Помню, я думала, что если все равно суждено страдать, то пусть это будет хотя бы не безобразно, пусть хотя бы вид стен, мебели, отражения в зеркале не добавляют к чистому страданию лишней мути.

Среди соседок по палате встречались такие ухоженные женщины, одетые с некоторой изысканностью даже в больнице.

У них были другие мыльницы и другое мыло в них, полотенца были мягкие такие и нежно затканы розовым и салатным. Какие-то маленькие аксессуары лежали на тумбочках, мелькали в светлых пальцах: пилочка для ногтей с перламутровой ручкой, «ключница» мягкой шоколадной кожи, стеклянная баночка с кремом, особо тонкие носовые платки… даже тапочки у них были на танкетке, а то и вовсе мягкие туфли.

И хотя им приходилось терпеть болезненные процедуры и плакать от диагнозов, я им завидовала… им… и никогда мне в голову не приходило завидовать здоровым, радостным, успешным людям. Никогда… только страдающим и благополучным… словно я всегда знала, что страдание – моя константа, мое неотделимое, и хотелось лишь просто осветлить фон для него. «Пусть хотя бы фон будет светлым», – так уговаривала я Бога.

Лера помолчала.

– Я тут у тебя превратилась в такую женщину, представляешь?

Ты меня окружил-украсил столькими вещицами, я теперь словно актриса, загримированная для роли богатой дамы, – улыбнулась.

Я внимательно смотрел на нее, ничего не отвечая. Благодарить меня – это в ее положении несколько притянуто за уши, впрочем, пусть. Лучше так.

– Какое пьяное это вино – я болтаю без остановки, – смутилась.

– Ты пишешь что-нибудь в свой дневник?

– Да, много.

– А вот о людях, что звонят по объявлению, – ты слушаешь и пишешь о них рассказы?

– Ну, не совсем рассказы… так… портреты-фантазии…

– Не удаляй ничего, хорошо?

– Да зачем мне удалять…

– Хочешь, устроим на выходных шопинг?

– Да мне ничего пока не нужно, ты в прошлый раз столько всего накупил – я еще даже не все пакеты раскрыла.

– Да-а? Нет настроения?

– Нет, не в этом дело… как бы тебе объяснить… мне почему-то нравится вид этих лаковых бумажных пакетов с шнурами ручек. Он такой… избыточный и… праздничный.

Я снова внимательно смотрел на нее, потом наклонился, поцеловал в щеку и сказал:

– Спасибо, что позволяешь что-то делать для тебя.

Опять смутилась.

Не знаю, почему я так сказал. Это не мои коммуникативные формулы. Расслабился, видно. Нельзя. Надо сконцентрироваться и притянуть Машу назад. Для этого нужна твердость, а не сентиментальность.

Что до пакетов, то их было всего три: один с носками-гольфами из «Calzedonia», другой с домашним трикотажным костюмом из «Women's secret» и третий со всякими прибамбасами для душа из «LUSH». И что там, спрашивается, открывать? Странная, но милая девушка. Такие становятся дауншифтерами, даже если вполне здоровы и полны сил.

…Дождался, когда она уснет, и позвонил Лике.

– Что нужно для того, чтобы ее рассказы издали?

– Чьи? – не поняла Лика.

– Я о Лере.

– О… прости, что-то я туплю.

– Так что нужно? Кроме денег – они не вопрос.

– Нет, за спонсорские деньги издаваться – последнее дело, – возразила Лика, – надо предложить издателю какому-нибудь вначале. Рассказы у нее могут выйти дивные, я читала наброски к этим портретам ее, ммм… клиентов, возможно, кто-то возьмется напечатать. Ей будет приятно. А тебе это зачем?

– Мне хочется придать ей веры в ценность своего существования. Повысить ее котировки. И, если честно, я не представляю, что ее однажды не станет в моей квартире.

– Какими ты женщинами обзаводишься… летучими, – пошутила Лика, – вначале Маша выпорхнула, теперь вот этот эльф может улететь.

– Ликвидность этой затеи меня занимает, разумеется, но их нельзя сравнивать. Маша – это моя жена. А Лера – она… ангел.

Пустоту от ухода Маши она не заполнила, нет. Но что-то… проклюнулось во мне с ее появлением. Что-то недолговечное, но хорошее, чего раньше не было. Я инстинктивно борюсь с этим, разумеется, мне эти незащищенные места ни к чему. И в то же время боюсь, что с ее, ммм… уходом я утрачу это. Поэтому хочу, чтобы была книжка с ее рассказами.

– У нее ведь немного рассказов. Хотя… одна эта история с Сергеем чего стоит, а она ее записала, очень сильная эмоционально вещь, просто очень, протокол боли какой-то…

– Если рассказов мало, значит, будет небольшая книжка, неважно. Уникальный контент, все такое.

– Рассказы почти не издают.

– Найди кого-нибудь. Я уговорю. Заинтересую. Предоставь это мне. Просто найди человека.

– Хорошо. Я пришлю тебе пару имен и номеров телефонов. Но… ты бы разрешил людям по объявлению приходить к ней, а? И рассказов больше будет. Господибожемой, Влад, ты сорвал человека с места, держишь чуть ли не в заложниках…

– Я в курсе. Спасибо. Пока.

Нажал отбой. Никаких людей здесь не будет. В случае, если Маша не вернется, а Леру придется отпустить, у меня останется ноут с ее дневником и книга. Это же купленный на мои деньги ноут, в конце концов. И будет оплаченная мной книга. Вот и все мои дивиденды за то, что она живет тут. Просчитать затраты и выгоды проекта впервые не получается – и чуть ли не впервые мне хочется инвестировать во что-то без всяких гарантий на прибыль.

…Мысль о том, что Машу нужно вернуть любой ценой, меня не оставляла, нет. Я слишком много в нее вложил, чтобы это кому-то досталось. Порой ярость накрывала волной, и мне хотелось заманить Машу сюда под каким-нибудь предлогом, избить, изнасиловать, а потом мучить и заставлять говорить «я люблю тебя», и требовать: «Еще раз! Громче!», и смотреть, как она корчится от унижения.

Но. Что интересно: раньше в такие моменты приходилось накачиваться коньяком до отключки. Еще помогала скоростная езда.

С тех пор как Лера появилась в квартире, появился иной выход из приступов злобной ревности.

Если спазм ярости заставал дома, то я просто заходил к ней в комнату, становился у окна и, как теплому свету, подставлял себя ее тихому присутствию за спиной. Это чего-нибудь да стоит, верно? Пусть не в денежном эквиваленте. Маша – тоже не денежный эквивалент, но это Маша. Больше ни в кого я не вкладывал таким образом. До сих пор.

…Слушал, как сухо и мягко шелестят клавиши ноутбука, если Лера работала. Или впитывал ее голос, обращенный к коту. Или просто стоял и смотрел на нее, если она спала.

Она же по какому-то наитию понимала, что не надо вскидывать в вопросительной улыбке голову, когда захожу в комнату, что мне нужно просто побыть в ее «поле», а потом я уйду.

Иногда кот спрыгивал с ее колен, находил меня в одной из комнат и усаживался рядом. Реакция у меня на это была всегда одинаковой: брал кота на руки, относил Лере. «Он меня смущает», – говорил серьезно.

Вчера листал настольную Библию, подаренную еще бабушкой, и набрел на историю о том, как древний царь Саул страдал от приступов черной ярости. Тогда он посылал слуг за неким Давидом, тот приходил, играл какую-то музыку, и злой дух отступал от царя.

«Она – мой ангел, отгоняющий злого духа от меня», – понял я о Лере.

Своим присутствием она словно вносила в жизнь еще одно измерение, образуя некий дополнительный ресурс, куда я порой соскальзывал. Такое, вероятно, покупают у психотерапевтов, но я ненавижу их всех скопом. Мне остается только надеяться, что, когда она уйдет, я уже справлюсь с собой или найду способ заставить Машу вернуться.

Сейчас надо поговорить с доктором. Она должна быть здоровой. Хотя бы для того, чтобы дописать этот рассказ обо мне. Обо мне никто никогда не писал рассказов. А о ком писали? Ни о ком из моих знакомых не писали. Интересно, о ком тут еще есть? О Маше, например? О Лике? Нет, смотреть нельзя, просто скажу, чтобы показала. Попрошу, то есть.

Сейчас главное – поговорить с доктором.

…Доктор оказался коротышкой, стареньким, востроносым, в круглых очочках. Седые кудри – мягкие, почти белые, такие тонкие на розовой коже черепа. На впалых щечках просвечивали бордовые тонкие ниточки – пьет, наверное, все эти медики халявный спирт расходуют внутрь. Особенно поразился виду докторских ботинок: обувь такого размера обычно носят миниатюрные женщины и дети.