— Неслыханная дерзость! Так-то вы, евреи, учите свою молодежь почитать старших. Столько уважения и внимания еще ни одному еретику не оказывалось, а он отвечает понтифику открытым презрением и лишь ухмыляется в ответ!

— Ну и, наконец, ответь нам на последний вопрос, — подняв руку, призвал монахов к тишине Люпус, вызвав тем самым еще большее негодование с их стороны.

— К чему эти вопросы? Его устами говорит сам дьявол! Горбатого могила исправит!

Папа ударил своим посохом о каменный пол, и все сразу притихли.

— Продолжайте, Клаудиус, процесс должен быть завершен независимо от ответов осужденного.

Главный инквизитор продолжил:

— Что ныне более угодно Богу: око за око, зуб за зуб или любовь к ближнему, основанная на милосердии и прощении?

Йосеф поднял взгляд, наполненный страданием, на Папу и его свиту, которые с ехидными улыбками на лицах застыли в ожидании ответа. По их мнению, этот вопрос был последним гвоздем в крышке гроба.

— Вы требуете ответов от меня лишь для того, чтобы придать этому откровенному убийству, которое вы сегодня здесь затеяли, видимость благочинного суда. Но я все же отвечу, чтобы обвинить вас, ибо даже безропотная овца блеет, когда ее ведут на заклание. Господь, благословенно имя Его Святое, — Он приводит нас в этот мир и Он же уводит из него. А судьи и палачи — лишь орудия в Его руках. Ныне я покоряюсь Его воле, а не вашей. Вы же, лицемеры, которых Иисус призывал к всепрощению, скоры на расправу более, нежели израильские судьи, жившие по ветхозаветным канонам. Да будет превозносима хвала и благодарность Ему — единому Вечносущему Богу. Амен!

Йосеф умолк, и натянутые, как тетива лука, вздутые от напряжения жилы на его шее расслабились. Он устремил свой взгляд поверх крыши монастыря куда-то вдаль. Чувство радостного покоя овладело им, и это спокойствие передалось опешившим монахам. Они еще ни разу не слышали такую вдохновенную речь из уст еретика. В их души закралось сомнение.

Во внутреннем дворе монастыря воцарилась тревожная тишина — никто из присутствующих не осмеливался ее нарушить даже вздохом. Слышно было лишь потрескивание горящего факела в руках палача, на котором плавилась и шипела смола, стекая с него раскаленными каплями.

Главный инквизитор поднял голову в ожидании команды.

— Сомнения подрывают истинную веру, — прошептал понтифик, а затем выкрикнул Люпусу:

— Пусть почтит животворящий крест поцелуем, и сменим костер на петлю в честь праздника!

Клаудиус решительно протянул распятие в сторону раввина и строгим голосом, четко давая понять, что это последняя для него возможность избежать мучительной смерти, медленно произнес:

— Поцелуй крест и избавь себя от невыносимых страданий!

Йосеф лишь тихо произнес в ответ:

— Шма Исраэль, Адонай Элогейну — Адонай Эхад![92] — Люби Господа Бога твоего всем сердцем своим, всей душою своей и всем существом своим!

Чтобы скрыть внезапно охватившее его необъяснимое волнение, Клаудиус отвернулся в сторону. Уверенным кивком головы Папа недвусмысленно дал ему понять о неизменности принятого им решения. Главный инквизитор развернул свиток с обвинительным приговором и начал его громко зачитывать:

— «Сим приговором от 13 ноября 1226 года от Рождества Христова святая римская инквизиция обвиняет раввина Йосефа-бен-Ицхака, иудея, сына главного раввина синагоги Толедо Ицхака-бен-Шломо в тяжком грехе ереси — связи с дьяволом и колдовстве. Дабы ты спас свою душу и миновал смерти Ада для души и тела, мы пытались обратить тебя на путь спасения и употребляли для этого различные способы. Однако обуянный низкими мыслями и ведомый злым духом, ты предпочел скорее быть пытаемым ужасными, вечными мучениями в Аду и быть телесно сожженным здесь, на земле, преходящим огнем, чем, следуя разумному совету, отречься от достойных проклятия злоучений и устремиться в лоно и к милосердию святой материнской Католической церкви. Так как церковь Господня ничего более не знает, что она еще может для тебя сделать ввиду того, что она уже сделала все, что могла, мы, епископы: Августо Лоренцо, Джованни Гальяно, Пьетро Квантинелли, Григорио Морено и главный судья папской инквизиции Клаудиус Люпус присуждаем тебя как нераскаявшегося, впавшего в ересь преступника, к передаче светской власти, которую мы просим умерить строгость сего приговора и избегнуть кровопролития и опасности смерти. Амен»!

В связи с болезнью городского капитана его помощник, грузный, но еще молодой, не старше тридцати лет, Карло Тибелетти вышел вперед и начал с трудом взбираться на эшафот по крутым ступеням, рискуя разорвать штаны между ног. Он медленно поднимал левую ногу на каждую ступень и в тот момент, когда он опирался рукой на колено, пытаясь облегчить восхождение, его толстый зад необъятных размеров выдвигался назад, отчетливо пропечатываясь на черном бархатном камзоле, заставляя молодых монахов опускать головы и глотать вырывающийся наружу смех. Наконец, поднявшись на эшафот, даже не взглянув на осужденного, он первым делом поправил массивный золотой медальон, висевший на толстой золотой цепи. Затем Карло поднял глаза на понтифика и учтиво склонил перед ним голову. Явно затянув с паузой, Тибелетти не спеша выпрямился. Вскрыв сургучную печать магистратуры, он развернул свиток и окинул пристальным суровым взглядом всю монашескую братию, как будто они были следующими в его черном списке на аутодафе. Торжественно выговаривая каждое слово, городской чиновник огласил приговор:

— «От имени Римской магистратуры, которая, рассмотрев прошение святой римской инквизиции по делу еретика Йосефа-бен-Ицхака, подданного короля Кастилии и Леона, уроженца города Толедо 1192 года от Рождества Христова, осужденного в ереси за связь с дьяволом, городской суд Рима постановил: признать обвиняемого виновным и приговорить к аутодафе. Учитывая отягчающие обстоятельства, повлекшие за собой смерть 56 иудеев еврейской общины Толедо, четверых монахов, а также откровенное и осознанное нежелание еретика раскаяться и отречься от своих пагубных убеждений, считаем необходимым незамедлительно привести окончательный приговор в исполнение 13 ноября 1226 года от Рождества Христова».

Закончив с чтением, он поднял благоговейный взгляд на Папу и, театрально воздев руки, уже от себя добавил:

— И да простит Господь сего заблудшего овна, запутавшегося рогами в терновом кустарнике собственной ереси!

«Надо же, идиот какой», — подумал Клаудиус и тут же дал отмашку палачу, удивляясь про себя, как можно было взять на работу в магистратуру такого подхалима с ярко выраженной способностью вызывать к себе отвращение.

«Содомский грех, а иначе как объяснить его скрытое помешательство?» — в свою очередь подумал понтифик, глядя на Тибелетти. Он вспомнил, что похожие странности, но в более завуалированной форме, замечал у городского капитана. Его поведение всегда казалось Папе Гонорию слишком эксцентричным и легкомысленным для человека, занимающего столь ответственный пост.

«Ну да, так оно и есть. Голубка своего прислал вместо себя. Или совсем разленился, или совсем обнаглел. Надо его пригласить на днях на аудиенцию, тогда и узнаю. И если это окажется правдой, он сам все отдаст, лишь бы остаться на своем месте и не быть обвиненным в содомии».

Одним лишь взглядом и легким кивком головы Папа дал понять Люпусу, чтобы тот сегодня же приставил людей следить за этим «клоуном».

Монахи дружно затянули молебен о спасении грешной души. Тибелетти нарочито медленно сворачивал свиток. Он явно хотел выиграть несколько лишних секунд, чтобы покрасоваться перед Папой и кардиналами в своем новом бархатном костюме, сшитом у лучшего портного Рима. Он еще не сошел с эшафота, а палач уже начал обходить вокруг кострища, поджигая солому и при этом никак не реагируя на его возмущенные писклявые возгласы. Повидавшие на своем веку не одну сотню казней, рослые монахи-инквизиторы, стоявшие в первых рядах, едва сдерживались от того, чтобы не грохнуть от смеха при виде раскудахтавшегося как курица чиновника. Повинуясь команде Люпуса, они опустили головы, пряча улыбки. Взяв Тибелетти под руки, они помогли ему сойти вниз.