…Вот он выезжает за ограду и сразу же попадает на проселок. Весенний ветер ласково обдувает лицо. У него прекрасное настроение.

Строгий семинарский режим не оставлял ни минуты свободного времени, а служба в церкви давала определенную свободу. Тут можно было отлучиться даже ночью, и никто этого не ставил священнику в вину. Видимо, духовное начальство было уверено в нравственности своих пастырей.

Итак, Торбэк установил, что он нравится женщинам. Всякий раз, когда он выходил на амвон, его встречали восхищенные взгляды. Слушали его в абсолютной тишине.

Утренняя месса продолжалась один час, после этого воспитательницы гурьбой провожали его за ворота. Ничего удивительного в этом не было. Не зря же у Торбэка такое красивое, мужественное лицо, на котором постоянно играла ласковая улыбка. Красивы были и голубые глаза, а его кудрям мог позавидовать любой киноактер.

Воспитательницы, работавшие в приюте, были все верующие, но теперь утренняя месса, которую служил Торбэк, доставляла им особенную радость.

— Как приятно было вас слушать, отец Торбэк!

— До завтра, отец Торбэк!

— Всего доброго, отец Торбэк!

Женщины улыбались и бесцеремонно разглядывали красивого священника.

— Благодарю, до свидания! — откланивался Торбэк и садился в машину.

Примитивный, похожий на детский, японский язык молодого патера делал его еще более привлекательным. Он казался каким-то совсем наивным и чистым. Некоторые, более смелые воспитательницы уже брали его за руку, незаметно гладили по спине и с каждым днем становились все смелее. Другие украдкой жали его пальцы в своих руках, отчего Торбэка бросало в жар и сердце гулко стучало в груди.

Он, разумеется, не обладал еще в богослужении опытностью отца Билье, но старался все делать так, как его учили в семинарии. Эта старательность тоже нравилась женщинам, ведь искреннее усердие обычно трогает людей больше, чем профессиональное умение. А тут к тому же такой непорочный молодой патер!

Торбэк еще не знал женщин, да и видеть-то их, пока он учился в семинарии, ему приходилось не часто. Из семинарии он отлучался редко, хотя и провел в ее стенах почти десять лет. Строгие церковные правила категорически запрещали ему физическую близость с прекрасным полом. Он мог лишь любоваться им, как любуются цветами или деревьями.

Ему не стоило особого труда догадаться, какая из воспитательниц больше всех обращает на него внимание. Все эти японочки неизменно встречали его с радостными улыбками, но среди них одна особенно выделялась: ее улыбка была чрезмерно кокетливой, и во взгляде читалось откровенное желание. Звали ее Есико. Торбэку было трудно определить ее возраст: японские женщины по сравнению с европейскими всегда кажутся моложе своих лет, но этой девушке он ни за что не дал бы больше двадцати.

Есико была изящна, как фарфоровая статуэтка, и очень миловидна. И всякий раз, когда Торбэк начинал службу, он искал глазами именно ее.

Однажды, после окончания утренней мессы, Торбэк, как всегда, возвращался домой. Он ехал кратчайшим путем, через тихий поселок. Проезжая мимо дома, перед которым тянулась живая изгородь, он сквозь кусты с удивлением заметил во дворе дома знакомый малолитражный «репо». Торбэк невольно остановился. Кто же из священников мог быть здесь?

Торбэк осмотрелся. Двери дома были плотно закрыты, хотя уже началась весна и стояла очень теплая погода.

Вдруг дверь отворилась, и в проеме показалась высокая мужская фигура в черной сутане. От неожиданности Торбэк чуть не вскрикнул — он узнал отца Билье. За ним вышла японка. Лицо женщины показалось Торбэку знакомым. Да, это Эбара Ясуко, которую он иногда видел в церкви святого Гильома. Ему говорили, что она преданная прихожанка, давно уже сотрудничает с церковью и переводит вместе с отцом Билье библию на японский язык. Но до сих пор Торбэк не имел случая говорить с ней. Встретившись глазами с отцом Билье, Торбэк улыбнулся и поднял в знак приветствия руку. На какое-то мгновение на лице у Билье мелькнула растерянность, но он тоже поднятием руки приветствовал своего молодого коллегу.

Торбэк вышел из машины. Билье подозвал его к себе.

— Это наш новый священник, отец Торбэк, — по-японски сказал Билье, знакомя с ним Ясуко.

— Я его уже знаю, — ответила Ясуко тоже по-японски и, обращаясь к Торбэку, добавила: — Я вас часто вижу в церкви.

Торбэк понял ее и приветливо улыбнулся.

— Горбэк, а ты ее знаешь? — спросил Билье.

— Да, знаю, я тоже видел мадам в церкви.

— Мы с ней переводим библию. Этот дом, так сказать, наше рабочее место.

На лбу у Билье почему-то выступила испарина. Говорил он обычным своим тоном старшего наставника, но глаза выражали беспокойство.

— А он славный! — внимательно рассматривая молодого священника, сказала Ясуко. — Посылайте иногда его ко мне в гости.

Отец Билье кисло улыбнулся.

— Торбэк, ты понял? Тебя приглашают в гости.

— Благодарю вас. — Торбэк поклонился Ясуко.

Лицо женщины расплылось в широкой улыбке.

— Я тоже собираюсь домой. Едем вместе. — Отец Билье направился к своей машине.

— Уже уезжаете? — разочарованно спросила Ясуко.

— Да, мне нужно повидать его преосвященство.

— Надеюсь, вы скоро вернетесь, ведь у нас сегодня много работы.

— Да, да, конечно. Поехали, Торбэк!

Отец Билье сел в машину.

— До свидания, — приветливо попрощался Торбэк с Ясуко.

— А вы заглядывайте ко мне. Ведь вам, наверное, скучновато у себя? — сказала Ясуко, пристально посмотрев на молодого Торбэка. Выражение ее лица сейчас чем-то напоминало лицо отца Билье.

— Торбэк, — выходя из машины у церкви, тихо сказал отец Билье, — Ясуко хорошая женщина, но пока ты не познакомишься со всем приходом и не освоишься как следует с работой церкви, не стоит к ней ездить, хоть она и приглашает.

Торбэк почувствовал в словах Билье какой-то скрытый намек. Он покраснел. Ему вспомнилась Есико.

Торбэк подружился с Есико, и это было его тай' ной, приятной и волнующей.

Он вырос в бедной семье. Его старший брат тоже был священником ордена святого Василия. Поэтому детство Торбэка прошло безрадостно, и он не питал никаких иллюзий и насчет своего будущего. Он поступил в семинарию потому, что не мог позволить себе учиться в светском высшем учебном заведении: не было средств. Конечно, и судьба брата в известной степени повлияла на его решение.

Семинария тоже не сулила ему чего-то необыкновенного. И только сладостные мечты о райской жизни в царстве небесном, возможно, как-то скрашивали его будни.

И вот ему встретилась Есико. Когда он глядел в ее глаза или сжимал ее нежные руки в своих руках, он впервые ощущал истинную радость. Теперь царство небесное уже не казалось ему столь привлекательным, подлинное блаженство он ощущал в своей груди.

Богослужение в приюте доставляло Торбэку огромное удовольствие, и, возвращаясь после него в церковь, он с нетерпением ждал следующего дня.

Конечно, в церкви был несколько иной режим, чем в семинарии; священникам предоставлялась относительная свобода. Но вскоре Торбэк понял, что эта свобода ничего ему не дает, ее не на что было употребить, и это его очень огорчало.

Священники не имели личных денег. Все, даже транспорт, предоставляла им церковь. Когда они бывали в городе, то лишены были даже удовольствия купить там что-либо.

И, пожалуй, единственной радостью в их повседневной жизни были еда и сон. Во сие они наслаждались несбыточными грезами, а наяву — обильной едой.

Торбэк все больше сближался с Есико, и активной стороной в этом сближении была сама Есико. Она открыто выражала ему свои симпатии. Как она смотрела на него во время службы, как горячо жала ему руку, как туманились ее глаза при расставании!

Поначалу после утренней мессы Торбэк сразу возвращался в церковь. Но постепенно он стал нарушать это правило. Кончалась месса, по он не спешил уезжать.