Молодой преподаватель университета на первый взгляд явно не дотягивал, чтобы называться Божьим Избранником — человеком, который, по мнению понтифика, должен был быть не иначе как святым пророком с просветленным взглядом и, желательно, с посохом. Согласно пророчествам, непосредственно от него зависело рождение Антихриста и, как следствие, жизнь многих миллионов верующих. Но, веря в трезвый ум отца Винетти, всегда скептически относившегося к разного рода «научно обоснованным» теориям и лжезаявлениям о том, что Антихрист уже среди нас, и он — не кто иной, как президент Обама, Папа все же решил предоставить возможность молодому ученому до конца раскрыть себя:
— Ну что же, доктор Майлз, вы дали исчерпывающий, а главное — искренний ответ на мой вопрос.
Понтифик перевел взгляд на картину, на которой был изображен допрос Иисуса первосвященником Каиафой. Не отводя глаз от нее, он почти шепотом сказал:
— Все мы, кто раньше, кто позже, проходим по дороге изнурительного паломничества через тревогу, смятение и страх за свой завтрашний день. От страданий еще ни один человек не был избавлен — ни бедный, ни богатый. А готовы ли вы принять их как должное, при этом осознавая, что страдаете незаслуженно, а по причине, известной только одному Богу?
В возникшей тишине отчетливо проявился едва слышный шум от кондиционеров, нагнетающих прохладный воздух в кабинет.
— Исходя из ваших церковных канонов, человек не имеет права спрашивать Бога о причине своего незаслуженного, на его взгляд, наказания. Он должен принять его со смирением в надежде на то, что Господь вознаградит его впоследствии сторицей. Не знаю. Лично у меня эта идея пока что не укладывается в голове. Я считаю, что сын вправе и должен спросить Отца, чем он Его огорчил. А иначе напрашивается вывод, что ему это попросту безразлично.
— Смиренномудрие христианских святых мучеников — это непередаваемый духовный опыт, приобретенный в результате множественных сражений с дьявольскими искушениями, — сказал падре Винетти, подчеркивая тем самым, что перед ними сидит всего лишь обычный преподаватель университета и его нельзя строго судить.
— Согласен с вами, падре. Я не святой, да и вряд ли я когда-нибудь им стану, чтобы безропотно принимать от Бога как доброе, так и злое. Я ничего такого не сделал, чтобы получать от Него злое. Вот, собственно, и все. Больше мне добавить нечего.
Понтифик удивился этому искреннему, живому ответу. Он не привык слышать голос, идущий от сердца у тех, кто желал добиться его расположения. Будучи осведомленными, что Папа всеми возможными способами борется за сохранение имиджа традиционного католицизма во всем мире, даже сильные мира сего старались использовать в беседе с ним только бесспорные доктрины христианской догматики. И хотя Майлз ничего предосудительного вроде бы и не сказал, все же Папа почувствовал легкий оттенок бунтарства, исходящий от молодого ученого.
«Откуда у него эта сила и уверенность, неужели он действительно посланник… Нет-нет… Господь дал бы мне знак. А вдруг это искушение, посланное Сатаной, чтобы ввести нас в заблуждение и опозорить на весь мир этим ритуалом»? — одолевали сомнения понтифика.
— Считаете ли вы вероятным, что видение, посетившее вас в пещере, могло быть всего лишь ярким сном? — решил воспользоваться паузой Сантори.
— Разумеется, считаю, но что от этого меняется?
— Ну как что, тогда все сказанное вами — не более, чем плод вашей фантазии. Мы, конечно же, примем информацию о вашем восхождении на Небеса к сведению, но вы у нас будете уже сто четвертым посланником Бога только в этом году, — расставил все по своим местам кардинал, желая побыстрее прекратить этот «балаган», начатый отцом Винетти.
Это было последней каплей в чаше терпения Майлза. Он встал из-за стола. Чувствуя себя оскорбленным сомнениями, которые сквозили в вопросах Папы, и грубостью камерария, он все же выдавил из себя подобие улыбки и спокойно сказал:
— Если это все, ради чего вы меня к себе пригласили, то позвольте откланяться. Мне было приятно пообщаться с вами, но, к сожалению, мне пора вернуться к делам, не терпящим отлагательств. В конце концов я выполнил свой долг и передал вам пергамент.
Отец Винетти залился краской. Он никак не ожидал, что кардинал Сантори сознательно сорвет встречу с Избранником одной лишь фразой, вставленной в то время, пока Папа обдумывал решение. Словно прочитав на его лице эти мысли, понтифик достаточно строго обратился к своему секретарю:
— Кто разрешил вам принимать решения вместо меня и от имени Ватикана делать заявления?
— Но я ведь только хотел… — попытался оправдаться камерарий.
— Прошу вас, доктор Майлз, присядьте и извините моего секретаря за поспешные выводы и предвзятое отношение. Он не знает о том, что произошло в архиве, и о результатах радиоуглеродного анализа пергамента.
Кивком головы понтифик дал понять Палардо, чтобы тот вывел на плазменный экран вчерашнюю запись, сделанную камерами видеонаблюдения. Перемотав в ускоренном режиме сцену со смеющимися охранниками, Антонио нажал кнопку воспроизведения с того момента, когда Майлз начал читать текст. В тот момент, когда огненные языки опустились с потолка и принялись вращаться вокруг ученого, превратившись в раскаленные кольца, все увидели какие-то размытые полупрозрачные фигуры с подобием плазменных мечей в руках, окружившие его со всех сторон. У кардинала округлились от изумления глаза. Он понял, что явно перегнул палку и теперь отношение понтифика к нему резко изменится. Папа терпеть не мог грубость и унижение человеческого достоинства, тем более, если они исходили от лиц духовного сана.
Шон удивился не меньше кардинала. Он не видел эти загадочные фигуры и теперь с живым интересом рассматривал их.
— Странно, я бы предположил, что это серафимы, но они полупрозрачные и без крыльев, и эти мечи, как из «Звездных войн». А может, у вас в архиве просто живут привидения? — спросил Майлз, но, увидев, что лица служителей Божьих остались серьезными, понял, что им не до шуток.
Приняв решение, но не обронив ни единого слова, Папа указал взглядом смотрителю архива на небольшой кейс, в котором поддерживались постоянная температура и влажность. Падре очень бережно вытянул из него пергамент с Шем ха-Мефорашем. Он уже был обработан укрепляющим составом, приготовленным по древнему рецепту, который художники-реставраторы Ватикана передавали своим ученикам на протяжении многих поколений и держали его в строжайшей тайне.
«Надо же, прошел всего один день, а они уже успели привести его в порядок. Вот бы Марта удивилась такой скорости».
Прочитав мысли Майлза, смотритель архива улыбнулся и внес ясность:
— К счастью для всех нас, именно вы, сами того не ведая, спасли этот пергамент от полного разрушения.
— Но ведь я просто-напросто вложил его в самый обыкновенный конверт с денежными купюрами, и ничего более.
— Полагаю, вам известно, что ни один документ, находясь в естественных природных условиях, даже будучи защищенным от дождя, ветра и резкой перемены температур, не смог бы сохраниться в течение трех с половиной тысяч лет. И лишь только благодаря герметично закрытому саркофагу пергамент, вложенный в хошен, кое-как дотянул до наших дней.
— Ну и в чем же в таком случае заключается моя заслуга?
— Если бы вы, не приведи Господь, положили этот конверт в дорожную сумку или просто в книгу, то пергамент просто рассыпался бы на следующий день на мелкие кусочки от пересыхания. Но поскольку вы, не долго мудрствуя, засунули его в свой внутренний карман, он постепенно напитывался влагой вашего тела через конверт, что в сочетании с теплом и создало идеальные условия для укрепления структуры растительных волокон. Ну а денежные купюры забирали излишнее количество влаги на себя.
— Надо же, как все просто, — напомнил о себе Палардо.
— В силу объективных причин я вам вчера многое не мог рассказать, но теперь, когда Его Святейшество позволил это сделать, вы должны знать, что в настоящее время происходит вокруг вас, — перешел к делу отец Винетти.