Заявление поступило в районную прокуратуру накануне от жены работника сельхозснаба Фаины Романовны Пристроевой, женщины возраста, который принято называть переходным, по виду привлекательной и даже завлекательной, по разговору — напористой.

Правда, из довольно сбивчивого рассказа, видимо, не на шутку расстроенной жалобщицы Константину Сергеевичу удалось дополнительно выяснить только:

— Когда мой Леон еще холостым был, он ухаживал за одной… тогда эта Дунька Зябликова еще в девицах числилась. Юридически, как вы догадываетесь. Ну между ними и произошло…

Здесь Фаина Романовна запнулась.

— Бывает, — сказал Пахомчик. — Значит, вы предполагаете…

— Уверена!

Уголовная суть дела заключалась в том, что прибывшего в село Заозерье по служебным делам Леонтия Никифоровича Пристроева обманным образом завлекли в дом молодой доярки Анны Кочкиной — «тоже, видать, штучка в юбочке!» — а там два пьяных парня, имена которых Фаине Романовне неизвестны, «якобы возревновав», — исполосовали в кровь и еле живого вытолкали Леонтия Никифоровича на улицу.

— И представьте, мой агнец был против того, чтобы… Ну, предавать это дело огласке! Как вам это нравится?

— Да, это на товарища Пристроева не похоже, — сказал Пахомчик. — И вообще христианское смирение сейчас не в ходу. Не та эпоха.

— Вот именно! И если вы, Константин Сергеевич, не заступитесь за своего товарища… Я, конечно, могла бы обратиться и непосредственно в областную прокуратуру, поскольку мой отчим, как вам известно…

— А свидетели совершенного насилия имеются? — прервал вопросом многозначительную речь женщины Пахомчик.

— Боже мой! Да любой колхозник из Дзержинки подтвердит. Ведь по всему Заозерью только и разговоров… Позор! Неслыханный позор!..

— Да-а… странно.

— Ничего, ничего, это всем вам ха-ароший урок. На словах заботитесь о воспитании, а на деле… Вот и мой Леонтий Никифорович, еще когда работал инструктором райкома…

— Не спешите обобщать, товарищ Пристроева!

Строгий тон и взгляд Пахомчика несколько смутили женщину.

— Значит, вы, товарищ прокурор, сомневаетесь?

— В чем?

— В моих словах. Между прочим, ваша супруга Надежда Яковлевна…

— Только не впутывайте в мои служебные дела Надежду Яковлевну! И вообще в таких случаях я предпочитаю получать сведения из первых рук. Поэтому мне необходимо выслушать прежде всего самого потерпевшего.

— А если потерпевший не может подняться с кровати?.. Да у Леона, хотите знать, даже давление подскочило: сто восемьдесят на сто!

Фаина Романовна, не сдержавшись, всхлипнула и, достав из сумочки надушенный платочек, встряхнула его и приложила к глазам.

— Ну, хорошо, Фаина Романовна, — уже мягче заговорил Пахомчик. — Я завтра же запрошу Заозерье. — Он придвинул к себе настольный календарь, сделал отметку.

После ухода Пристроевой Пахомчик еще раз вполголоса перечитал заявление, сказал сам себе: «Да, у нас не соскучишься!» Потом позвонил в отдел кадров райисполкома и попросил прислать ему личное дело Леонтия Никифоровича Пристроева.

— …И какую же оценку вы, будущий юрист, дадите этому, хочется сказать, уголовно-романтическому происшествию? — спросил Пахомчик после того, как Громов прочитал заявление.

Михаил ответил не сразу. И не очень вразумительно.

— С одной стороны, мы здесь действительно сталкиваемся с деянием уголовным. Если, конечно, то, что изложено в этой слезнице, соответствует фактической стороне дела.

Михаил еще раз заглянул в заявление.

— Ну сам-то факт, полагаю, неоспорим, — сказал Пахомчик. — А вот… интересно другое: тебе, Михасик, не кажется, что это ЧП имеет, так сказать, идеологическую подоплеку?

— Идеологическую?! — удивленно переспросил Михаил.

— Ну, поскольку потерпевшим, как и в шекспировской трагедии «Цезарь и Клеопатра», оказалось лицо номенклатурное… короче говоря, тебе не кажется подозрительным, что в течение трех дней одному и тому же руководителю районного масштаба был причинен сначала ущерб физический, а затем, при всем честном партийном активе, потерпевшему всыпали, так сказать, и по линии морального воздействия?..

На этом разговор Пахомчика с Громовым прервался, потому что скрипнула дверь и в кабинете возникла секретарша сразу трех начальников Софья Казимировна Потоцкая — немолодая уже женщина въедливо-чопорной наружности, которую все исполкомовцы вполне обоснованно считали сотрудником, наиболее осведомленным во всех районных делах. И даже следователь прокуратуры Матвей Юрочкин — товарищ не по возрасту проницательный — частенько обращался к Софье Казимировне не только за справкой, во и за советом.

— Опять явилась! — многозначительно сообщила Потоцкая.

— Кто?

— Она.

— Между прочим, вы, Софья Казимировна, тоже — она. — Пахомчик взглянул на часы. — А вообще объясните «ей», что здесь не «Скорая помощь», а нормальное бюрократическое учреждение. И что прием посетителей…

— Говорила.

— Ну и что?

— А то вы не знаете мадам Пристроеву!

Потоцкая красноречиво развела руками.

В первые минуты Пахомчика удивило не так повторное появление Фаины Романовны Пристроевой в неурочное время, как поведение этой обычно знающей себе цену женщины. Если при вчерашнем визите Фаина Романовна не только на словах, но и всем своим видом показывала, что пришла в прокуратуру требовать возмездия, то сегодня…

— Понимаете, Константин Сергеевич, мы с мужем все обсудили и… пожалуй, можно и простить этих… Ну, что вы хотите — молодежь, комсомольцы. И тем более…

Может быть, потому, что женщина волновалась, вся ее речь состояла почти сплошь из недомолвок.

— Что — тем более? — спросил Пахомчик.

— Мне не хотелось бы говорить, но… Леонтий Никифорович и сам в какой-то степени…

— Не понимаю!

— Ну… Я же вам и вчера говорила, что истинная подоплека… В общем, я решила взять свое заявление обратно. Бог с ним!

— Ну что ж, — после минутного раздумья сказал Пахомчик и достал из стола папку. — Заявление я вам верну, тем более что оно исходит не от самого потерпевшего. Но все-таки товарища Пристроева попрошу зайти ко мне… Так, завтра у нас воскресенье…

— А зачем? — Получив обратно свое заявление, Фаина Романовна вновь обрела присущую почти каждой красивой женщине самоуверенность. И даже, пряча документ в сумку, мельком заглянула в зеркальце. — Я же заявляю вам, товарищ Пахомчик, вполне официально, что мы с мужем не имеем никаких претензий… Подумаешь, самое обыкновенное хулиганство!

— Ну что ж, это с вашей стороны, Фаина Романовна, в какой-то степени даже великодушно.

Однако после ухода Пристроевой, когда в кабинет снова зашел Громов, Пахомчик, неожиданно для Михаила, обратился к нему с таким предложением:

— А что, если бы Михаил Иванович Громов, как говорится, не в службу, а в дружбу, побывал в селе Заозерье и, не раскрывая своих чрезвычайных полномочий, этак бочком, бочком, как Петр Иванович Бобчинский…

Хотя Пахомчик и не знал всех обстоятельств, обусловивших «великодушный поступок» супругов Пристроевых, после вторичного посещения прокуратуры Фаиной Романовной он еще более укрепился в мнении, которое высказал утром на партийном активе:

«…и в нашем Светограде — городе подлинно социалистической формации! — по соседству с бригадами коммунистического труда орудуют темные дельцы».

Причем не только темные, но и умные и, уж во всяком случае, творящие свои делишки так, что «гарью пахнет, а огня не видать!».

Ведь не случайно проведенное в начале года по инициативе народного контроля тщательное обследование деятельности двух сельскохозяйственных организаций Светограда не обнаружило никаких злоупотреблений.

Когда Кузьма Петрович Добродеев, несколько обеспокоенный тем, что услышал на партийном активе, — «наверняка опять начнут придираться к тем, кто сумел хорошо обставить свое житье-бытье», — возвратился домой, ему окончательно испортила настроение встреча с Фаиной Романовной Пристроевой. И хотя с самим Леонтием Никифоровичем Добродеев никогда особенно не дружил и общался больше по служебным делам, было время когда благодаря деткам — старшему сынку Фаины Романовны Павлику и дочери Кузьмы Петровича Екатерине — две семьи вот-вот должны были породниться.