— Сколько же можно?.. Ведь каждую весну мы и в райкоме, мы и в «Сельхозтехнике» дверьми хлопаем, а что толку?.. Вместо агротехнической помощи и дефицитных деталей вы в наш окраинный колхоз только толкачей шлете, вроде… Давилы Давиловича!

И хотя такое гласное поношение районного активиста Тихону Крушилину не прошло даром, прозвище «Давила Давилович» оказалось прилипчивым.

Но все это, как говорится, присказка…

…После завтрака Данила Данилович, по заведенному распорядку, собственноручно потрусил проса семейству чистопородных леггорнов — восемь несушек, одиннадцать молодок и осанистый, как самовар, петух Спиридон, — обошел садик, где подпер жердинками два отяжелевших от плодов сука у яблони — из годов задался урожай! — и лишь после этого неторопливо направил свои стопы по общественной тропе.

Предрика на месте не оказалось.

— В Нижние Пеструны Василий Васильевич подались. С фином. Точку они там сегодня открывают, — сообщила Недремову секретарша Нюрка Торчкова — щекастая дивчина в искусительно короткой юбчонке, с целым волосяным овином на голове.

Мода — она и в Заовражье мода!

— Какую еще точку?

— Сберегательную. Марь Васильевна будет туда выезжать. По средам и субботам.

— Ну, что ж, дело полезное, — одобрил затею Недремов.

— Еще бы.

— А про меня Василий Васильевич не спрашивал?

— Нет. Вами не интересовались.

Слова «вами не интересовались» Недремову почему-то показались неуместными.

Насторожила Данилу Даниловича обстановка и в райкоме партии: тишина, все окна настежь, из репродуктора звучит легкая музыка.

— А где люди? — спросил он у пожилой учительницы Клавдии Васильевны Сухониной, заменившей на время отпуска технического секретаря.

— Нэма людей. На элеватор всех наладил Кирилл Михайлович. Не успевают там будто бы документы оформлять.

— А сам где?

— У себя. Но тоже — уже Васю вызвонил.

Секретарь райкома Кирилл Михайлович Коротких — невысокий, раскатисто басистый и не по должности вихрастый здоровячок, недавний воспитанник Петровско-Разумовской академии — встретил Недремова, как всегда, приветливо:

— Даниле Даниловичу — салям!.. Не икалось вам сегодня с утра?

— А что такое?

— Вспоминали мы с Василием Васильевичем вас… позвольте, позвольте — по какому же делу?

— Ясно — по какому. Очевидно, опять «Партизанская слава». Или «Рассвет»?

— Что именно?

— Ну, пшеничку придерживают. Ловчат люди, ловчат! А к Лобачеву я бы на вашем месте, товарищ Коротких… присмотрелся! В этом году зерновых у него, по самым минимальным подсчетам…

— Так «Слава» и вывезла уже больше восьмидесяти процентов, — перебил Данилу Даниловича Коротких. — А «Рассвету» мы обещали в подмогу три машины выделить, из областных, а тут… И черт меня за язык тянул! А он знаешь какой, Матвей Петрович, — мужик настырный!

— Угу, — хмыкнул Недремов, как показалось его собеседнику, недовольно. — Так куда?

— Что — куда?

— Ну, где надо… это самое…

— Ах, вы вот про что! — Секретарь райкома совсем некстати хохотнул. Но тут же спохватился: — Очень мы вам благодарны, дорогой товарищ Недремов, за вашу, так сказать, неусыпную, но… — Коротких красноречиво развел руками. — Пока что в «этом самом» нет необходимости.

— Та-ак… — Хотя Коротких говорил с Данилой Даниловичем дружелюбно, Недремову в словах секретаря почудилась насмешливость. Поэтому он произнес с подчеркнутой значительностью: — Свежо предание, а верится с трудом!

— Пожалуйста, полюбуйтесь, — Коротких протянул Недремову лежавший перед ним лист бумаги. — Не сводочка, а песня: сама садик я садила, сама буду убирать!

— Значит, все… сама? — Данила Данилович, как бы прицеливаясь, сощурил один глаз.

— Плохо ли. А кроме того… В этом году нашему брату рекомендовано воздержаться от… — Коротких выразительно прижал большой палец к столешнице. — By компрене? — как говорят французы.

Недремов отозвался не сразу. Медленно поднялся с кресла, тщательно расправил поля шляпы, потом сказал:

— Мы-то компрене! Хотя и не французы, а всё компрене! Только… Когда стоит вопрос об обеспечении продукцией сельского хозяйства фабрик и заводов, больниц, школ и детских домов, партия не имеет права полагаться на самотек!

— Правильно. Я ведь тоже… газетки-то читаю.

Коротких поднялся из-за стола и взглянул в лицо Недремова с каким-то, как показалось Даниле Даниловичу, неподходяще веселым сочувствием.

— А вообще, если есть желание проветриться, поедем…

— Куда?

— В «Клару Цеткин». Там у Василия Трофимовича сегодня намечается торжество. За два с половиной месяца шабашники из Закарпатья ему клуб воздвигли: триста двадцать метров полезной площади, а вся строительная бригада шесть человек! Вот над чем нашему «Сельхозстрою» стоит задуматься. Ну, как — махнем?

— Спасибочки.

— Никак обиделся?

— Было бы на что.

И действительно: какая тут может быть обида?

Денек расчудесный, на улице Дружбы народов прямо сутолока: пионеры куда-то маршируют с лопатами под барабан, у школы девчата-маляры озорные частушки горланят, нарядный «опер» солидно тарахтит по обочине на мотоцикле с коляской…

А уж машин, машин…

Сплошным сыпучим потоком стекается на элеватор зерно. Из годов нынче выдался урожай, да и погодка подгоняет хлеборобов: сколько оно еще простоит — ведро?

Но Данила Данилович даже не замечает праздничной суматошливости. Он идет по хоженой-перехоженой им за сорок лет и лишь недавно заасфальтированной дорожке, где на его глазах, словно соревнуясь с тополями, вымахали ввысь трех- и четырехэтажные дома, идет, как всегда, твердо и размеренно отстукивая шаги, но…

Нет сегодня в человеке той сановитости.

И ничто его не радует.

Даже наоборот.

— А кто, интересно, убирать за вами будет? — тыча палкой в заляпанную раствором панель перед школой, раздраженно вопрошает Недремов одну из девчат — штукатурщицу, оказавшуюся на его пути с пустым ведром.

Девушка некоторое время озадаченно таращит на Данилу Даниловича наивно-плутоватые глаза, потом поворачивается к школе и кричит:

— Эй, бригадир!

— Чего тебе? — отзывается работница постарше.

— Кинь тряпку, а то тут серьезный дядечка баретки запачкать боится.

Ох как захотелось Даниле Даниловичу ухватить девчонку за выбившийся из-под выцветшего берета пушистый вихор и — «вот тебе! вот тебе!» — но…

Сами, сами виноваты: разбаловали на свою голову…

Дальше идет товарищ Недремов, убыстряя шаги. И даже по сторонам не смотрит, так все опротивело.

И вдруг…

— Данила Данилыч!.. Данила Данилыч!..

Догнавшая Недремова исполкомовская секретарша Нюрка Торчкова чуть ли не с восторгом смотрит в его насупленное лицо.

— Ух, все-таки споймала вас, сла-те боже. Прямо из головы вылетело: ведь еще вчера вечером наказывал мне… ну, который из обкома прибыл. Интересная такая фамилия…

— Лушпендин?

— Он! Он самый! Не согласится ли, просил узнать, товарищ Недремов возглавить…

— Чего возглавить?

— Вот же память, прямо старушечья! — Нюрка озабоченно заморгала подведенными ресничками. — Какую-то, помнится, комиссию: чи по проверке исполнения, чи…

— Чи, чи!.. А где он сейчас — товарищ Лушпендин?

— В кабинете Васильевича они заседают.

Даже удивительно, как приятное известие может не только повлиять на настроение, но и внешность человека изменить.

Буквально за какую-то минуту на глазах у Нюрки просто лет на десять помолодел Данила Данилович: и ростом как будто стал повыше, и плечи расправились, и ликом посветлел.

Однако на словах выказал не то чтобы недовольство, а… претензию, что ли…

— Так я и знал! Неужели же, товарищ Торчкова, у вас во всем исполкоме не нашлось человека, чтобы… возглавить?

— Человеки-то есть, только… ить не каждому можно доверить.

— Ясно!

А что — ясно?

Впрочем, разве могут такие, как Нюрка или обидевшая Данилу Даниловича штукатурщица, понять, что значит для человека, посвятившего десятки лет своей жизни общественно полезной деятельности, вдруг ощутить себя, что называется, «не у дел».