Две параллельные линии частной железной дороги, пересекая северные окрестности Токио, пролегают по равнине Мусасино. Перенаселенная столица с каждым годом обрастает все новыми окраинами, поэтому в электричках всегда многолюдно, особенно по утрам и в конце рабочего дня.

Но все же есть еще по этой дороге и глухие местечки, которые, правда, не выглядят совсем пустынными, но еще не превратились в оживленные поселки. Тут встречаются и тенистые дубравы и кленовые рощи, среди которых нет-нет да и засереет старая проселочная дорога. А по соседству с крестьянскими домишками, скрытыми в глубине рощ, выросли современные жилые дома в несколько этажей — в старинный пейзаж Мусасино причудливо вплетаются кусочки нового Токио.

Вечером здесь удивительно красиво. В сумерки поля и лес одеваются в густую синь, а даль застилает белая дымка тумана. Когда догорает заря, на фоне пылающих облаков четко вырисовывается черный силуэт остроконечной церковной башни. Вид этой башни в лучах заката заставляет что-то шевельнуться в душе даже тех людей, которым чужды религиозные чувства. Днем на ней ослепительно сверкает золоченый крест, и белые ее стены на фоне леса и бурых полей тоже будто излучают свет. Но особенно величественными и живописными выглядят контуры церкви по вечерам.

Ночью здесь тихо, тоскливо. Пройдешь единственную улицу, где выстроились в ряд маленькие магазинчики, и уже не горят фонари и молчаливо тянутся вдоль дороги темные ограды. А дальше лес, поля — совсем сельский пейзаж.

Вот кончается новая дорога, и ее сменяет старая, которая часто петляет между полями и лесом. От этой дороги разбегаются еще дорожки, почти все уводящие в лесную чащу. Кое-где на пути встречаются отдельные крестьянские домики, но ориентироваться лучше всего по статуе Дзидзо, что одиноко стоит у самой дороги.

Если расспрашивать, как идти, вам обязательно скажут, что по дороге вы увидите каменную статую Дзидзо — покровителя путников, от нее нужно взять вправо или повернуть налево. Статуя уже начала разрушаться, она вся в трещинах и щербинах.

В светлую ночь края поля и опушка леса подернуты прозрачной дымкой. В дождливую и ветреную ночь в лесу таинственно шумят деревья.

Но, разумеется, дорога эта не бесконечна. И вот уже глаз ваш различает чернеющую впереди группу жилых домов. Хозяева тут рано задвигают ставни, и лишь в редких домах вы увидите слабый свет. Уличных фонарей здесь мало, да и те плохо освещают дорогу.

Но даже в самую темную ночь почти отовсюду виден черный силуэт остроконечной церковной башни. В зависимости от того, на каком участке дороги вы находитесь, башня то возвышается над пустынным полем, то стоит словно среди леса. Когда светит луна, крест на ее шпиле сверкает, словно усыпанный драгоценностями.

Недалеко от церкви — начальная школа, построенная в спешке из-за быстрого наплыва населения. Ее спортивная площадка соседствует прямо с крестьянским полем. Школа стоит на новой улице — бывшем проселке, отходящем от старой дороги. По обе стороны узкой улицы выстроены городского типа дома. Большинство их огорожено живыми изгородями или деревянными заборами. Улица кончается рощицей, за которой — уже в беспорядке — разбросаны домишки, отделенные друг от друга небольшими полями. Вокруг царит глубокая тишина. Здесь почти не бывает посторонних. Местные жители — единственные прохожие на старой, покрытой опавшими листьями дороге.

Дом Эбара Ясуко тоже находится в этом поселке.

Участок у Ясуко по местным масштабам довольно большой — сто пятьдесят цубо[1]. Задняя стена забора, окружающего дом, граничит с полем. У ограды большая собачья конура, рядом с ней еще одна, поменьше.

Дом Ясуко стоит у дороги. Часть двора за домом заброшена, заросла сорной травой и напоминает пустырь. На участке много деревьев и кустов — елей, кленов, омелы, особенно много омелы.

В ограде двое ворот. Одни расположены прямо перед входом в дом, другие — сбоку. И те и другие ворота обычно закрыты.

Ясуко живет одна. Четыре овчарки охраняют ее покой. Две огромные, величиной с теленка, привязаны цепью к большой конуре, третья, поменьше, — к маленькой, четвертая находится всегда в доме.

И двери дома тоже всегда заперты. Когда к Эбара Ясуко приходят соседи, она никого в дом не приглашает. На зов или высовывает голову из окна, или разговаривает через забор. Даже выходя во двор, не забывает плотно закрыть за собою дверь. С посыльными она тоже разговаривает через окно, и только если ей надо что-нибудь у них взять, выходит из дому и берет свертки через изгородь. Ясуко уже далеко за тридцать, но выглядит она моложе своих лет, привлекая взгляд округлыми, соблазнительными формами. Красавицей ее назвать нельзя, но она и не дурнушка, несмотря на мясистый нос и толстые, чувственные губы. Вот только смех у нее чересчур громкий и неприятный.

Одевается она в европейские платья безвкусных, кричащих расцветок; хотя они и молодят ее, но совсем не идут к ее желтому лицу, на котором уже хорошо заметны мелкие морщинки. Впрочем, японок в европейской одежде сейчас можно встретить сколько угодно, особенно среди тех, кто жил за границей.

Никто не знает, что делает Эбара Ясуко целый день. Настойчивые посыльные из магазинов иной раз пытаются проникнуть за ворота, но тотчас же отказываются от своего намерения — огромные оскаленные пасти овчарок не предвещают ничего доброго. На воротах прибита дощечка с надписью: «Осторожно! Во дворе злые собаки!»

Однако нельзя сказать, что Ясуко совсем никого не принимает. Ее навещают, и почти каждый день. Только гости ее не японцы.

В этом тихом, укромном месте Эбара Ясуко поселилась более десяти лет назад. Но поначалу она жила не в поселке, а квартировала в одном из крестьянских домишек по соседству. Выглядела она тогда значительно моложе, но зато одевалась куда скромнее..

О прошлом Ясуко никто из жителей поселка тоже толком ничего не знал. В случайном разговоре она как-то обронила, что окончила женский педагогический колледж в Кансае.[2] Вполне возможно, что она была учительницей. Но когда она появилась тут, то все свое время стала отдавать переводу библии для местной церкви святого Гильома.

Когда жители поселка узнали, что молодая женщина посвятила себя переводу на японский язык священного писания и является ревностной прихожанкой церкви святого Гильома, они причислили ее к верующим фанатичкам и ее необщительный характер стали объяснять преданностью религии, которая отнимает у нее все свободное время.

И действительно, Ясуко посещала церковь не только по воскресеньям. Каждый день ее видели в храме, который отстоял от ее дома примерно на три километра. В церковь ходить было далековато, и Ясуко ездила туда на велосипеде. Такая по тому времени роскошь не вызывала кривотолков — человек, занимающийся переводом, мог ее себе позволить. И то, что к Ясуко каждый день приезжал один из священников, тоже не вызывало особых подозрений, ведь такой сложный перевод, безусловно, требовал квалифицированной консультации. Правда, этот рыжий священник навещал ее иногда по нескольку раз в день, причем даже поздно вечером, но ведь и перевод библии, наверное, был делом необычным, и столь частые встречи вызывались, видимо, деловой необходимостью.

Священник был высокий, худощавый и лысый. Лишь с затылка и от висков падали длинные волосы цвета засохших листьев.

Японцам трудно определить возраст европейца, и все же ему можно было смело дать года пятьдесят два — пятьдесят три. Звали его Рене Билье, и был он каноником церкви святого Гильома.

Впервые отец Билье посетил Эбара Ясуко, когда она еще жила на квартире. Таким образом, их личное общение продолжалось уже более десяти лет.