– Голова болит, извини, – бормочет Лика.

– Блин, есть тут в группе нормальные девчонки или все такие больные? – Девушка переоделась и выходит в коридор.

В луче сильного летнего солнца, бьющего меж занавесок в белый столик купе, мятутся пылинки. Лика смотрит на их кружение и потихоньку приходит в себя. Достает книжку, залезает на верхнюю полку и перестает замечать все вокруг…

– Эй, ты спишь? – трясет ее белокурая красавица с волосковой тайной на кончиках грудей. – Я с нашими пацанами познакомилась, так один про тебя спрашивал. Хорошенький. Фигура классная. Я бы с таким не прочь, но он, похоже, на тебя запал.

– Я сплю, – отвечает Лика.

«Я, конечно же, сплю, – думает она, уставясь в опалово-синий глаз потолочного ночника, – если какой-то мальчик с классной фигурой запал на меня, то я точно сплю, и мне это снится. Или она решила меня разыграть. Жестоко. Ну да пусть».

Поезд в темноте стучит сильнее, Лика закрывает глаза и представляет, что ее саму передают в будущее, как телеграмму, таинственной ночной азбукой вагонных перестуков. Засыпает.

«О ком же она говорила, эта Лена?» – пытается угадать Лика, незаметно разглядывая сонных мальчиков на вокзале Сочи. Все ребята из группы сидят в зале ожидания, экскурсовод задерживается.

«Чужие все, – решает, – даже если она не наврала, если и правда я кому-то понравилась, то это ненадолго – переключится на другую девочку, вон их сколько в группе…»

…Завтрак в какой-то унылой столовой, экскурсия в дендрарий, обед и, наконец, к вечеру – море. Автобус с вещами стоит неподалеку – что-то не сошлось в планах организаторов, и ночевать группе пока негде.

Всем пока велено плескаться.

Лика в шортах и майке, сбросив босоножки, сидит у самой воды, подставив босые ступни мелким лижущим волнам.

– Волна растет, щас до сандалий достанет – намокнут, я передвинул.

Оглядывается. Леша. Молчаливый простоватый мальчик, ровесник.

Он скидывает шорты и белую футболку, вбегает в воду и плывет.

«Красиво. Где-то успел загореть уже…» – Лика отворачивается.

Группу определяют ночевать в какую-то школу. Куда вроде бы уже привезли раскладушки, матрасы, белье.

Но когда в бархатной темноте выгрузились из автобуса, то выясняется, что спать все еще не на чем.

Уставшие за день ребята усаживаются на маты в спортзале.

Лика плетется последней и входит в зал, когда места на матах уже нет.

Садится на пол у стенки и, ощутив спиной прохладу, закрывает глаза.

– Эй, – слышит, – что за прикол?! Почему свет отключили?

«Свет отключили… зачем им свет ночью… хочется только спать… вот так бы сейчас оказался здесь мальчик, кому я нравлюсь… сел бы и тихонько взял за руку… и мы сидели бы всю ночь так – рука в руке, спрятанные от всех темнотой…»

Лика шевелит пальцами лежащей на полу ладони и вдруг ощущает касание к руке.

Очень робкое, мягкое. Замирает.

Кто-то сидит рядом с ней и дышит неровно.

Лика поворачивает руку ладонью вверх. Ощущение чужой воли, направленной к ней, будоражит.

Чьи-то пальцы ложатся на ее раскрытую ладошку. Чуть смещаются, переплетаются с ее пальцами.

В голове у Лики стучат молоточками прилежные гномы, куют золотую застежку на книгу любви, но сама книга еще и не начинала рождаться.

– Ложи голову мне на плечо, – шепчет сидящий рядом мальчик.

«Ну почему „ложи“, а не „клади“, – морщится Лика, – Лешин голос, кажется… и „классная фигура“… значит, Лена не врала… и что теперь делать… он славный, но я ничего не…»

Чувствует, как Леша мягко наклоняет ее голову к своему плечу, и напрягает шею.

– Не бойся, я ничего не… спи, – шепчет он.

И Лика чуть поворачивается, чуть подвигается, устраивает голову на его плече.

«Только бы не пришлось потом целоваться», – с этой мыслью засыпает.

Леша не отходил от нее во все дни поездки. Он обращался с ней так, словно они были взрослые и давно вместе. Опекал. Заботился. Покупал мороженое, холодную газировку. Заставлял надевать свои солнечные очки. Застегивал сандалии. Накрывал плечи полотенцем, чтобы не обгорели. Забирал мокрый купальник, полоскал в умывальнике, выжимал сильными руками досуха. Брызгал на руки и на ноги лосьоном от комаров.

«Такой маленький заботливый мужчина, а не шестнадцатилетний мальчик, – думает Лика, – но как ему сказать – как ему сказать – как ему сказать… он хороший мальчик: не лезет целоваться, не лапает, заботится… он красивый, сильный, но… совершенно чужой… у меня не делается больно-приятно в сердце, когда я вижу его… но как сказать ему, как?»

Лика решается поговорить с ним только перед самым отъездом. Все выходит само собой. На перроне. Ребята обменивались адресами и телефонами, в ожидании посадки.

Леша приготовился записать адрес, но Лика молчит. Он просительно смотрит.

– Я… я не могу. Я… понимаешь, ничего не чувствую к тебе…

Лика проводит пальцем по круглой линии его бицепса. «Загорелый… скульптурный такой мальчик… симпатичный… порядочный… ну почему он мне такой чужой?!»

Заплакала.

– Только не плачь, нет! Не хочешь адрес давать – не давай, я у Лены возьму.

Лика качает головой и идет в вагон.

– Иди ко мне, Лешенька, утешу, – слышится позади Ленин голос.

Лика ощущает легкую досаду. Ревности нет. «Не мое, как ни жаль».

В сентябре Леша разыскивает ее школу, приходит. Через кого-то из одноклассников вызывает Лику на большой перемене во двор.

Что-то они друг другу говорят – все эти смущенно-неловкие «привет – как дела – нормально – как школа – достала».

Он протягивает свернутый вчетверо листочек из тетради в клетку – «потом прочитаешь – угу – пока – пока».

Следующим уроком литература. Пишут сочинение. О лете. Лика разворачивает листок на коленях.

Становится больно-больно, она не выдерживает и плачет.

– Лика! – замечает учительница. – Тебе плохо?

– Да, – Лика поднимается, зажав в руке листок, – голова болит.

– Хочешь сходить к медсестре за таблеткой?

– Нет, Светлана Николаевна.

– Можешь работать дальше?

– Да.

– Ну, тогда садись, пиши, скоро уже работы сдавать.

После урока Лика сунула тетрадки и пенал в портфель, направляется к выходу.

– Почему ты плакала? – тихо спрашивает учительница.

– Вот, – Лика вынимает листок из кармана школьного фартука – «русичка» была любимой учительницей, они, можно сказать, дружили, а листок в клетку был тяжел написанными буквами, и нести его одной Лике недоставало сил.

– Признание в любви. Первое?

– Да, – Лика не поднимает глаз.

– А ты?

– А я… я – не… – Лика снова плачет.

– М-да… – вздыхает «русичка». – Больно, понимаю. И неизвестно, что острее болит: когда не любят тебя или когда не любишь ты… Но знаешь… ты справишься. Это неизбежное взросление, Лика. Ты справишься.

Я справляюсь.

Правда же? Тебе ли не знать…

Случай с Лешей оказался знаковым.

Я так и не совпала в любви ни с кем.

У меня в достатке заботы, мужского внимания, защиты, любви.

И от того, что эти атрибуты устроенной жизни присутствуют рядом годами, у меня нет права думать о носителе: «чужой».

Я – взрослая – справляюсь с этим, справляюсь.

Вот только любовь для меня существует в другом измерении.

Там, где твоя «мерзлость» и моя «жаркость», соединяясь, рождают прохладу.

Прохладу от испарины боли – острой боли счастья.

Не выдержав ее, однажды растает маленький ледяной мальчик внутри тебя, сойдя вовне последними слезами.

Тогда ты не будешь больше мерзнуть, а я – изнывать от жара.

И это будет совсем другая история.

На лекциях мы сидим с ней рядом.