Читала, не понимая слов, забыв выйти из он-лайна.

да, ультиматумы ставить нельзя…

перед выбором ставить нельзя…

вернее, просто бессмысленно,

потому что человек не будет выбирать между тобой и кем-то,

а будет выбирать между тобой и собой,

и всегда-всегда выберет себя,

потому что иначе быть не может…

а если все же кто-то когда-то выбирает тебя, а не себя, то это временно, пока не наберется от тебя достаточно сил, чтобы быть собой, и тогда возьмет реванш…

неизбежно…

ультиматумы ставить нельзя…

но это всегда кратчайший способ покончить с чем-то, на обрыв чего не хватает воли.

Вспомнился вдруг евангельский сюжет о женщине, страдающей кровотечением.

Там, в сюжете, некая страждущая бросилась к Христу, когда он шел исцелять больную девочку. Женщина прикоснулась к Его одежде и была тотчас исцелена – как и загадала себе втайне. Но девочка в тот же миг умерла, словно больная перехватила то, что предназначалось не ей.

У Иисуса тогда хватило сил и девочку воскресить, и женщину не обескуражить.

У Него как-то всегда выходило хорошо для всех, Его хватало на всех. Тогда. А сейчас? Почему сейчас нельзя сделать так? Чтобы были довольны и счастливы все? Почему?

…Исполнившая свой затейливый перформанс Любовь умирала – устроив себе хоспис у меня в груди. Нашла место…

Я понимала все и одновременно не хотела ничего понимать.

…Отчаялась вникнуть в полученные письма, закрыла программу, выключила компьютер. Сидела и смотрела невидящим взглядом на оставленную отцом газету. Ту самую. По объявлению в ней я позвонила, и пришел Сергей.

Пап всегда покупал этот дурацкий «Шанс».

Вычитывал объявления, что-то отмечал карандашом, куда-то звонил.

Мне газета была неприятна – от объявлений разило энергией суетности и запахом расчетливости. Иногда попадались трогательные и наивные буковки, сообщающие о потере щенка или взывающие о хороших руках для котенка. Но мощный поток стремлений сбыть подороже ношеные вещи и сиженные стулья удручал.

…Потянула к себе газетный лист.

«Бесплатные объявления принимаются по телефону 800–000. К бесплатным объявлениям не относятся…»

Что ж, пленка-хроника перемотана назад, на три дня. Ничего не было. Я дам анонс в эту смешную газету. И посмотрю, что из этого выйдет.

«Хотите, я выслушаю вас?» – продиктовала я текст объявления на автоответчик редакции, указав свой телефон и электронный адрес.

«Хотите, я выслушаю вас» – вот так, и не меньше. И не подумала, что это может привлечь кучу психов… впрочем, Бог миловал, мне повезло с первого раза.

Горьким, горьким обещает быть этот день, я чувствую. И то, что хочется с утра кофе без сахара с горьким шоколадом, – лишь отзвук уже взятой где-то ноты – горьковато-серебристой, как запах «Diorissimo». Йолки, сто лет не ношу запахов от Диора, откуда выплыло только…

У меня сессия, лекции через час, до Фонтанки ходу – минут сорок. Пойду пешком. Не на работу же, туда лучше на своей «бэшке» приезжать, имидж блюсти… Но накраситься надо все равно. Ресницы удлиняющей тушью вывести – ощетиниться стрелами: не тронь меня, уколешься. Вру ведь… а может, и не вру…

…Стоило шагнуть из парадного на улицу, как высокий парень останавливает:

– Привет, не узнаешь?

Честно всматриваюсь: смугловатое лицо, встревоженные глаза… Вдруг догадалась, что меня спутали с кем-то, пытаюсь объяснить, что просто похожа, и…

Но парень говорит:

– Вот, посмотри, какие замечательные вещи у меня есть, – и наклоняется к своей несуразной сумке уличного торговца.

Тупо смотрю на красно-серую шелестящую шкурку, набитую никчемным товаром. Черт, ну как не заметила…

Видимо, слишком пристально всматривалась в лицо, ища приметы вестника своего мира.

Всегда я так… и эти наивные ухищрения… коммивояжеры, тоже мне еще. Бормочу извинения, и прочь. Фу. Вот тебе и макияж «не тронь меня».

Несусь по улицам под адреналиновый аккомпанемент, цепляясь отчаянно взглядом за серую Неву в розовато-черных стенках набережной, за отвесные каменные восторги, за наивно-порочные рекламные щиты…

Десять длинных пролетов лестницы, унимая сердце – по коридору, войти, встретить его взгляд – длинным гвоздем в висок – сесть и не поворачиваться, и не смотреть, не смотреть на него, довольно присутствия, избыточно, более чем, снести бы хоть это…

Отбыть в аудитории свою каторгу, свою Голгофу негласной любви, кому есть до нее дело, у каждого своя мука в горле… у кого мука, у кого злость, у кого маленькая пакость…

В перерывах пить кофе, говорить, говорить с ним, укалываясь о созвучия.

Егор – необычное имя. Он сам – необычный, но очень, очень знакомый, словно с детства, словно до рождения даже знакомый…

Тоже второе высшее захотел получить, тоже психологическое, тоже заочно… так и оказались в одной группе… и теперь весь день – мы вместе, а вечером…

Вечером вслепую домой – ноги дорогу знают – и крутить в голове вечный сюжет, где он и я, и больше никого.

Только так не может быть… и хотя именно в этом застывшем кадре для меня сейчас сосредоточен весь смысл, все-таки нужно жить какую-то иную жизнь, стараясь, чтобы не тряхануло никого, не снесло карточный домик, не развеяло надежд…

Есть Влад – муж, есть дочка, еще маленькая, есть его родители, плотно притороченные к нашему быту…

Черт… как же я умудрилась прожить столько лет и ни за что не зацепиться в этой игре, кроме любви. Почему я не чувствую себя женой, матерью, профи, а представляюсь себе только вирусом в своей же горячечной крови…

И вечный мотив нескончаемого монолога – обращения к Владу: «Ну почему ты не искривишь пространств, не сотворишь миров, не откроешь порталов, чтобы приблизиться ко мне до слияния и потери себя? А ведь это так просто, ведь тогда никто меня от тебя не оторвет, ни Егор, ни кто другой, ведь ты – Мужчина, а это почти что Бог…»

Стоп, вот, нужно зайти в «Унцию» за чаем.

…В крохотной чайной лавке пахнет покоем.

У конторки девушка подписывает коричневые бумажные пакетики для чая. Настоящую перьевую вставочку окунает в черную тушь, выводит затейливо название. Слышится, будто стонет тонкая сталь пера, сочатся буквы, выпевая названия – да какие: «Нюрнбергский приход», «Зеленая зима», «Белое рождество»…

…Почему он никак не может понять, что мне нужны не шубы-брильянты-букеты, а его готовность чувствовать меня, понимать, ловить настроение…

…Почему муж Лики – сестры – понимает ее, греет, оберегает ее внутренний мир, не давит, а Влад холоден и властен, даже когда говорит «люблю»…

И почему Егор понимает с полуслова, когда мне плохо, отчего плохо, и всегда – всегда! – знает, как это поправить…

и как мне жить дальше с Владом, под его холодным прессингом, если Егор – вот он, только и ждет кивка, чтобы увести с собой, но…

Но дочка, но Влад, с которым все длится этот поединок непонимания… куда я от них?

…Почему меня совсем не замечают обе продавщицы? Уже два человека, зашедшие в лавку позже, купили невесомые пакетики с чаем и ушли, а я стою, словно невидимая, и никто не обращает внимания.

…Ищу в зеркале свое отражение, чтобы убедиться – тут я, в этом самом месте. Кажется, сейчас заплачу… или сорвусь и нахамлю, кину сумкой в витрину, разобью склянки с чаем, вот сучки надменные в роли продавщиц, ну хватит уже, или я начинаю скандал «Позовите главного!!!».

Открывается дверь, с улицы заходит девушка, снимает пальто и оказывается третьим продавцом.

Обращается сразу ко мне. Держусь из последних сил, говорю ровно. Отвешивает по унции каждого названного чая, кладет в коричневый бумажный с веревочными ручками пакет и спрашивает других барышень, где, мол, их фирменные «Правила заварки чая».

– Буклетов осталось мало, – громко шепчет ей одна из девиц, – не всем кладем, а только при больших покупках.

Девушка строптиво вскидывает подбородок: