«Да, конечно, играет, – думаю, – какие у него еще острые ощущения…

…По нему видно, что он хочет одного – умереть.

Но, наверное, система здравоохранения такова, что весь мыслимый комфорт существования был для него обеспечен, и средства, видимо, имеются – пособие, наверное, хорошее получил… страховку… хотя, может быть, он был богат до трагедии.

Или получил вознаграждение после…»

…Рассеянно тасую в голове эти мысли, а он вдруг по пути в казино останавливается возле меня:

– Мадам говорит по-английски?

– Да, – улыбаюсь, – мадам говорит.

– Мне повезло, – говорит он без улыбки, – выпьете со мной?

– С удовольствием, – улыбаюсь, не чувствуя ни страха, ни дискомфорта. Почему-то.

– У меня двухкомнатный люкс на шестой палубе, с выходом наружу, шампанское стюард сейчас принесет. Вы не могли бы отвезти меня в кресле – разрядились аккумуляторы, сменные есть в машине, их потом поменяет служащий, но сейчас мне не хотелось бы этим заниматься.

Киваю, поднимаюсь.

– Я не представился, простите, – он запрокидывает голову, заглядывая мне в лицо, я уже стою за спинкой его кресла, – мое имя Арне Видерстедт.

– А я – Малка.

– Малка? Что-то еврейское?

– Вы антисемит, Арне?

– Ммм… скорее наоборот, – усмехается он.

Спускаемся в лифте на шестую палубу. Он показывает, как идти к его каюте.

«Куда меня несет, Господи, куда я опять втягиваюсь… это вот тебе картинка о любви телом, – это я мысленно шлю привет Люке, – полюби телом на его месте или полюби такое недо-тело…»

…Он ловко наливает откупоренное стюардом шампанское, протягивает мне бокал.

Хочу взглянуть на марку, но бутылка обернута белой салфеткой. Нюхаю – похоже, что брют, – жаль, люблю полусладкое, плебейский вкус, знаю-знаю…

– Я загадал, дорогая Малка, что если мне трижды повезет в рулетку, то я приглашу вас выпить со мной. Мне повезло дважды. И я смухлевал, сказав себе, но ведь тебе повезло в том, что встретилась такая женщина, и одна. И это везение куда более редкое. Так я сказал себе. Неплохо выкрутился, правда?

– Хочешь секса, Арне? – вдруг спрашиваю я.

– Да, – он не удивляется, – не странно ли, все еще хочу секса, хотя нет ни рук, ни ног, ни…

– Или все же хочешь любви, Арне? – уточняю я.

Мне вдруг хочется взять на руки щупленький торсик, отстегнуть ручные протезы, размять концы культей, обтереть его всего мягкими влажными салфетками для младенцев, потом укутать в теплый плед и баюкать, пока этот накачанный виски обрубок человеческой плоти не успокоится, слегка всхлипывая во сне…

– Ты так странно разделяешь… – Арне задумался. – Моя мама умерла…

– А что с тобой случилось? – резко прерываю, не желая ничего слушать о его маме из какой-то невнятной ревности, словно то, что я мысленно держала его на руках, как маленького, сделало меня на миг его матерью.

– Ты знаешь… – говорит Арне, улыбаясь, – я ведь не помню ничего.

– У тебя амнезия? Полная? Ты не знаешь, кто ты, что с тобой произошло, как ты потерял руги-ноги?

– Представь, а? – Арне улыбается, и я понимаю, что он врет. И понимаю, что он не намерен рассказывать мне ничего.

– Знаешь, куда я направляюсь? Роттердам. Клиника. Доктор сделает мне один волшебный укол. Поехали со мной, Малка?

– Мне не нужен волшебный укол, – смеюсь я.

– У тебя грустные глаза.

– Что с того, Арне. Глаза должны быть грустными – так они кажутся умнее, – я смеюсь, допиваю шампанское, встаю и направляюсь к двери.

– Постой, – он приказывает прямо, надо же…

Останавливаюсь у самой двери, но не оборачиваюсь.

– Извини, Малка… Ты не могла бы мне помочь?

– Если ты сейчас попросишь о петтинге, я буду вынуждена сказать «нет», и тебе будет больно.

– Да ты обо мне хорошо думаешь! – Арне смеется, я не выдерживаю и поворачиваюсь. Замечаю у него на коленях маленький прозрачный кейс с одноразовым шприцем, уже заряженным какой-то ампулой.

– Обезболивающее на ночь, – прослеживает мой взгляд Арне, – как раз хотел попросить тебя помочь. Единственное удовольствие, что осталось мне из всего спектра общения с красивыми женщинами. Красивая медсестра делает укол, утоляющий боль, – женщине такое не понять, не правда ли?

– Я понимаю. У меня тоже была любимая медсестра. В детстве. Я любила, как она делала перевязки, как капала в ухо…

– Знаешь, когда остается совсем мало тела, – у Арне стекленеет взгляд, – то не хочется подпускать к нему кого попало. Тело вопит, когда против. Но вот сейчас оно просит. Тебя.

Но не в том смысле, нет, прости, я не могу больше доставлять радость женщине…

Да и не нужно это тебе – ведь тебя любят, и сильно, это видно, и что ты любишь своего мужчину – тоже видно… Просто… когда настает время для суточного укола, я выбираю… нет, остатки моего тела выбирают себе… скажем так, жрицу для ритуала избавления от боли. Побудешь моей жрицей сегодня? Вколоть этот шприц не трудно – даже не вколоть, а просто ввести через катетер. Прошу тебя.

Молча беру кейс.

Арне отгибает воротник рубашки, открывая подключичный катетер.

Завинчивающаяся крышка ярко-зеленая.

…Смотрю, как движется поршень в пятимиллилитровом шприце, и на миг чувствую связь.

– Стюард уложит меня, Малка, но… можешь еще кое-что сделать для меня?

– Что сделать?

– Там на столике плеер, надень мне наушники и включи, а потом уходи.

Темно-желтый пух на голове Арне оказывается жестким на ощупь.

Смотрю на дисплей эмпэтришника, чтобы узнать, что он слушает, – бегут буквы неизвестного мне названия.

Арне сидит с закрытыми глазами, запрокинув голову.

Уходить не хочется.

Его мир увлекает и обольщает меня, властность покоряет…

Выхожу, дверь каюты мягко щелкает, замыкаясь.

…утром высматриваю его на sea breakfast, но его нет…

…Стою на шестой палубе, наблюдая, как приближается причал, когда в коридор, ведущий к его каюте, проходят двое мужчин с носилками…

почему-то знаю, что ему уже не нужно в Роттердам за «волшебным уколом»…

Порой я ненавижу слова…

они слишком похожи на недо-тело Арне…

А еще слишком похожи на бывшую рафинированную меня,

жившую в разладе с собой, зато в мире с комплексом чужих заблуждений,

пока Люка не выпросила из небытия меня настоящую.

Стоять на своем – лучшая из тактик, но требует искушенности или самозабвенности…

а я… перламутром сомнений выстлан изнутри мой пустой череп,

лучи явлений проникают через линзу глаза, шарят по своду, от этих щекотных касаний из открытого рта выпадают слова невпопад…

мне нравятся вагоны с креслами-как-в-самолете

– электрички или поезда,

как «Сибелиус», идущий из Питера в Хельсинки…

и если нельзя сидеть рядом с тобой,

то хотя бы

сжимать в руке телефон,

он

часто озаряется синим «Принято 1 сообщение»

я сообщаюсь с тобой,

а поезд жестко скользит вдоль рельсы,

сообщаясь с нею

смотрю в окно – пейзаж нестабильней меня

утешаюсь и заключаю,

что

ритмичное трение движет собою все,

будь это ритмика упругих фраз в молитвослове,

или синусоиды ссор-примирений,

или позвякивание ложки в чашке эспрессо,

или звук молока на пути из вымени в дойницу…

а все-таки жаль,

что

ритм не-сидения рядом с тобой такой сложный

никогда такой любовью не любила никого кроме своих детей – когда те были маленькими

вот так чтоб нюхом, вкусом, касаньями, кусаньями любить бездумно, как животное, – упоительно и самозабвенно, повизгивая от тактильного восторга

вот так теперь люблю – задыхательно

сегодня целовала тебя и ощутила, словно у меня во рту мягкая роза – сладкая, бархатистая, чуть подвявшая… я могла бы перебирать языком ее лепестки бесконечно…