— Не-емцы? — удивился Ефим Григорьевич. — Что же это за дот такой?

— Дот — это бетонное укрепление, обычно с круговым обстрелом, — пояснил капитан Ступак.

Настя внимательно слушала брата. И только иногда переводила взгляд на тех, кто перебивал Сергея, как бы желая сказать им: «Ну, чего вы мешаете».

Собиравшая на стол Клавдия испуганно замерла, держа в руках принесенные тарелки. Она смотрела на Сергея жаркими глазами так преданно и встревоженно, как будто то, что он рассказывал, не отошло уже в прошлое, а еще должно было совершиться.

— А финны нас обошли, — продолжал Сергей. — Окружили, словом. Хотели свое укрепление обратно отобрать. Но только мы не отдали.

— За это хвалю! — сказал Ефим Григорьевич. — А то, как говорится — отдай курочку попу, а яишню в раю есть будешь.

— Тяжеленько пришлось? — спросил Сергея Коржев.

Сергей ответил не сразу. Склонил голову. Разгладил рукой скатерть.

— Да, трудно… Из шестнадцати бойцов четверо нас осталось: Костромин, Стукаченко, Лоскутов еще, ленинградец, и я… Но и финских солдат вокруг того дота полегло…

Все молчали. Клавдия, так и не поставив на стол принесенные тарелки, отвернулась и, приподняв плечи, поспешно вышла в кухню.

Сергей поднял голову. Заговорил, как всем показалось, злобно. Настя никогда не думала, что ее брат может так говорить:

— Вот интересное дело: уж, кажется, как жестоко бились, целые подразделения выкашивали начисто с обеих сторон, а как объявили перемирие, ну прямо на глазах бойцы переменились. Не то чтоб убить финского солдата, а вроде… Сочувствие к нему появилось, интерес. Прямо скажу — когда начался штурм, были такие моменты, даже и в плен не брали, — что мы, что нас, — озверели, словом, люди! А вот сейчас… — Сергей как бы с недоумением оглядел всех сидящих за столом. Потом снова нахмурился: — Сейчас я весь автомат разрядил бы в одного человека, в того, кто эту войну затеял!

— Ну, тут не один человек попал бы под твою пулю, Сергей Ефимович, — серьезно сказал Коржев. — Много их еще на белом свете, таких зачинщиков — сторонников войны.

— Да, это чувствуется, — сказал Сергей Чивилихин и затих, рассеянно глядя мимо лиц, как бы стараясь проникнуть взглядом сквозь стены, туда, где нашел себе могилу младший политрук Паша Завьялов и еще десятки горячих и сердечных ребят — фронтовых соратников Сергея — и где сам он впервые узнал, что такое смертельная опасность, самоотверженная дружба и что такое настоящая радость — радость победы.

— Еще расскажи, Сережа, — попросила Настя и нерешительно тронула брата за рукав. Сергей очнулся от воспоминаний, огляделся. Увидел близких, растроганно смотрящих на него людей, родное, ласковое лицо своей сестренки.

Он пододвинулся ближе к Насте, обнял ее за плечи.

— Нет, теперь ты расскажи нам, Настасьюшка, про свою победу. Тебе ведь тоже, говорят, пришлось держать круговую оборону.

— Да, да, — сказал Коржев. — И наша Настасья Ефимовна проявила геройство. И сегодня, да и раньше — одна выступила против пятерых.

— А главное — без оружия, — одобрительно пошутил капитан Ступак.

Теперь все сидящие за столом смотрели уже не на Сергея, а на Настю. Девушка на секунду смутилась, потом улыбнулась с лукавинкой.

— А наше девичье оружие иногда и пулемету не уступит. Услугой да лаской и медведя приручить можно.

— Слышали, слышали, как ты приручала мишку косолапого, — сказал Коржев без всякой задней мысли и очень удивился тому, что девушка вдруг густо покраснела. А тут еще Сергей спросил шутливо:

— А сама к нему не привыкла, часом?

И уж окончательно смутил Настю отец, раскрыв перед всеми гостями то, о чем девушка даже наедине сама с собой говорила шепотом:

— Да, а что же не видать Егора Васильевича нашего?

Незадолго до этого у Чивилихина произошло коротенькое, но убедительное для него объяснение с сыном. Ефим Григорьевич начал этот разговор издалека:

— Ждал, ждал я от тебя, Сергей, письма и не дождался. Ну, да еще лучше получилось — самоличная встреча.

Сергей серьезно взглянул на отца. Заговорил поначалу нерешительно, будто смущаясь:

— Не знал я, что и ответить вам на то письмо, папаша. Не о худом вы мне писали, а написали неладно. Пожалуй, никто мне на фронте так не помог, как Егор Васильевич. И вот сейчас — почему, думаете, здешние ребята так охотно за ним идут?.. Сила в Егоре Головине есть большая. Бойцовская! И мы так за ним шли первое время. А когда Егора Васильевича ранило, хотите знать — весь взвод горевал!

— Да, да, — поспешил согласиться Ефим Григорьевич. — Парень он боевой, что верно, то верно, особенный парень. — И, не зная, чем же оправдать перед сыном свое несправедливое отношение к Егору, Ефим Григорьевич сказал тихо, почти жалобно: — Я ведь тут много глупостей настрогал, сынок. Может, и еще кто-нибудь будет тебе на меня жалиться.

— Не будут! — уверенно сказал Сергей. — Никифоров вон другое сказал: «Отец, говорит, у тебя тоже активистом стал. На работу первый выходит и вообще… советует».

— Стараемся по мере сил и возможностей, — скромно согласился обрадованный таким отношением секретаря парторганизации Ефим Григорьевич. Уж очень ему не хотелось, чтобы кто-нибудь очернил его перед сыном. Ну, если баба какая и сбрешет что, так Сергей не поверит, а вот если плохо скажут Никифоров, или Сунцов, или ближайший друг его сына…

Вот почему Ефим Григорьевич, выбрав удобный момент, подошел к Егору сам, спросил приветливо:

— Ну, как — довольны сегодняшней охотой, Егор Васильевич?

Начать серьезный разговор Чивилихину было неимоверно трудно. Но, к счастью для Ефима Григорьевича, этого и не потребовалось. Оказалось достаточно и этих по-хорошему произнесенных слов.

— Очень доволен, Ефим Григорьевич. Спасибо и вам — помогли немало, — обрадованно отозвался Егор. — За вас я особенно рад: сын вернулся в добром здоровьечке, и дочь ваша… поведением своим приятное сделала родителю. Любит вас Настасья Ефимовна, крепко любит. И никогда не ослушается.

— Ну, ну… — Ефим Григорьевич совсем растрогался. — Да ведь и то сказать — разве отец худое посоветует?.. Ты вот что, Егор Васильевич. Как управишься, забеги, пожалуйста, до нашего дому… Чайку попьем, то да се…

Егор зашел бы, конечно, сразу же, но, как назло, на него навязался корреспондент. Гавриил Осмоловский прибыл в село как раз в тот момент, когда головинцы возвращались с облавы. Это необычное зрелище корреспондент поспешил увековечить. Он забегал со своей «лейкой» то справа, то слева, то спереди. Снял комсомольцев, несущих на шестах убитых волков. Забрался даже на крышу школы и заснял оттуда растянувшийся вдоль улицы отряд охотников. Потом корреспонденту пришла в голову мысль инсценировать одни из моментов охоты — стрельбу по зверю. Осмоловский долго уговаривал выстрелить по воображаемому волку самого Головина, но не уговорил. Пришлось снять другого охотника, который забрался в кусты вереска, присел на одно колено и взял на изготовку ружье. Осмоловскому не понравилось только веселое оживление, возникшее за его спиной при съемке этого момента и насмешливые возгласы комсомольцев:

— Курки не забудь возвести, Евтихий Павлыч!

— В башку серому цель, пониже уха!

— А пулей не достанешь, живьем хватай.

Осмоловский не знал, что с охотой согласившийся ему позировать Евтихий Грехалов ни разу в жизни не стрелял не только по волку, но и по зайцу. Поэтому, окончив съемку, корреспондент повернулся к комсомольцам и строго сказал:

— Уверяю вас, что это будет один из самых удачных снимков.

— Обязательно, — со стариковским лукавством поддержал Осмоловского Парфен. — Вы уж и нам пришлите картинку. Мы ее в магазине повесим, чтобы, значит, мыша пугалась и товар не портила.

Дружный, оглушительный хохот, вызванный словами Парфена, показался корреспонденту обидным, но он и виду не подал. Сказал и сам, улыбнувшись:

— Это хорошо, что наша молодежь такая веселая… Теперь мне хотелось бы снять весь отряд в строю, поскольку вы готовитесь к военизированному переходу.