– Расскажи об этом. – Егор чуть подался вперед. Йолки, сразу захотелось рассказывать долго, упоительно вдаваясь в неоформленные ощущения.

– Понимаешь… ну вот, например, я не могу достойно отреагировать, когда кто-нибудь в магазине, например, трогает меня за задницу, мне НЕУДОБНО как-то ответить, я просто быстренько теряюсь из магазина, даже не посмотрев, кто это там был… Гадость… Или некоторые мужчины просто подходят и говорят: «А поехали с нами». И я думаю: «Черт, неужели у меня на лбу написано, что я шлюшка или голодная?» И так всегда. А еще Влад… сколько лет я позволяла ему давить меня и никак не противостояла.

Егор не удивился. Ни тому, что я говорю об этом с ним, ни тому, о чем говорю.

А я-то боялась открыть свои, так сказать, слабые стороны…

– Такая вот «жалость», – сказал он, – есть оборотная сторона силы. А сильные люди настроены на защиту себя с дальнего расстояния, но, подобравшись ближе, их можно вот так легко и просто и безнаказанно ранить, и более того, манипулировать ими. Понимаешь? А слабые люди устроены по-другому. Они не могут отразить нападки с дальнего расстояния, и порой кажется, что такого человека легко можно растоптать, и что он так беззащитен, но причинить такой вред, что затронул бы их душу, практически невозможно, они как в крепком панцире. И по этой же причине сильные могут легко снисходить, прощать и жалеть, а слабые затаивают обиду. Так устроены люди, иначе сильные были бы не люди уже, а просто терминаторы какие-то, а слабых бы сожрали давно в обществе.

Я сразу стала просить рецепты, как от этого избавиться, как защититься. Егор улыбнулся:

– Но тут просто все. НИКАК. Просто ты такая.

Можно стараться не подпускать ближе, строить свой панцирь, но все равно эта постройка будет прорываться снова и снова.

Можно только оценить себя трезво и радоваться, что твоя беззащитность доступна лишь ограниченному числу людей, которые сумели подобраться, которым ты по своим мотивам ПОЗВОЛИЛА подобраться к себе, а значит, сумеешь и защититься, если захочешь.

Вот такой появился у меня Егор… И с ним появилась смелость попробовать изменить жизнь. Вооооот…

А потом появилась Лера. Очень-сильно-больная прекрасная Лера, которую Влад «взял в заложники», наивный… Похоже, он сам попал в заложники. И даже не догадывается о том…

Влад… когда-то мальчик – не было роднее, а теперь чужой. Совсем чужой. Наверное, настоящий разрыв отношений происходит тогда, когда сознаешь: то, что человек тебе дает, – не соответствует уровню его притязаний…

Вот, кстати, Влад – легок на помине – звонит.

– Привет, я не разбудил?

– Нет, я уже кофе пью.

– У меня к тебе вопрос. Насчет Леры. Я хочу устроить ее в неврологию, в стационар, на обследование. Три дня всего – льготное предложение – а потом они скажут, что делать.

– В какую больницу?

– В хорошую больницу, успокойся, что ты из меня сразу урода делаешь?

– В какую палату?

– Ну, не в VIP, конечно, но в нормальную платную одноместную палату.

– Ты оплатишь обследование?

– Да. Я хочу помочь. Удивлена?

– Да. Впрочем, хорошо. Что ты хочешь от меня?

– Чтобы ты с ней поговорила, убедила. Чтобы она не боялась. Скажи, что «так надо».

– Черт, ты уже успел ее испугать этим?

– Нет, я еще не говорил.

– Скажи… а почему ты не думал, что пугаешь больную девушку, когда увозил ее из дома к себе на квартиру?

– Потому что я был не в себе, ясно тебе? И ты знаешь, из-за чего! Это был не только мой форс-мажор! Так что не надо на меня вешать всех собак. Так ты поговоришь с ней?

– Хорошо, я позвоню ей. На мобильный. И поговорю.

– Маша…

– Нет.

– Ладно. Пока.

– Да. Пока.

Обследовать Леру в больнице – это хорошо, это правильно. Надеюсь, она согласится.

– Привет, девушка-красавица, как поживаешь, м?

– Привет, я пишу тут, увлеклась, знаешь… после того, как о тебе написала новеллу. О Владе пишу вот.

– О Владе? Что жили мы долго и счастливо и умерли в один день?

– Ой, нет, а надо было так, да?

– Йолки, нет, конечно, так не надо, как угодно, только не так. Я звоню тебе, чтобы спросить: не хочешь пройти обследование в хорошей больнице, а?

– Хорошей больнице? А такие бывают? – Лера засмеялась.

– Бывают, честно. Влад хочет устроить тебе хорошее обследование в платной клинике, все расходы берет на себя. Он редко идет на такие шаги. Чем-то ты его зацепила. Хотя, возможно, что и просто грехи замаливает типа. Так что соглашайся.

– Соглашаться…

– Послушай. Там отношение другое. Будешь вся окружена заботой и молодыми веселыми интернами.

– Это меняет дело! Что ж ты сразу не сказала, молодые интерны – самое то для аскетичной, анемичной, атрофичной…

– Наконец-то ты это поняла! – подыграла я. – Так я звоню Владу, что ты согласна?

– Хорошо, а… а почему он сам не спросил у меня, не знаешь?

– Думаю, ему неловко за то, что он проделал этот маневр с «заложничеством». Но признать это – выше его сил. И отказаться от этого, как от способа меня попрессовать, – тоже пока не может.

– Знаешь, Маш… ведь он хороший человек.

– Да. Знаю. Ну все, пока, девочка, буду звонить ему.

– Спасибо!

Так через несколько дней Лера оказалась в больнице.

Маша уходит от Влада. Уходит, уходит, скоро уйдет совсем. И хотя мы с ней похожи, хотя контуры наших душ чуть ли не конгруэнтны, я не уйду от Антона никогда.

Вот ведь… Маша выходила замуж по любви. Я – просто искала убежище.

Теперь я живу в убежище, а Маша уходит к новой любви.

Вопрос: что я делаю не так? Почему я не люблю мужа и не ухожу от него? Хотя… почему не люблю? Наверное, точнее будет сказать, что люблю – как очень хорошего человека. Просто… не такая это любовь, в общем.

Двадцать один год назад мы поженились.

В тот день с утра слегка дождило. Мы собирались в парикмахерскую: я – за прической, он – за стрижкой. Я – неявно утверждаясь в неявных же правах – попросила застегнуть мне сапог.

Вот, так заблажилось. Маленький тест-бросок в будущее: будет ли любить самозабвенно, коленопреклоненно? Так нужно было это знать, вверяя себя другому человеку. И так спасительно было бы получить знак: можно! шагай с высокого края, подхватит.

Но вот редко, очень редко нас понимают правильно…

Как он прочел мою пробную sos-шифровку, примерно представляю.

«Ну, кто у нас будет в семье главный?» – что-то в этом пошло-бытовом духе.

– Разве ты сама не можешь застегнуть? – резонный вопрос.

Рациональный ответ на мой иррациональный невестин страх.

– Могу, но хочу, чтобы ты.

Эти слова – неумелая моя подача – он слышит как: «Будет все, как я хочу!» – формула-угроза, формула-вызов.

Поворачивается и уходит. Кажется, что уходит навсегда. Мне страшно и в то же время как-то воздушно-легко: ушел, и не надо ему принадлежать, не надо уходить в незнакомый тоннель другой неизведанной и пугающей жизни с мужчиной. Но тут же на шее смыкается ожерелье из мелких лапок обстоятельств: запись на прическу, регистрация, платье, гости, твои-мои родители. За это ожерелье легко цепляется поводок долга, и я послушно бреду в парикмахерскую. Слезы легки и непривычно взрослы, даже нос не краснеет. Плачущая невеста – ну стресс, с кем не бывает.

…Возвращаюсь домой, готовая к любому исходу: можно под венец, а можно просто посидеть красивой на диване, укрывшись пледом, и читать печальную книжку с обреченным видом отвергнутой жертвы, ха-ха.

Но Антон возвращается. И у него нет привычных усов! Я часто фыркала, глядя на красивые густые усы, но он к ним привык и расставаться не собирался.

У Антона без усов такое юное лицо, что я вдруг понимаю: он не может быть ответственным за мою жизнь, я зря полагала, что просто вверяюсь ему, а он – такой сильный, мужественный, знает, что дальше делать и куда идти.

Я вдруг вижу ясно – мы дети-ровесники, сбегающие в отчаянное приключение вместе. И от этого горячая нежность заливает ребра. Эта нежность – к мужчине, идущему на риск… ради меня? себя?