нет,
какой бы диковиной, состоящей из нечаянных фобий и божьих обмолвок, ты ни была, не надейся особо
если мужчина возьмется тебя пронести через жизнь, то, скорее всего, он не подозревает о том, кто ты, а любит тебя за детский абрис скулы и нежную припухлось век,
он терпелив, потому что снисходит, не вникая,
с таким будет тепло и пресно, надежно и тоскливо, сыто и постыло.
а если мужчина поймет твой состав, и его затрясет от твоей алхимии звуков, касаний, запахов, контуров,
то вряд ли такой будет терпелив с твоими фобиями, печалями, уходами в себя и прочь…
понявший тебя – однороден тебе, а потому
сам спеленут страхами, нервами, болями,
и тебя не снесет – упадет, уронит…
развлекаюсь чтением свитка с приговором – прикольней всего читать акростихом, думать, что это код, и играть
в расшифровку.
А может,
мужчина пытается уяснить, куда проникает духом женщина, танцуя, рисуя, играя, пиша, и хочет попасть туда же, овладев женщиной…
попасть хотя бы ненадолго,
лишь бы успеть смазнуть со стен золотой патины тайны…
Не в этом ли и для женщин привлекательность осененных талантом – в возможности заглянуть за глазами другого, одновидового существа, делаясь с ним одной плотью на миг,
на один возвышающий миг.
…Как только доверяюсь тебе, как только расслабляюсь, тут же подстерегает яма – тебя не оказывается…
то есть ты есть и даже думаешь, что со мной, но я не ощущаю тебя и панически мечусь…
…мои ожидания – кто искажает их, уродует и раздувает в те немыслимые притязания, какими они видятся тебе…
я хочу лишь одного – континуум ощущения присутствия тебя
всегда.
На расстоянии друг от друга, в ссоре, в близости, во сне – всегда ощущать непреложность континуума.
Знать, что может порваться само время или обрушиться пласт пространства, но твое присутствие никуда не денется – оно как позвоночный столб, держащий меня…
я не ощущаю его – вот в чем дело…
я делаюсь бесхордовым существом, прозрачным желе, когда теряю частоты твоих волн…
не потому, что ты пропадаешь, а потому, что я не научилась еще, не отладила радар, и мне нужна помощь в настройке, нужна снисходительность к промахам, нужны терпение и подыгрывание…
но в нас обоих царствует страх, что так будет всегда, и гордость – нормальная гордость, и простое непонимание…
обычное дело.
земля.
Вот и все.
но
это не больно,
потому что не жаль ни дня, ни нерва, вложенного в это не больно,
но нос заложен от слез почему-то…
видимо – очень размыто видимо — надо просто оплакать, таков ритуал.
…Перечесть «золотую ветвь» – выплывает подсказка…
я покорно плачу – это не больно,
потому что не жаль ни слезы, ни смеха, вложенного в
когда еще было больно.
А теперь осталось полить слезами, чтобы лучше росло
дерево познания отчуждения – неприхотливый дичок.
каждый посадит такое однажды.
Тяготишься моим цеплянием за тебя – «несвобода»…
это ведь такая цена – платить своей несвободой за мою.
форма жизни любви – неощутимое взаимное рабство, где каждый хозяин другому, где двое – одна плоть…
ты не знаешь, как я пуглива – видишь, уже отдернула руку, прикусила губу, и даже не мычу как немая
опустила глаза.
отпустила.
я же думала – мы держимся друг за дружку в этом водовороте будней.
я не знала, что есть вещи главнее для тебя.
вот и все. меня относит все дальше.
а скоро
утянет глубже.
мой придуманный рай прощай
Что теряю в разрыве с тобой?
ни че го
что обретаю?
да то же примерно…
и печали нет
что
не возвратиться к себе той
что была до тебя -
– та пару лет уже не живет в каком-то из сан-микеле, и мраморный ангел скрывает крылом после черточки цифры
тот, кто числит ее живой, беззаботен и тих – ему служит ангел другой,
укрывая от глаз злую правду.
пусть служит исправно.
чтобы он – тот кто числит ее живой — не увидел, что вместо нее живу я – неудавшийся клон, неразумная тварь.
говорят, клоны мрут молодыми.
значит, будет мне счастье.
и скоро.
Омовение ног
Он зовет меня из гостиной, и я иду.
Хочу помыть тебе ноги, говорит.
Зеленые глаза его смотрят на меня из овального белого таза.
В белое кресло усаживает меня, белые ноги опускает в белую воду.
Стараюсь не коснуться плавающих в воде зеленых глаз.
Как странно подвергнуться процедуре древнего гостеприимства, уничижения/возвышения…
Терракотовой ладонью черпает воду, поливает на белые щиколотки, перебирает кривые голышики моих пальцев с перламутровыми веночками ногтей, не боится нечаянно зачерпнуть свой зеленый глаз.
Я молчу внутри и снаружи. Рассеянно думаю об Иисусе, омывшем ноги ученикам, чтобы дать им «часть с собою»…
О чем думает он, красиво и отчаянно простираясь пальцами к пальцам в воде, сводя концы с концами, закольцовывая судьбу, я не знаю.
Может быть, он мысленно окунул мои ноги в таз с цементом и собрался дать застыть раствору, но испугался и решил смыть все помыслы водой.
Из белой воды в синее полотенце переносит он мои ноги, одну и другую, словно существующие отдельно от меня.
Эти омытые ноги станут его союзниками.
Стреноженная теплой водой, в которой кальяново млеют зеленые глаза, не шевельнусь.
Перепета Песня Песней.
Ты вымыл ноги мои, как же мне ступать ими…
Случайный меридиан
…Древней женщиной, самкой даже, внюхиваться в твое лицо до западания ноздрей.
– Такая нежная кожа у тебя на веках, подожди, не открывай глаза, еще потрогаю губами. Вот так, слегка… чем-то ребеночным веет, но не детское должно быть сравнение, правда? Немного кощунственны «детские» аллюзии, когда приникаешь к тебе всей кожей и нежишь губами веки. На что же похожа кожа на веках…
– Ты вы-ы-думщица, шкодная невозможно.
– А тебе лишь бы быстрей дойти до развязки, да?
– Нет, ну что ты, – протестуя поспешно, слишком поспешно, – мне хорошо с тобой.
– Слушай, я поняла. На веках кожа такая же, как на яичках, м-м-м…
Едва касаясь губами век, отпустить ладонь в вольное плавание.
Плавание – это потому что плавно?
Вот так, плавно повторить контур скулы, подбородка, пальчиком по ключице, в ложбинку на жестко-шерстистой груди.
На животе раскрыть ладонь, огладить овал тайн, «живот твой – ворох пшеницы, украшенный лилиями», при чем тут лилии, неважно…
Вот так погружая ладонь в беззащитность живота, пальцами украдкой чуть касаться твоего лобка – неявное прикосновение будоражит сильней.
Теперь, минуя подрагивающий, молящий о прикосновении, ствол, легчайше, словно без отпечатков, коснуться мошонки…
Меж редких волосков кожа в точности такая, как на веках.
– Ну вот, я же говорила. Так и есть.
– Сравнение неполно, – подыгрываешь ты, еще удерживая в памяти связность слов и значений.
– Да-а?
– На веках ты пробовала кожу губами.
– И правда…
– Нужно убедиться наверняка.
Просьба? Веление?
– Пожалуй, ты прав.
Вот так, плавно повторить губами путь ладони.
На губах бархат скулы, потом микронные копья щетины подбородка – война, война, копья ощетинились, но сейчас извечное ночное перемирие, путем вылазки в стан противника…
Кругла и скользка кость ключицы под тонкой кожей твоей…
в ложбинку на жестко-шерстистой груди тыкаюсь носом, маленьким щенком к нежному меховому животу матери, все спуталось в голове, ты мне нынче «брат, и сестра, и матерь»…
