Кроме того, ботинки были фиолетовые и лакированные.

И, судя по качеству кожи, крою и еще всяким нюансам, стоили не меньше, чем мои «Baldinini».

– Сейчас я вам попробую описать ситуацию так, как она представляется мне, голубчик, – проговорил доктор, встречая меня у двери и указывая на диван в кабинете.

Почему-то не сел за стол, как-то ловко оказавшись на диване рядом.

Я вновь уставился на докторские ботиночки, покачивающиеся в воздухе, – ноги не доставали до пола.

– Немного коньяку, профессор? – заглянула в дверь секретарша.

– Да, пожалуй что… и банкеточку, – он указал на кожаный пуфик, – придвиньте ко мне, я ноги поставлю. Да, позволю себе напомнить свое имя – Викентий Теофильевич, не настаиваю на обращении по имени-отчеству, но мне было бы приятно.

Старичок явно рулил в нашей «паре», но я это принял спокойно. Я нащупал в кармане диктофон и включил. В медицине я мало что понимаю и могу все не запомнить, так что пусть запишется все, что скажет профессор.

– Так вот, голубчик… Никакого рассеянного склероза у девушки нет.

– Так она здорова?!

– Мммм, сказать так не представляется мне возможным. Видите ли… У вас есть время?

– Немного. Скажем, у меня есть час – довольно?

– Вполне, вполне… Видите ли… эта девушка – заметьте, я не спрашиваю, кто она вам, потому что знаю, что такие никогда никому никем не приходятся и одновременно приходятся… как бы это выразить… впрочем, неважно. Так вот.

Нестабильность – обычное состояние этой девушки.

Вернее, нестабильность как такая «мерцательная аритмия» непрерывного становления, того самого – угаданного гением одной из античных школ.

– Я не силен в античных школах, Викентий… доктор. Объясняйте проще.

– Проще, говорите? Вряд ли… впрочем, извольте. Скажем так: эта девушка – я имею в виду ее личность – может существовать как некое вещество в пробирке лишь при соблюдении заданного извне режима. Режима с четкими параметрами давления, температуры, влажности, ионизации etc. Стоит не соблюсти одно из условий алхимического этого процесса, как уникальное вещество ее души улетучится, и она перестанет быть собой.

– То есть, если бы она не была больна, то была бы другая? Как все?

– Ну, можно сказать и так. Только она не больна. Она просто помещена в такие условия.

– Казуистика какая-то… почему-то меня дико раздражает то, что вы говорите, доктор.

– Понимаю, голубчик… Хотя… можно сказать, что режим она задает себе сама. М-да… Скажем, мера страдания, смирения, терпения поддерживается в постоянной пропорции ее судьбой, но она могла и не принимать разные обстоятельства жизни, а стряхнуть, сбежать, уклониться, взять желаемое и тем самым сбить настройки судьбы.

– Так почему она этого не сделала? Почему не делает это сейчас?

– Как принцессам крови необходимо соблюдать неисчислимо большее количество запретов, чем простолюдинкам, так и принцессам духа недоступна совместимость с макроудовольствиями, сулящими простую незатейливую радость бытия. То есть протянуть руку и взять, конечно, можно, но летучее чудо красоты духа тут же испарится, оставив в воздухе росчерк усталой всепонимающей грусти…

– Это что-то вы очень красивое сейчас сказали, профессор, – я уже устал от всей этой лекции и демагогии, – но мне, извините, это кажется фигней, еще раз извините. Девушка не может ходить – так слаба, быстро утомляется даже сидя, а вы мне рассказываете о красоте духа! Я, черт возьми, сам знаю, что она – прекрасный человек. Я хочу ей помочь, а не…

– Да-да, голубчик, разумеется, да-да… Вы тоже прекрасный человек, ммм… во всех отношениях очень качественный экземпляр, но перейдем к делу. Ей нужны щедрые вливания радости.

Но имейте в виду, такие, как она, никогда не протягивают руки, чтобы взять. Чтобы внести в ее жизнь что-то, желающий должен раскрыть ее ладонь и вложить туда приношение.

– Хорошо, я понял. А вы могли бы как-то облегчить ее состояние, доктор, ведь эта постоянная слабость – она так изматывает?

– Попробовать можно, – профессор пожевал губами, – отчего бы не попробовать, но… как бы вам объяснить… она враждебно относится к своему телу. Она с ним не в ладах. Разумеется, я рекомендую общий массаж, прохладные тонизирующие ванны по утрам и релаксирующие на ночь, – продолжал между тем доктор, – мое присутствие вряд ли потребуется, но я нанесу пациентке еще один визит. Это бесплатно, – тут он строго взглянул на меня.

– Да как бы не вопрос, – пробормотал я. – А вот скажите, ей потребуется постоянная сиделка?

– Не думаю, голубчик. Обычно такие девушки покидают нас раньше, чем им потребуется сиделка. И еще. Посмотрите мне в глаза.

Я неприятно поразился перемене тона, но заставил себя смолчать и спокойно взглянуть на доктора.

– Упаси вас Бог вообразить себя принцем. Вы меня понимаете? Это другая сказка, вам такие в детстве не читали и никому не читали.

– Вы меня принимаете за кого-то другого, – сухо заметил я.

– Ну вот и славно, – доктор поставил пустой бокал на столик, – вот и славно.

– Викентий…

– …Теофильевич, – чуть поклонился старичок.

– Да, так вот, прошу вас, объясните мне еще раз, чтобы я понял: что с Лерой? Просто скажите другими словами. Мне не хватает какого-то штришка, чтобы ухватить суть.

– Замечательно! – воскликнул доктор, и его голубенькие глазки засверкали. – Как я рад, голубчик, что вы выразились именно так. Сейчас-сейчас, непременно! – Он вдруг наклонил голову к правому плечу и уставился на меня чуть лукаво.

– Согласитесь ли вы со мной, голубчик, – заговорил наконец доктор, – если я скажу, что любовь – это всегда некий аванс? Вы его даете, когда любите, вам – когда любят вас. Вы посылаете тому, кого любите, часть своей жизненной силы, вы экстрагируете лучшее из себя в любовь к другому. И этот «аванс» не всегда возвращается, понимаете?

– Ну, думаю, понимаю, – я сосредоточил внимание до предела.

– Эта девушка много любила. Я не имею в виду только мужчин, я говорю о любви как о способности души… назовем это «радиировать». Лера от рождения такая. И редко какой из ее «авансов» был возвращен. Она истощена.

– А если…

– Нет. Я не случайно вас предупредил, сказав, что вы – не принц.

– Да. Вы правы. И… я далек от мысли, что вы – шарлатан, но… кто вы, доктор? Что за отрасль медицины ведает такими болезнями? Вы ведь не эндокринолог, это очевидно. Может быть, психиатр?

– Ну что вы, голубчик, что вы… психиатрии тут делать нечего… – Доктор задумчиво пожевал вялыми губами. – Позвольте проводить вас. Кстати! – остановился он на полпути к двери. – Устройте для нее возможность иногда готовить.

– Готовить?

– Да-да, еду готовить. Она – из тех, кто умеет договориться с землей.

Такая вот беседа была.

Леру заберу к себе. Послезавтра уже можно будет. Уход организую, готовить – кухня оборудована, и вообще какое, к черту, готовить – пусть пишет рассказы, напечатаем книжку в типографии, проплачу, сколько надо, – будет радость ей. Сколько потребуется радости, столько и будет – я «прекрасный человек» или где? В кармане запикал Лерин мобильник – я прихватил с собой, когда к доктору шел, мало ли, бросила на кровати, ищи потом. «Мама» на дисплее.

– Здравствуйте, Лера сейчас не может подойти.

– А вы, вероятно, тот самый тип на черной иномарке? – Высокий женский голос просто вонял неприязнью.

– Куда мне подъехать, чтобы обговорить цену вопроса? – невозмутимо так.

– Туда же, откуда забрал мою дочку! – Неприязни в голосе убавилось, а претензий, похоже, прибавилось.

– Через час буду.

Нажал «отбой», повертел в руке старенькую «Nokia» – заодно по дороге куплю нормальную трубку своей «жизнеопи-сательнице».

Я вдруг улыбнулся, впервые за много дней ощутив подобие радости.

Да что там, мне реально было хорошо.

Пока не встретился с Лериной мамашей. Мадам ни за какие деньги не пожелала расстаться с дочерью даже на пару недель.