У Авессалома, сына Давидова, была сестра красивая, по имени Фамарь, и полюбил ее Амнон, сын Давида. И скорбел Амнон до того, что заболел из-за Фамари, сестры своей. А Фамарь была девственница, и Амнону страшновато было вот прямо так взять и затащить ее в постель.

А у Амнона был друг, по имени Ионадав, сын брата Давидова. Ионадав был большой пройдоха, человек очень хитрый. Спросил он как-то Амнона:

— Что-то ты иссох весь, худеешь с каждым днем. Не откроешься ли мне, в чем дело-то?

— Втрескался я без памяти в собственную единокровную сестру Фамарь, сестру Авессалома, брата моего. Извелся от любви!

— А сделай ты вот что. Ложись в постель свою, и притворись больным. Придет отец твой навестить тебя, а ты скажи ему, чтобы прислал он тебе Фамарь, сестру твою, чтобы подкрепила она тебя пищею, чтобы приготовила она кушанье при твоих глазах и чтобы ты ел из рук ее.

Так и сделал Амнон, а навестивший мнимого больного Давид по просьбе сына наказал Фамари пойти в дом Амнона и приготовить ему поесть. Пришла Фамарь в дом брата своего Амнона, испекла лепешки, выложила их со сковороды пред ним, но он не хотел есть, пока все не выйдут от него. Тогда сказал Амнон Фамари, чтобы отнесла она кушанье во внутреннюю комнату и покормила его из рук своих.

Взяла Фамарь лепешки, которые приготовила, и отнесла Амнону, брату своему, во внутреннюю комнату. И когда она поставила пред ним, чтоб он ел, то он схватил ее и повалил на лежанку. Фамарь стала вырываться и кричать:

— Что делаешь, придурок! Отпусти меня сейчас же! Не делается так в Израиле. Не бесчести меня, ибо куда пойду я с моим бесчестием? И ты, ты будешь одним из безумных в Израиле. Поговори с отцом, не откажет он отдать меня тебе законным путем.

Но Амнону, видно, моча в голову ударила, не хотел слушать слов ее, преодолел он ее и взял силою.

Сотворив то, что сотворил, Амнон то ли от стыда, то ли от страха за последствия мгновенно возненавидел Фамарь величайшею ненавистью, которая была сильнее любви, какую он имел к ней.

И сказал Амнон Фамари, удовлетворив плоть свою извращенную:

— Встань и поди вон!

— Ну, нет, братец мой! Прогнать меня теперь — это зло больше первого, которое ты сделал со мною.

Но Амнон позвал отрока своего, который служил ему, и сказал:

— Прогони-ка от меня эту потаскушку вон и запри дверь за нею.

На Фамари была разноцветная одежда, ибо такие верхние одежды носили царские дочери-девицы. Понял отрок, чья дочь эта девица, но слово господина важнее — вывел ее слуга вон и запер за нею дверь. Посыпала Фамарь пеплом голову свою, разодрала разноцветную одежду свою, положила руки свои на голову свою, и так шла и вопила.

Увидел ее брат ее единоутробный Авессалом и, догадавшись обо всем, спросил:

— Не Амнон ли, брат твой, который все увивался вкруг тебя, сотворил зло над тобою? Но теперь молчи, сестра моя: он — брат твой, не сокрушайся сердцем твоим об этом деле.

Стала после этого жить Фамарь в одиночестве в доме Авессалома, брата своего.

Но шила в мешке не утаишь: докатилась молва и до царя Давида. Услышал все царь Давид сильно разгневался, однако не опечалил духа Амнона, сына своего, ибо любил его, потому что тот был первенец его. А еще, видимо, и потому, что сам был кобелино тот еще, а как известно, яблочко от яблоньки недалеко падает.

Авессалом же не говорил с Амноном ни худого, ни хорошего, но возненавидел он Амнона за то, что тот обесчестил сестру его.

Через два года было стрижение овец у Авессалома в Ваал-Гацоре, что у Ефрема, и Авессалом решил позвать всех сыновей царских. Позвал он и отца своего, но тот ответил, что не царское это дело в овцах ковыряться, однако отпустил Амнона и всех других царских сыновей на помощь Авессалому.

Перед началом работы сделал Авессалом царский пир для всех стригалей. Еще до пира Авессалом приказал отрокам своим:

— Смотрите, как только развеселится сердце Амнона от вина, и я дам вам знак, замочите эту падлу Амнона. Не бойтесь, это я приказываю вам. Будьте смелы и мужественны!

И вот когда Амнон надрался пьяный в стельку, отроки Авессалома поступили с Амноном так, как приказал Авессалом. Перепугались остальные царские сыновья, вскочили на своих мулов и дали дёру.

А молва бежала впереди них: когда они были еще на пути, дошел слух до Давида, что Авессалом умертвил всех царских сыновей, и не осталось ни одного из них. Встал царь, разодрал одежды свои, и повергся на землю. Как по команде, и все слуги его разодрали одежды свои вслед за царем.

Но Ионадав, сын брата Давидова, сказал:

— Пусть не думает господин мой, что всех царских сыновей умертвили. Один только Амнон убит, ибо у Авессалома был этот замысел с того дня, как Амнон обесчестил сестру его. А тому поделом: по всем законам Израиля быть ему убиенным за насилие.

В это время отрок, стоявший на страже, увидел, что много народа идет по дороге по скату горы. Пришел страж к царю и возвестил го об этом. Тогда Ионадав сказал царю:

— Очнись от несуществующего горя, царь! Вон идут твои сыночки целы и невредимы. Как говорил тебе я, раб твой, так оно и есть.

Подошли царские сыновья, и подняли вопль. И сам царь и все слуги его плакали очень великим плачем. Авессалом же убежал и пошел к Фалмаю, царю Гессурскому в землю Хамаахадскую и пробыл там три года.

И не стал царь Давид преследовать Авессалома, ибо утешился о смерти Амнона.

Не зря говорят, что время лечит (кроме тех случаев, когда калечит). Заметил Иоав, что сердце царя обратилось к Авессалому. И послал Иоав умную женщину и сказал ей:

— Притворись плачущею и надень печальную одежду, и не мажься елеем, и представься женщиною, много дней плакавшею по умершем, и пойди к царю и скажи ему так и так.

И вложил Иоав в уста женщины той, что ей сказать надобно. Вот вошла женщина Фекоитянка к царю и пала лицем своим на землю, и поклонилась и сказала:

— Помоги, царь, помоги!

— Чего тебе, старая?

— Я давно вдова… У рабы твоей было два сына. Oни поссорились в поле, и некому было разнять их, и поразил один другого насмерть. И вот, восстало все родство мое, говорят: «Отдай братоубийцу, мы убьем его за душу брата его, которую он погубил, и истребим даже наследника». А ведь так они погасят единственную оставшуюся искру мою, чтобы не оставить мужу моему имени и потомства на лице земли.

Ответил царь женщине, чтобы та спокойно шла домой, а он даст приказание о ней. Но женщина Фекоитянка продолжала:

— Позволь рабе твоей сказать еще слово господину моему.

— Ну, говори, говори да поживее. У меня дел государственного значения невпроворот.

— Царь, произнеся слова свои, ты обвинил себя самого, поскольку не возвращаешь изгнанника своего.

— Скажи, старая, не рука ли Иоава во всем этом с тобою?

— Ни направо, ни налево нельзя уклониться от того, что сказал господин мой… Точно, раб твой Иоав приказал мне. Он же вложил в уста рабы твоей все эти слова, чтобы притчею дать делу такой вид.

После прихода женщины, вызвал царь Иоава и приказал ему пойти и возвратить Авессалома. Иоав пал лицем на землю, поклонился, и благословил царя, сказав:

— Теперь знает раб твой, что обрел благоволение пред очами твоими, господин мой царь, так как ты сделал по слову раба своего.

Пошел Иоав в Гессур, и привел Авессалома в Иерусалим. Давид же сказал, чтобы Авессалом возвратился в дом свой, но лица царского он не увидит. Как видим, прощение было неполным.

Не было во всем Израиле мужчины столь красивого, как Авессалом, и столько хвалимого, как он. От пяток до макушки не было у него недостатка. Когда он стриг голову свою, — а он стриг ее каждый год, потому что она отягощала его, — то волоса с головы его весили двести сиклей, то есть почти два килограмма.