— И все же это ваша заслуга. Если б вы не были знакомы с этой госпожой, не было бы и такого исхода. У вас весьма полезные знакомства со знатными дамами.

— На все воля божья, ваше преосвященство! — словно не замечая скрытой иронии в словах Мартини, невозмутимо отвечал отец Билье.

— Вы образованны, и это импонирует интеллигентным женщинам.

— Да нет, просто им приятно, что иностранец умеет читать философские книги на японском языке.

— О, это им, вероятно, особенно нравится. Кстати, как фамилия той дамы, с которой вы меня недавно познакомили?

— Вы имеете в виду госпожу Такаяма?

— Удивительное дело, никак не могу привыкнуть к их фамилиям, не запоминаю.

— Госпожа Такаяма — племянница известного мыслителя, который покончил с собой полвека назад. Он принадлежал к титулованной знати.

— Вот, вот, у таких женщин особая тяга к духовным наставникам. Это хорошо. Если мы расширим круг подобных знакомств, наше святое дело пойдет успешнее. Ведь, кажется, простые японцы все еще высоко чтут аристократию и интеллигенцию.

— Думаю, да.

— Ах, опять забыл… как же ее зовут?

— Госпожа Такаяма…

— Вы все еще навещаете ее?

— Она лежит в больнице, у нее, видимо, туберкулез. Я иногда посещаю ее, чтобы своими беседами несколько ее утешить.

— И она довольна? — с затаенной усмешкой спросил отец Мартини.

— Кто же не возрадуется, слушая святое слово, — не обращая внимания на усмешку епископа, ответил Билье.

— О, конечно! Но мне хотелось поговорить с вами о другом, только прошу хранить наш разговор в тайне.

Билье подался всем телом вперед.

— Слушаю вас.

— Речь идет об отце Жозефе. Я уже давно собираюсь это сделать… а теперь окончательно решил подать прошение кардиналу.

— О его переводе в другое место?

— Да. Как вы на это смотрите?

— Я полностью согласен с вами, ваше преосвященство.

— Думаю, что все со мной согласятся. Он становится несносным, строптив, назойлив, вечно вмешивается не в свое дело.

— Понимаю…

— У меня больше нет сил терпеть его. Он «предупреждал» меня уже сорок два раза, я подсчитал. То и дело каркает, точно ворон: «Нашей церкви не миновать несчастья». Я думаю, и впрямь, если он будет здесь, на нас свалится беда.

— Я тоже так думаю, — кивнул отец Билье. — А куда вы хотите его направить?

— В Корею.

— В Корею?

— Причем в горную глушь. Говорят, там зимой холодно, как в Норвегии. Это самое подходящее для него место, пусть послужит во славу нашей веры среди необращенных в глухом краю. Может, сложит там свою голову.

Прошло семь лет. Жизнь в церкви святого Гильома текла спокойно. За это время церковь не только капитально отремонтировали, но и расширили. И еще ярче теперь сверкал золоченый крест на высокой башне божьего храма: и весной, когда великолепное здание церкви обрамляла ярко-зеленая молодая листва, и летом, когда стены храма казались особенно белоснежными, и осенью, когда изящные очертания церкви проглядывали сквозь золотисто-пурпурную листву, и замой, когда остроконечная башня ее горделиво высилась над обнаженным лесом, устремляясь к небу и вызывая благоговейный трепет у прихожан.

Деньги, затраченные на реконструкцию здания церкви, внесли не прихожане и не богатые благотворители. Казначейство ордена тоже не присылало таких огромных сумм. Все средства были добыты на месте в результате различных коммерческих операций, которыми руководили Мартини и Билье. И конечно, делу помог не один сахар. Но сахарная операция вынудила святых отцов прибегнуть к услугам одного коммерсанта — «специалиста». Сей «специалист» был не чета Тасима, способному выполнять лишь незначительные поручения.

Прежде всего это был не японец, а иностранец — спекулянт международного масштаба. Сперва он охотно выполнял просьбы святых отцов, а потом постепенно так прибрал их к рукам, что все учреждения ордена в Японии стали выполнять его поручения.

Этот человек никогда не показывался в церкви святого Гильома. Никто его здесь не знал, за исключением Мартини и Билье, да и их встречи с ним происходили втайне.

О чем они совещались, тоже оставалось секретом, но за семь лет церковь святого Гильома разбогатела, деятельность ордена вышла далеко за пределы столицы, его учреждения росли и ширились, так что все другие миссионерские организации только диву давались.

Связь с этим коммерсантом не прерывалась и теперь, хотя в его помощи церковь больше не нуждалась. Но освободиться от когтей этого человека церковь уже не могла, слишком увязла она сама в грязных махинациях.

И все же Мартини, и Билье, и Городи считали, что они вершат богоугодные дела, ибо все средства, полученные от незаконных коммерческих операций, шли якобы на распространение Христова учения. Поэтому и совесть их не мучила и каяться перед богом они считали излишним.

Однако эти свои дела они держали в глубокой тайне. Хотя они и считали, что их деяния во славу божью не подотчетны земным законам, созданным грешными людьми, лезть на рожон все же не хотели, дабы избежать недоразумений, подобных инциденту с сахаром. Ведь если бы тогда Тасима не взял вину на себя, священников церкви святого Гильома забросали бы камнями, а это означало бы крах деятельности их ордена в Японии.

В течение последних семи лет во внутренней жизни церкви святого Гильома произошли две перемены. По представлению Мартини в Корею был послан отец Жозеф. Он получил приход в глухой корейской деревне. Уехал он больным и подавленным. Вряд ли ему удастся увидеть еще раз Японию, не говоря уж о родине. Для приличия его проводили до вокзала и тут же о нем забыли. Да и что вспоминать! Когда получают предписание от имени самого кардинала, это должно радовать слугу церкви, хотя бы он отправлялся на край света. Ведь приказ кардинала — это приказ всевышнего.

Итак, из церкви святого Гильома был изгнан единственный инакомыслящий.

Епископ Мартини мог не беспокоиться, теперь его некому критиковать, руки у него развязаны.

Вторая перемена тоже была связана с переводом отца Жозефа. На его место был принят новый священник. Это был Торбэк. Он успешно закончил семинарию, и, хотя всех семинаристов распределяли обычно по провинциальным приходам, Торбэк остался в Токио и был назначен в церковь святого Гильома. Видимо, тут сыграла роль рекомендация отца Городи, который к нему очень благоволил.

— Я говорил о тебе с отцом Билье, — сказал Торбэку Городи сразу после посвящения его в сан, — а у меня с ним хорошие отношения. Надеюсь, он позаботится о тебе.

Торбэк благодарно склонил голову.

— Меня очень тревожит, что я недостаточно владею японским языком, мне еще трудно читать проповеди.

— Не стоит тревожиться. Это даже к лучшему. Японцы охотнее слушают священников, которые говорят на ломаном языке. Пусть они понимают не все, догадливый домыслит, что нужно, сам. Это им даже нравится.

Торбэк недоуменно посмотрел на своего покровителя.

— Скоро ты поймешь, о чем я говорю. — И отец Городи покровительственно похлопал своего молодого собрата по плечу.

Детский приют находился в двух километрах от церкви святого Гильома и тоже был окружен тенистой рощей. Красная крыша, белые стены и зеленые ставни радовали глаз. Этот приют был построен церковью на средства, полученные в результате совместной деятельности с коммерсантом.

Отец Торбэк на церковной машине стал приезжать сюда для богослужений. От церкви к приюту вели три дороги, проходившие через крестьянские поля. Кратчайшая из них шла через поселок, где жила Ясуко, но Торбэк сначала этого не знал.

Как и предсказывал отец Городи, все шло хорошо, никто из воспитательниц не смеялся над ним во время службы. Его проповеди на японском языке тоже выслушивались со вниманием.

Вскоре Торбэк, однако, почувствовал, что многие воспитательницы проявляют к нему повышенный интерес. Это его обрадовало. Теперь он с удовольствием каждый раз садился в машину и направлялся в приют.