Как большая.

Сидит, забившись в кресло, у психотерапевта, сбивчиво рассказывает, замирает…

Как маленькая.

И как задалось с самого начала – так все и идет.

Она – маленькая сестра – спасает, помогает, выручает всей собой.

Я – давно уже объект заботы, любви и внимания.

Я могу только размышлять об этом раскладе.

Дивиться чуду и повторять, покачивая головой: моя маленькая сестра…

Не хочу думать словами о том, что сеянные в голод зерна отборного маминого альтруизма взошли и принесли, наконец, плод в «тридцать, сорок, шестьдесят крат». Не хочу. Пусть это так, что с того?

Закон сеяния и жатвы не объяснит и не опишет чудо и благодать тонкого сестричества.

Когда в Великую Стену Смеха и Плача две разные женщины суют одинаковые буковки, завернутые в одинаковые фантики надежд.

Когда каждая из них ощущает двенадцать лет разницы как благо.

Одна думает: я приду через двенадцать лет туда, где сейчас печатают наличное время ее следы.

Другая думает: как хорошо, что ее линия времени проходит не там, где прошла моя.

А еще, думает та, другая (которая – я): что-нибудь да значит, что одну дочь я родила в двадцать один, а другую в тридцать три…

И линейное время сворачивается в кольцо, возвращая меня в детство, юность, взрослость, и так без конца…

Но мужья у нас разные. Разные по… составу, что ли… И потому вряд ли она останется… разведется, если только Влад не станет ее удерживать достаточно сильно. Но ему нужно что-то в себе пересмотреть, что-то в своем отношении к Маше очень сильно изменить, иначе удерживать бесполезно…

Как же хочется зелени глазам после зимы… пригрело так, что все в летних платьях, а зелени еще мало. Впрочем, в Питере ее всегда мало, ужас как жаль.

Сворачиваю на набережную Карповки – пройду через Ботанический сад.

Так смешно он назывался при Петре – «аптекарский огород»…

Всю раннюю «лысую» весну я хотела в ботанический сад – именно в оранжерею: глаза голодали по зеленому.

А сейчас сразу за оградой так сочно-зелено, и ни в какую оранжерею не хочется идти – смысл пропал.

Питерской зелени всего-то дней десять, но в саду уже по газонам ползают косилки и пахнет свежескошенной травой – чудно…

Сад – очень маленький парк, зеленая мини-юбчонка на длинных ногах мегаполиса.

Город тянет руки сквозь прутья ограды: я туууууут, не забывайся, ты не в лесу… огосподи…

Выхожу за ограду, смотрю на дом, где новая квартира Влада, этот месяц он будет жить там один, без Маши. Проба развода? Неужели отпустит?

Взглядываю мельком на его окна – за стеклом грустное женское лицо.

Не грустное даже – печальное.

Странно… Кто бы это мог быть…

Женщина смотрит на улицу, на прохожих, никуда не уходит.

Смотрю на нее в открытую уже, остановилась и смотрю.

Она, наконец, замечает меня. Улыбается. И кивает.

Мыслимо? Что за…

Звонит мобильник. Влад.

– Привет, Лика, ты уже где?

– Смотрю на твои окна.

– Замечательно. Я сейчас подойду.

Ну вот и нашлось мое нигде… то самое бездомье, где нужно переждать, пока тебя отпустит связь.

Сижу вот в кресле перед окном, поглаживая Кафку, смотрю на тусклый шар фонаря. Редко-редко какая машина проедет – полтретьего ночи, почти все уже приехали, куда хотели, наверное.

Спать не могу. Сон, приходивший на помощь почти всегда, вдруг застрял где-то, пасуя перед впечатлениями от сегодняшнего вечера в кафе.

– Мы ждем еще одного человека, – сказал подошедшему официанту Влад, – закажем попозже.

– Кто придет? – Я вдруг ощутила тревогу, почему-то представилось, что Сергей. «С какой стати? – уговаривала себя. – Мир не настолько тесен, чтобы я встретилась с ним еще раз, я не хочу, не хочу, не хочу!»

– Одна женщина должна подойти, я пригласил ее.

«Одна женщина»? Интересно… неужели он увлекся кем-то, и Маша теперь может получить развод?

– Мне нужно отойти на десять минут. – Влад поднялся, беря со стола мобильник. – Я попрошу, чтобы принесли кофе. Или чай?

– А можно молоко? Холодное?

Влад удивленно взглянул, кивнул и отошел от стола в глубь зала.

Я уставилась на лежащую на тарелке белую льняную салфетку, сложенную в затейливую фигурку.

…Странно, сто лет нигде не была, но не хочу смотреть по сторонам. Боюсь людей? Предметов? Шиза какая-то…

…Вот край занавески вижу, тяжелое плетеное кружево по краю, красиво. Но не хочу поднять взгляд и рассмотреть карниз.

…Вот край красной скатерти на соседнем столике, и темно-коричневые ножки стула, и черные лаковые лодочки на шпильке, тонкие щиколотки в черных колготках… или чулках…

Чулки, наверное, на широкой кружевной резинке, за которой белая кожа, и от этого контраста у кого-то заходится сердце при взгляде на…

Что за чушь, чудилко, смотри лучше на салфетку…

Как называется это искусство складывать объемные фигурки из плоских листов? Оригами… оригами – да, почему-то вспоминается японский журавлик – что-то такое хрупкое, болезненное, прекрасное…

«Вы прекрасны в этом платье», – так он сказал, и был серьезен и бесстрастен, этот чужой, холодный мужчина, Машин муж Влад, который сейчас ждет какую-то женщину, она придет сюда, и надо будет улыбаться, наверное, а я даже не знаю, зачем я здесь…

Ах да, ведь это он привез меня к себе, а потом сюда, ну так ведь он сам и объяснит все, зачем же я мучусь тем, что говорить, я просто буду смотреть и слушать, и вообще, не о том ли я давала объявление в газету?

На этой мысли чуть улыбнулась, стало легче.

Итак, я здесь, чтобы слушать, только и всего. А новое платье – это просто служебная одежда, как белый халат или униформа.

Новое платье – светлая туника с неширокой атласной лентой под лифом. К платью прилагались длинные плотные леггинсы в тон и того же цвета атласные легкие сапожки на плоской подошве. Все вместе почему-то напоминало балетный костюм.

«А это небольшая компенсация за форс-мажор», – сказал Влад, зайдя в комнату через полчаса, доставая из плотного глянцевого пакета коротенькую курточку светлого меха.

К тому моменту я уже надела принесенный костюм. Шубка…

Уставилась на витые шелковые шнуры ручек пакета.

– Видите ли, – произнес Влад, – я не могу заставить вас принять подарок. Но вы могли бы просто надеть это сегодня, для тепла, весна сейчас жаркая днем и холодная вечером. Вы меня очень обяжете, исполнив мою просьбу. Если вы решительно не захотите оставить мех себе, я просто верну его в магазин. Согласны? Но я бы отнес это к ммм… учредительским затратам, скажем так.

– У вас дар убеждать, – я сказала серьезно, без улыбки.

У него действительно дар убеждать, дар, подпитываемый некой властностью – невозмутимой и, видимо, врожденной. A y меня какой дар? Дар принимать броски, видимо… не знаю.

Как интересно он сказал о шубке – «мех». Какой-то особый сленг людей, не робеющих в мире вещей…

«Лера, черт, мы попали: Влад – мой муж, – оказывается, следил за мной все это время. Намеревался вычислить „соперника“. Знает твой адрес и собирается прийти поговорить. Так что жди гостей, вот гадость…» – написала Маша.

Немножко поздно. Это ее письмо я получила уже дома у Влада, просмотрев свою почту в ноутбуке.

…А у Влада я оказалась так: вчера в дверь позвонили, я сидела у компьютера. Вставать с кресла и идти открывать было долго, и я развернулась и подкатила к двери прямо в коляске. Открыла не спрашивая. Почему-то.

Незнакомый мужчина. Я смотрела внимательно, отмечая про себя непривычную лощеность облика – костюм был как-то ломко-элегантен, словно скроен по лекалам для кузнечиков, с учетом всех сложносоставных изгибов. Туфли блестели – так начищены.

– Вы – Лера? Здравствуйте, – тут он чуть поклонился, быстро справившись с удивлением при виде инвалидной коляски. – Мне нужно договориться с вами об одном деликатном деле.