Она сидит на диване, скрестив свои длиннющие ноги, и читает у меня по лицу.

– Глупая, – говорит, – ты просто еще не любила никогда. Я буду Бога молить, чтобы ты узнала, что это такое, когда любишь телом так же, как душой и головой. Это – настоящее, а не то, что ты там себе разложила аккуратненько по полкам.

– Я не хочу телом, это все тленное, а мне и так хватает вины за то, что чувствую, думаю, за то, что трачу силы на преодоление запретных вещей.

– Ну зачем ты тратишься на это? Лучше сделай что-нибудь! Любовь должна осуществляться.

– Послушай, Люка… дело даже не в воспитании моем, даже не в табу. Я просто не верю, что на уровне тел можно делать что-то стоящее. Это всего лишь физиология, не больше.

– Это физиология, когда нет любви. А когда любовь… о-о-о… тогда секс – это сотворение нового, это два божества, играющие в уединенном космосе. Именно в таком сексе становишься женщиной от мужчины.

…Но я тогда еще сплю.

И во сне бьюсь над разгадками недо-задач, стерегу себя, страшась потерять душу, совсем забыв о грустных словах одного Странника: «Кто хочет душу свою сберечь – потеряет ее».

…А в тот приезд мы отмечаем мое сорокалетие в японском ресторане – Люка, ее муж и я.

Вдруг вспомнилось, как лет десять назад мы сидели с английской четой в индийском ресторанчике.

Южное побережье Англии, слегка снобистский Isle of White.

Супруги – успешные люди, он – финансовый консультант, у нее – свой маленький бизнес по экипировке общественных и офисных туалетов спецконтейнерами для использованных женских прокладок. Ну, такой вот своеобразный бизнес, почему бы и нет, да.

Мы смеемся, острим на саркастичный английский лад, и вдруг он, озорно улыбаясь, предлагает:

– А давай мы привезем тебя в супермаркет, дадим тележку, засечем время, и все, что ты накидаешь в тележку за десять минут, я оплачу – это все будет твое.

– Ну что ты, – говорю я, стараясь не побледнеть от унижения и не нахамить, – не нужно. Я предпочитаю жить с тем, что имею.

– То be content… – серьезнеет он вмиг. – It's very wise of you.

«Еще какой контент, – думаю я, успокаиваясь, – тебе и не снился такой контент – съемная квартира, двое детей, муж болеет. А я все равно content – я довольна, то есть – потому что бывает хуже…»

– У меня есть все компоненты счастья, – говорю я в «именинной» речи, вспомнив, что я вполне себе «content», – и нужно уметь быть довольным тем, что есть. А любовь… что ж, скажем так: любовь – это роскошь.

Люкин муж задумывается, а она сама качает головой и улыбается…

– …Почему мы выбираем из всех кого-то одного, чтобы наладить связь…

Для образования этого тончайшего тоннеля нужен один-единственный человек, спрашиваю я Люку, не сам по себе весь человек нужен, не в профанное пользование, а в качестве образующего собой крайнюю точку канала сообщений, идущих от тебя.

Словно есть мессиджи, что хотят быть посланы именно тобой, и для них нужен канал, замкнутый на другого, как запаянная пробирка.

Что за смысл в этих посланиях?

Для чего они должны быть рождены?

Может, это какие-то сакральные формулы, заклинающие элементы удерживать равновесие в мироздании?

И не о тех ли мессиджах сказано:

«От слов своих оправдаешься и слов своих осудишься».

Отчего люди, как проклятые, маются без этой связи?

И идут на все, чтобы ее наладить?

И действуют словно не сами от себя… словно в них заложена программа поиска, обрабатывающая многие варианты, отвергающая, отвергающая, зависающая, требующая перезагрузки…

– Так вот что я тебе скажу, Малка, – Люка поднимается с дивана, высокая, как учительница для робкого первоклашки, – программа поиска – интуиция – программа АБСОЛЮТНО БЕЗУПРЕЧНАЯ, способная вывести-привести нас ИМЕННО ТОГДА, ТУДА И К ТОМУ, но тут вмешивается программа-вирусоноситель – наш ум, сборник ментального мусора, который и херит все установленные-наметившиеся связи.

В этом печаль человечества.

Хао! Я все сказала!

Следующие годы меня втягивает гравитация чужих пустот, я сопротивляюсь отчаянно, а Люка все спрашивает время от времени об очередном мучителе:

– Тебя тянет к нему, Малка? Как женщину – тянет?

– Наверное, я слишком человек, – отвечаю я, – чтобы меня тянуло как женщину.

– Глупая, – качает головой Люка, – вот подожди, придет твое время…

Она словно знала, что в моем черепе есть щель – не та, что проделали тридцать лет назад, а другая – в нее выскальзывают смыслы, вполне внятные нормальным людям.

И золотыми скобками незаметно стягивала, стягивала зазор…

И капала, капала мне в ухо теплые капли напоминания: «Ты женщина телом, а не духом, любить надо всем существом, а не умом и сердцем».

И когда я полюбила – когда я, наконец, полюбила – да так, что кожа засветилась от мерцающей волнением и вожделением крови, Люка снова качала головой: наконец-то, что я тебе говорила, а ты…

И это был единственный раз в жизни, когда мне не хотелось выпускать иголки в ответ на формулу «я же говорила». Обычно в горле першит ярость от этих слов, кто бы их ни произносил. Но Люке – можно. Можно еще и потому, что я люблю и любима равно истово, ревниво, пылко, я впервые равна сумме двух тел…

– Не пренебрегай земным, Малка, говорила ж тебе, – качает она головой, – на небе этого не будет. Господь дал тело и вложил в него много для радости, чтобы человек славил Творца всем существом. Тело поклоняется только любовью, все остальное – не в счет.

…И вот я снова вспоминаю эти ее слова на пароме «Мирабелла», вечерний пятничный рейс из Хельсинки в Стокгольм.

Моя дешевая каюта расположена ниже ватерлинии, там душновато, слышно, как с мерным хрипом дышат дизели.

Поднимаюсь на палубу с ресторанами. Во все три большая очередь.

Есть еще буфет «tapas wine» – что-то типа «закуски и вино».

Но можно и просто закуски, в том числе и горячие.

И очереди – никакой.

Набираю всяких сосисок и фрикаделек, а к ним комплемент от шефа – ломти чиабаты с лужицей оливкового масла на белом блюде.

Есть – хорошо, особенно когда голоден. За окном – серое море, на столе – уютно белеет подогретый фаянс, лоснятся спинки печеных колбасок, бокал волнуется от дыхания сухого красного за тонкой стенкой себя…

И тут – тоненький холодок по позвоночнику – за соседним столиком замечаю мужчину в инвалидном кресле, под сиденьем большие аккумуляторные батареи, под правой кистью – панель управления не с кнопками, а с нелепыми рычажками.

Ярко-розовая кожа на лице и шее, темно-желтый пух на голове.

Что-то не так с чертами лица – но пока непонятно, что.

Дорого одет – клубный пиджак, белеет манжет рубашки, поблескивают запонки белого золота.

Пьет розовое вино, на подносе – желтые и белые сыры, алая клубника.

И чем-то он меня тревожит, но я стесняюсь смотреть на него, хоть и не в лицо, а сбоку, вполоборота. Понимаю, что он чувствует все взгляды и устал от них…

…Освобождается место у окна, перебираюсь туда с кофе.

Рядом коридор, ведущий в казино. Туда-сюда снуют группки людей.

Человек на кресле отъезжает от стола и едет в направлении казино.

И я вижу его совсем-совсем близко.

У него нет ног ниже колена – болтаются пустые черные брючины. Стрелки отглажены остро.

А потом я понимаю, что у него нет еще и рук: протез правой – электронный, и им он щелкал рычажки на пульте кресла…

Протез левой – просто косметический, не функциональный – рука просто лежит на коленях…

Лицо, видимо, было сильно обожжено. На шее под нижней скулой справа шелушится красным какая-то большая язва…

…Сижу там часа два. За это время он проезжает мимо раз десять. Туда. Обратно. Туда. Обратно.

Видимо, играет, потом выезжает проветриться, подкатывает к бармену tapas wine, берет квадратный стакан с виски, вливает в рот, снова едет по коридору мимо меня.