Устроилась за ее столиком, в зале кроме нас – никого. Гудит вентиляция.

Пьем горячий шоколад.

– Я не знаю, кто толкает ее под руку, когда она пишет рассказы, – произнесла вдруг Маша, – это как, знаешь: «…а гений ворует у Бога». Я не совсем о тех, что о клиентах, – ведь после меня к ней приходили еще люди, и она о каждом что-то писала. Я о других… ну, ты понимаешь.

– Да. Я ей сказала, что она должна писать. Много. Такое впечатление, будто что-то очень-очень нужное хочет быть сказанным через нее.

– Йолки, ты не поверишь, мне только вечером Влад сказал по телефону примерно то же. Это он прочел вначале наброски к рассказу о нем самом. Потом еще что-то. И сказал: «Лера, вы должны записывать все, что придет вам в голову. Если у вас не будет сил записывать, то наговаривайте на диктофон. Я сегодня же куплю какой-нибудь простой в обращении и научу вас пользоваться».

– Как ты с ним сейчас? Спокойнее? Отпустит он тебя?

– Не знаю, отпустит ли он. Знаю, что меня уже не вернуть. Это не совсем одно и то же.

– Да, я понимаю.

– А про Коллекционера боли она тебе рассказывала?

– Черт! В образе маленького старичка-доктора в лаковых лиловых ботиночках, брррр…

– Да. Она сказала еще: «Я скоро уйду с ним. Мне нужно что-то важное понять в связи с ним».

– Господи…

– Знаешь, так странно… вот о талантах говорят как о некоей данности – типа, если тебе дано, то надо брать. А притча Христа о талантах – вообще жесткач: тебе дается сколько-то, и ожидается, что ты вернешь с прибылью. Это вообще что – ростовщичество Всевышнего?

И что это вообще такое: дали тебе, но фиг им воспользуешься для себя, иди и добывай с его помощью другие, подобные, конвертируемые в талант же ценности, чтобы вернуть Всевышнему дарителю с прибылью?

Йолки, а как добывать, как?

– Ну… идти, вступать в сделки с genius loci – «Гением места» – совокуплять талант с красками, буквами, нотами, выпускать на волю этих мутантов – холсты, тексты, музыки.

– Ну а дальше, черт возьми, дальше? Разве это можно вернуть в качестве прибыли тому, кто Сам – и Текст, и Музыка, и…

– Да, я понимаю. Наверное, дело в чем-то другом, наверное, обретение других – «сверхданных» – талантов совершается как-то иначе, и прибыль является просто побочным продуктом некоего пути, совершенного с бременем таланта на плечах…

И этот путь – он такой… не плоскостной. Это, видимо, путь-проникание. Ведь бремя таланта бывает громоздко и тяжко.

И порой оно утягивает от обывательской толкотни на некоторую глубину, в те слои бытия, где почти безлюдно, где только сам человек и неизвестность, и талант – навигатор в ней.

И вот человек движется, движется в том слое, куда его погрузил талант, движется параллельно поверхности общечеловеческого барахтанья и во время пути составляет что-то вроде лоции и путевых впечатлений от наблюдения людских икрометаний снизу.

А еще бремя таланта бывает вовсе и не бремя, а такое – сила могуче-летучая, и отрывает от привычной земли под ногами, и человеку не зацепиться ногой, не тормознуться.

И дано ему видеть мир сверху, обнимать взглядом, как одно, и он летит, несомый талантом, при этом тоскуя по привычной тверди под ступней. Летит и рисует полетную карту, летит и описывает жизнь людей в пересечениях и динамике…

– Блин, как сложно-то… «но иным открывается тайна», это хочешь сказать?

– Хочу сказать, что есть люди, чей талант ввергает их в добывание боли. То есть конечный продукт именуется «истиной», но кто ж не знает, что рабочее название «истины» – «боль»…

Они – эти приговоренные к таланту – каторжане в урановой шахте смысла, они добывают эту страшную руду и живут предсказуемо недолго, потому что, за что же им еще такое мучение, как жить больно и долго? И вот тогда они могут вернуть Великому Ростовщику сколько угодно талантов, ибо не мерою дает Бог духа.

– Йолки… Ну ладно… во всяком случае, то, что Он Лере дал, – вернется ему с прибылью. И скорее всего, ждать Ему осталось недолго.

– Ругаешься с Богом?

– Угу. Это все страхи, понимаешь. От Влада ушла, теперь все время мерещится, как у меня все плохо складывается, раз я такого хорошего богатого мужа не оценила, и возвращаюсь я, как блудный сын, к кормушке, бррррррррррр…

– Интересно… ну-ка, расскажи еще.

– Ну что еще… Лера ведь думает, что он хороший. А это ведь была моя Лера!

– Твоя. Это твоя Лера. Она ни у кого в жизни не могла возникнуть – ни у меня, ни у Влада. Если бы не ты.

– Черт… Правда так думаешь?

– Да. Знаешь, я что недавно думала? Вот те, кто читает Лерин дневник в Сети, наверняка считают, что в той части жизни, что описывается словами «быт», «деньги», «здоровье», «устройство», у Леры все замечательно.

Наверное, полагают, что если бы не так, то она была бы поглощена заботами более насущными и внятными и не измеряла бы свои ощущения от жизни в валюте чего-то бесполезно-красивого, вроде лунных бликов в холодной воде.

– Блин… Но… а что, собственно, «но»… если не придавать особого значения тому, что описывается словами «быт», «деньги», «здоровье», «устройство», то эти вещи просто знают свое место и группируются сами собой.

– Верно. Вот и не бойся, что тебя постигнет, как сейчас говорят, «попадалово», как у блудного сына. Эти блага-по-умолчанию подчиняются некоему естественному иерархическому закону. Это как в Лерином случае нравственное напряжение, отданное посвящению себя вещам более тонким и значимым, само вытягивает, выравнивает поверхностный бы-тово-деньгово-устройско-физический слой, превращая его в подобие обустроенной, беззаботной жизни. Вот, Влад о ней заботится – ты могла себе такое представить? А он?

– «Нет» на оба вопроса, – Маша аж замотала головой и засмеялась.

– А ведь Лера всегда плыла по жизни так, словно тот лучезарный фрик, что обронил как-то давно-давно «о горнем помышляйте, а не о земном, и остальное все приложится к вам», дал хороший совет.

И ее нынешнее пребывание у Влада – всего лишь закономерное следствие когда-то выбранных приоритетов.

– Да, теперь она живет у Влада, дружит с тобой, а я как-то в стороне.

– Да. Она появилась, чтобы дать тебе возможность спокойно быть в стороне от Влада. Понять себя. Понять Егора. Понять, что ты хочешь от жизни.

– Я не хочу возвращаться к Владу. Ни за что. Потому что он не изменится никогда в отношении меня.

– А в отношении себя?

– Не знаю. Ты думаешь, если он сейчас все делает для Леры, он делает это не ради себя?

– Я вообще не знаю, есть ли в этой жизни хоть что-то, что мы делаем не ради себя. Просто это разные «ради». В некоторых хорошо только нам, а другим при этом никак. В некоторых хорошо и нам, и кому-то. Но чаще так, что нам хорошо, а кому-то плохо при этом. Поэтому то, что он делает для Леры, хорошо и ему, и ей.

– А то, что он делает для меня, никогда не будет хорошо нам обоим. Какая-то роковая несовместимость хорошести в нашем случае.

Помолчали. Похоже, так и есть. Ничего не поделаешь. Моя маленькая сестра…

Сегодня забрал тираж из типографии, часть отправил в магазины. Прошло три месяца после обследования. Ей не стало лучше и не стало хуже.

Этот Викентий может нести свою метафизическую лабуду, но, по-моему, если человеку есть зачем жить, он будет жить. Будет у Леры книга – будет стимул. А там посмотрим.

Утром прочел у нее в ноутбуке вот это: