли и оставили для вас, господа.— Она хмуро посмотрела На нас.— Думаю, вы скажете, что вам нужно. Надеюсь, вы не слушали папину чепуху?

— Подожди, подожди, дорогая. Ты лучше пойди вперед и зажги свет в музее,— протестующе сказал Огюстен.— Ты...

— Нет, папа, ты,— резко перебила она.— Ты сам сделаешь это. Мне надо поговорить с ними.

Она потянула его за рукав и подтолкнула в спину. Он, глупо ухмыляясь, пошел к стеклянной двери.

— Пройдемте пока сюда, джентльмены,— сказала девушка.— Папа позовет вас.

Она провела нас через дверь кассы в квартиру. Мы прошли в тускло освещенную гостиную. Она села за стол и указала нам места.

— Он почти ребенок,— объяснила она, кивнув в сторону музея.— Поговорите со мной.

Бенколин кратко изложил ей факты. Он не упомянул о том, что рассказал нам Огюстен. Говорил он осторожно, тщательно выбирая слова, чтобы девушка не подумала, что ее или ее отца подозревают в исчезновении Одетты Дюшен. Но, изучая мадемуазель Огюстен, я решил, что. у нее есть собственные подозрения на этот счет, Она внимательно смотрела в глаза Бенколина, и мне казалось, что она немного волнуется.

— А что сказал на это мой отец? — спросила она, когда он закончил.

— Он только сказал, что не видел, как она уходила,— ответил Бенколин.

— Это точно. Но я видела.

— Вы видели, как она уходила?

— Да.

Снова заиграли желваки на лице Шамона.

— Мадемуазель,— сказал он,— мне неприятно противоречить женщине, но вы ошибаетесь. Я все время был на улице.

Девушка взглянула на Шамона так, будто увидела его впервые. Она осмотрела его с головы до ног.

— А! Как долго вы там Оставались, мсье?

— По крайней мере минут пятнадцать после закрытия музея.

— А! — повторила она.— Тогда все ясно. Она разговаривала со мной. Я проводила ее после закрытия музея.

Шамон сжал руки.

— В таком случае наши трудности разрешены,— улыбнулся капитан.— Вы разговаривали с ней больше пятнадцати минут, мадемуазель?

— Да.

— Конечно. Это единственное, что мы не учли.— Он нахмурился.— Остальное — дело полиции. Как она была одета, когда вы с ней разговаривали?

Слегка поколебавшись, девушка спокойно ответила:

— Я не заметила.

— Тогда скажите, как она выглядела,— воскликнул Шамон.— Вы можете это сделать?

— Обычно.

— Светлая или темная?

— Темная,— после очередного колебания сказала она торопливо.— Карие глаза. Большой рот. Маленькая фигура.

— Мадемуазель Дюшен была темной. Но она высокая, и у нее голубые глаза. Боже мой! — рявкнул Шамон.— Почему вы не говорите правду?

— Я сказала правду. Но ведь я могу ошибиться. Мсье должен понять, что в течение дня здесь бывает много людей, и я не в состоянии запомнить всех. Я должна признаться, что позволила ей задержаться здесь, но с тех пор я ее не видела.

В этот момент вошел старый Огюстен. Он увидел хмурое выражение лица дочери и быстро проговорил:

— Я зажег свет, господа. Если вы хотите произвести полный осмотр, можете воспользоваться лампами. В галереях никогда не бывает светло. Но уверяю вас, мне нечего скрывать.

Бенколин направился к двери. Неожиданно Огюстен локтем задел лампу, она сдвинулась в сторону, и яркий желтый свет упал на лицо детектива, осветив щеки и глаза, беспокойно разглядывающие комнату.

— Это соседство! — пробормотал он.— Это соседство! У вас есть здесь телефон, мсье Огюстен?

— В моей берлоге, в рабочей комнате. Я провожу вас.

— Да, да. Мне необходимо срочно воспользоваться им. И еще одна вещь. Вы сказали нам, мой друг, что, когда мадемуазель Дюшен вошла вчера в музей, она задала вам любопытный вопрос: «Где здесь Сатир?» Что она имела в виду?

Огюстен с волнением посмотрел на Бенколина.

— Мсье никогда не слышал о Сатире Сены?

— Никогда.

— Это одна из прекраснейших моих работ. Чистое воображение.— Огюстен торопливо объяснил.— Фигура связана с легендой об одном из парижских домовых, что-то вроде чудовища-людоеда, которое живет в реке и затягивает к себе женщин. Я полагаю, эта легенда основана на каком-то факте. У вас есть отчеты, и вы можете их проверить.

— Понимаю. А где эта фигура?

— У входа в галерею ужасов, около лестницы. Я могу только...

— Покажите мне телефон. А вы осмотрите пока музей,—повернулся к нам Бенколин,— я скоро вас догоню.

Мадемуазель Огюстен не двинулась с места. Она взяла со стола вязанье.

— Вы знаете дорогу, господа. Не буду вам мешать.

Она принялась вязать. Волосы упали ей на лицо, но она искоса посматривала на нас.

Шамон и я вышли в вестибюль. Капитан достал портсигар, и мы закурили. Место показалось нам мрачным как гроб. Шамон надвинул шляпу на глаза и нервно озирался, словно ожидал нападения врагов.

— Вы женаты? — неожиданно спросил он.

— Нет.

— Помолвлены?

— Да.

— Ага! В таком случае, бы можете понять, что это значит. Я не о себе. Вы должны простить меня, я расстроен. С тех пор, как я увидел этот труп... Пойдемте.

Я почувствовал любопытное сходство с этим подавленным молодым человеком. Когда мы прошли через стеклянную дверь музея, на его лице появилось выражение благоговения и страха.

Это спокойное и тихое место заставило нас вздрогнуть. Здесь было очень сыро и пахло одеждой и волосами. Мы находились в огромном гроте, футов восемьдесят длиной, окруженном колоннами с гротескными фигурами. Все освещалось зеленым светом и казалось погруженным в морскую -бездну. И множество ужасных фигур. Рядом со мной стоял полицейский: можно было поклясться, что это настоящий, живой человек. Вдоль стен располагались другие фигуры. Они смотрели прямо перед собой, но я не мог избавиться от ощущения, что они пристально следят за нами. Муссолини, принц Уэльский, король Альфонс, Гувер, идолы спорта, сцены, экрана, известные и выдающиеся люди... Но меня не покидало чувство, что за ними кроется еще что-то. Я уставился на скамью посреди грота. На скамье неподвижно сидела женщина, а в углу возле нее притулился сильно пьяный мужчина. Я был потрясен и не скоро сообразил, что это тоже восковые фигуры.

Мои шаги гулким эхом отдавались в гроте, пока я нерешительно проходил мимо фигур. Я прошел в футе от фигуры на скамейке. Мне показалось, что из-за ее стеклянных глаз кто-то другой следит за мной. Позади раздались шаги Шамона. Обернувшись, я увидел, что он разглядывает фигуру пьяного...

Грот переходил в круглый темный зал, фигуры тут едва освещались тусклым светом. Из прохода на меня смотрело отвратительное лицо. Это был шут, он держал в руке игрушку и подмигивал мне. Здесь, в темном зале, мои шаги звучали глухо. Запах пыли, волос, одежды был более отчетливым, а восковые фигуры казались еще более сверхъестественными. Д’Артаньян держал в руке рапиру. Потом я заметил еще один проход, освещенный зеленым светом, и лестницу, ведущую в галерею ужасов.

Надпись заставила меня поколебаться. Слова были видны совершенно отчетливо, вы уже заранее знали, что вас там ожидает. Я тоже знал, но не мог решиться пойти туда. Сама лестница наводила такой ужас, что трудно было даже бежать. Я вспомнил, что здесь, перед лестницей, старый Огюстен видел Одетту Дюшен и, как ему показалось, движущийся призрак, женщину-убийцу, ее меховой воротник и коричневую шляпку... Здесь было гораздо тише, шаги не отдавались эхом в ушах и не казалось, что кто-то собирается прыгнуть на вас сзади. Неожиданно я почувствовал, что остался один, и решил обернуться.

Лестница резко поворачивала. Напротив, у шероховатой стены, выросла тень, и сердце мое замерло в груди. Прижимаясь к стене, стоял гигант — широкоплечий мужчина в средневековом капюшоне с кривой усмешкой на губах. В его руках, частично скрытых плащом, виднелась фигурка женщины. Обычный мужчина, только вместо ног у него были копыта. Сатир! Обычный мужчина, только его сотворило воображение мастера...