И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа, а между ними пришел и Сатана. (Как известно, Сатана был одним из Ангелов Божьих, причем имя его означает «противник» или «обвинитель», т. е. Господь создал сам некий противовес своей абсолютной монархической власти.) Сказал Господь Сатане:

— Откуда ты пришел?

— Я ходил по земле и обошел ее. — Отвечал Сатана.

— Обратил ли ты внимание твое на раба моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле другого человека столь непорочного, справедливого и богобоязненного.

— А ты что думаешь, разве даром богобоязнен Иов? Не ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его ты благословил, и стада его распространяются по земле. За такие коврижки и я, Диавол, буду непорочным и богобоязненным. А вот ты простри руку твою и коснись всего, что у него. — Съехидничал гадкий юноша с черными крыльями. — Посмотрим, благословит он тебя или же начнет хулить и поносить по-черному!

И тут такое началось! Как говорится, не приведи Господь! Начал Бог Иова проверять на верность служения, как, наверное, и в подвалах Лубянских не проверяли бесконечно преданных идее людей, подозреваемых в инакомыслии и измене! Видать, забыл Всевидящий Господь, что он и мысли, и дела — всё знает наперед.

Был день, когда сыновья и дочери Иова ели и вино пили в доме первородного брата своего. Приходит в это время вестник к Иову и говорит:

— Напали на нас Савеяне, забрали волов и ослиц, а отроков-пастухов поразили острием меча. Спасся только я один.

Еще говорил первый гонец, как приходит другой и сказывает:

— Огонь Божий упал с неба и опалил овец и отроков и пожрал их. Спасся только я один.

Только закрыл рот второй — третий гонец явился, не запылился, со словами:

— Халдеи захватили верблюдов, а отроков поразили острием меча. Спасся только я один.

Не успел доложить о бедах своих третий гонец, на пороге появился следующий, чтобы возвестить самую ужасную новость:

— Сыновья твои и дочери твои ели и вино пили в доме первородного брата своего, когда большой ветер пришел от пустыни и охватил четыре угла дома, и дом упал на отроков, и они умерли. Спасся только я один.

Тогда Иов встал, разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою, пал на землю и сказал:

— Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь.

(Куда он собрался возвратиться, Иов не сказал, а вот Господь, так тот точно имел в виду возвращение во чрево матери, причем самым естественным путем! Словом, как в детстве мы прилично ругались: «Мама, роди меня обратно!»)

Иов же продолжал свои вопли:

— Господь дал, Господь и взял. Как угодно было Господу, так и сделалось. Да будет имя Господне благословенно!

Говоря так, не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге…

……………………

Боже милосердный!..

Милосердный ли?…

Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господом, и опять между ними затесался Сатана. Не ясно, почему Всемогущий не мог этого Сатану давным-давно загнать в тартарары? Видимо нужен был для некоторых деликатных поручений.

И сказал Господь Сатане:

— Опять блуждал по земле? Обратил ли ты внимание на раба моего Иова? Каково я его искушал, а он, как партизан на допросе, — ни единого словечка проклятия в мой адрес, ни единого всхлипывания!

— Все, что ты делал с Иовом — это цветочки! А вот простри руку твою и коснись кости его и плоти его, — будет ли он благословлять тебя?

И сдал Господь Сатане Иова с потрохами, сказав:

— Вот, он в руке твоей, только душу его сбереги — мне самому пригодится для чего-нибудь еще.

Отошел Сатана от лица Господня и поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его. Взял Иов черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел вне селения. Подошла к нему жена его и без обиняков вылепила:

— Ну что, старый дурень, допрыгался? Вот тебе и «Боженька, Боженька»! Измывается он над тобой почище последнего подонка. Ты все еще тверд в непорочности своей?! Пошли ты его к черту! Уж лучше помереть…

— Что ты говоришь, неразумная? Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?

— Так за что же злое-то? У тебя злого — как у нищего золота али у глупого мыслей! Все эксперименты научные, что ли, Боженька твой проводит?

Так что опять во всем этом не согрешил Иов устами своими. Услышали трое друзей Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и пошли каждый из своего места: Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин, и сошлись, чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его.

Подняв глаза свои издали, они не узнали его — так он изменился от горя. Возвысили тогда друзья голос свой и зарыдали, вопрошая, как жизнь у Иова. И ответил им мученик:

— Таки вы спрашиваете, как жизнь у Иова? Жизнь у Иова — хренова! Разве это жизнь? Вам бы век так не жить!

Разодрал каждый из Иововых друзей верхнюю одежду свою, и бросали пыль над головами своими к небу. И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей, не говоря ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико.

Пришла жена его с такими словами:

— Муж мой дражайший! Доколе ты будешь терпеть? Погибли с земли память твоя — сыновья и дочери твои. А ведь они и болезни чрева моего и труды, которыми напрасно трудилась. Это ваше, мужицкое дело не рожать, а сунул, вынул и бежать, а нам бабам каждое дитятко кровью да бессонными ночами дается! Вам бы только про политику подундеть да пива холодного заглотнуть!

Вот и сидишь теперь в смраде червей, проводя ночь без покрова, а я скитаюсь и служу, перехожу с места на место, из дома в дом, ожидая, когда зайдет солнце, чтобы успокоиться от трудов моих и болезней, которые ныне удручают меня.

Слабак ты был, слабаком и остался. Тебе хоть нассы в глаза, а ты всё: «Божья роса!»

Скажи некое слово к Богу и умри. Будь мужиком!

После того открыл Иов уста свои и проклял день свой. И начал Иов и сказал:

— Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою! Да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! Да омрачит его тьма и тень смертная, да обложит его туча, да страшатся его, как палящего зноя!

Ночь та! Да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев! О, ночь та! Да будет она безлюдна, да не войдет в нее веселье! Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих!

Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Зачем приняли меня колени? Зачем было мне сосать сосцы? Лучше бы лежал я, как выкидыш сокрытый, и не существовал бы, как младенцы, не увидевшие света.

На что дан страдальцу свет, и жизнь огорченным душою, которые ждут смерти, и нет ее… Которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад, обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб?

На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком? Вздохи мои предупреждают хлеб мой, и стоны мои льются, как вода, ибо ужасное, чего я ужасался, оно и постигло меня… И чего я боялся, то и пришло ко мне.

Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло меня несчастье!

Вот мы славим Песни Соломоновы и Псалмы Давидовы как образцы велеречия и поэтической красоты. Мы воспеваем их, воспевших свои песни. А кто воспел этот вопль души Иова? Не есть ли он вершина трагизма? Этот душераздирающий крик отчаяния, крик боли человека, попавшего в непереносимую беду!