— Саперов бы сюда на ночь, товарищ Первый, — попросил Фещук. — Здесь им работы — как осенью на свекле… Есть встретить!
Алексей, стоявший рядом с комбатом, слышал распорядительный баритон Каретникова, слышал и то, как мембрана, прицокнув, донесла его похвалу:
— Молодцы!
В штабе батальона понимали, что вряд ли кто-либо мог потребовать от них большего, чем сделано на сегодня. Успешный бой в междуречье… Форсирование Вислы… Захваченный плацдарм для броска на Варшаву… Вот только потери… вместе с неизбежными и напрасные. О минных полях следовало догадаться и предупредить всех раньше.
Алексей пошел разыскивать хозвзвод. Батальонная кухня дымила неподалеку от расщелины, и Чапля, услышав оттуда голос замполита, поспешил навстречу.
— Товарищ капитан, обед и заодно ужин для личного состава готовы — пшенный суп на сале, макароны с тушенкой.
— А как будете доставлять?
— Термосами.
— Термосами? Люди с ног валятся, а мы им еще термосы на плечи? Как это вы еще отважились через Вислу перебраться?
— Так ведь искрим, товарищ капитан. Боязно не за себя — за кухни. Ехать-то до Германии еще далеко.
— Ехать вам еще ровно столько, сколько им, солдатам, идти. Запомните это, Чапля, и не топчитесь в затишье. Давайте на плацдарм. В полосе второго батальона пологий въезд. И не махлюйте с водкой. Выдайте ротам по старым спискам.
— Слушаюсь, товарищ капитан, — с натянутой бодростью выкрикнул старшина, однако не повернулся, не ушел, переступил с ноги на ногу и голосом змея-искусителя добавил: — Может быть, пробу снимете?
— Там и сниму… Выполняйте, что приказано… И чтобы ни единой искорки. Еловыми ветками запаслись или заново вас учить?..
…Глубокие свежие воронки даже зимой долго хранят жар разрывов. Многие красноармейцы в них подремали, кто-то все-таки разыскал под вздыбленными огневым валом накатами блиндажей утлое подобие жилого угла… Пришли в свою неизменную ночную смену саперы и разведчики, поползли на передний край…
Собравшись в полуразрушенном бункере, Фещук, Трилисский и Осташко изучали новую карту Варшавы и ее северного пригорода. Параллельно Висле дорога тянулась по окраинам Маримонта, пробегала мимо крепостной цитадели и фортов Жолибужа, врезалась и разветвлялась в густом скоплении кварталов Старого Мяста. Размышляли над тем, где возможны самые опасные узлы сопротивления и как удобнее их обойти, где могут встретиться последующие рубежи фашистской обороны. Готовились к худшему. Ни в батальоне, ни в полку пока не знали, что самая значительная часть их забот и тревог уже, в сущности, снята в эту ночь; что на большой карте Генштаба клины январского наступления уже достигли района Сохачева и Жирардува, прямо к западу от Варшавы, а над всей варшавской группировкой нависла ничем не отвратимая реальная, подавляющая всякую волю к отпору угроза полного окружения. Немцы спешно начали выводить войска из этого гигантского, грозившего с часу на час затянуться привислянского мешка… Весть об этом пришла в батальон после полуночи.
— Товарищ майор, гитлеровцы пятки показали…
Торопливо спустившегося в бункер разведчика, казалось, поддерживала на ногах лишь эта принесенная им радостная новость, и, как только ее сообщил, пошатнулся, обмяк, прислонился спиной к стояку у входа.
— Откуда это взял? Что видел? — Фещук, ожидая подробностей, смотрел на измаранное грязью, изнуренное двумя бессонными ночами лицо разведчика.
— Точно… Пролезли и в первые траншеи, и во вторые… Всюду пусто… И шум на шоссе… Правда, туда не удалось пройти, на пулемет нарвались… Наверное, заслон… Доложите в полк…
Фещук вызвал по телефону Каретникова, но тот уже располагал такими же сведениями, поступившими из других батальонов. Приказал поднимать людей, двигаться вперед.
Над поймой сквозь белесый туман несмело пробивался рассвет. С юга, со стороны Варшавы, доносились сильные взрывы. Они подтверждали донесения разведчиков. Как и всегда перед отходом, немцы рвут станционные здания, заводские корпуса, склады, казармы — все, что еще сохранилось и могло быть уничтоженным. Взрывы раздавались и западнее, в глубине прибрежного вражеского укрепрайона. Их отличала несхожесть с теми первыми — так дрожит под ногами почва только при глубокой подземной закладке тротила. Подняли в воздух форты? Но когда мелкие штурмовые группы стали приближаться к залегавшим за шоссе траншеям, блеклую предутреннюю мглу разорвали красно-желтые вспышки пулеметов. Их подавили выведенные на прямую наводку орудия. Наступающие продвинулись дальше, и пришлось снова остановиться — с яростным придыханием отозвались шестиствольные минометы. Нащупали, подавили и их. Красноармейцы стали перебегать во вторую траншею.
Уже недалеко было шоссе с черневшими на нем искореженными автомашинами, кухнями, опрокинутыми фурами, брошенными пушками. По бокам шоссе в аккуратно нарезанных и обозначенных такими же аккуратными табличками «Achtung, minen»[5] квадратах, за разделявшей их колючей проволокой круглые, ядовито-желтой окраски, коробки мин походили на тысячеголовое лежбище притаившихся за вольерами злобных и отвратных гадов.
Дивизия развертывалась фронтом на юго-запад, теснила арьергардные части гитлеровцев, сбивала их подвижные отряды, с ходу овладевала наспех оборудованными промежуточными рубежами.
По сторонам шоссе все выше поднимались нагромождения развалин — нескончаемые отвалы, железокаменный хаос обрушенных стен, крыш, изломанной арматуры, смятых в фантастическом переплетении водопроводных труб, рельс, решеток…
Алексею никак не верилось, что это уже началась Варшава. Впереди, за руинами домов, вновь, как и осенью, встали черные столбы, но теперь они курились вразброд, отдаленными друг от друга очагами… Падающий снег притрушивал черные камни, быстро стаивал, и еще резче и мрачней проступали черные провалы в стенах, копоть оголенных лестничных клеток… И вдруг среди всего этого сумеречно однотонного пепла огромного города, подобно красному ошеломляющему сигналу, блеснула на шоссе яркая охра трамвайных вагонов. Опрокинутых, с выбитыми стеклами, но в остальном сохранившихся. Ясеневые желтые скамьи и таблички над дверями «Nur für Deutsche»[6], откинутые, как сломанные протезы, дуги. Эти ярко окрашенные вагоны подтвердили, что это Варшава…
Схватки с выставленными вражескими заслонами возникали все реже и становились все скоротечнее. Гитлеровцы торопились вырваться из каменного котла, которым грозила стать для них разрушенная столица. Бои, что вела левее вторая пехотная дивизия первой польской армии, втягивались в центр города. После полдня на его улицы и площади опустилось безмолвие.
Батальон Фещука теперь шел вместе с артиллерийскими частями, самоходками, танками — все они торопились на запад, преследуя отступившего врага.
Театральная площадь освещалась пожаром. Недалеко от нее горело здание какого-то банка. Под ногами красноармейцев словно шелестела осенняя листва.
— Товарищ капитан, а ведь это деньги. — Трилисский поднял с земли и протянул Алексею какие-то бумажки: — Не успели вывезти?
Алексей посмотрел на новенькие, без единого изгиба ассигнации.
— Краковские злотые… Помните, что говорил пан Виктор? Немцы их выпускали миллиардами…
Красноармейцы шли по этой шуршавшей желтой пороше равнодушно, устало. Карта показывала, что где-то здесь, неподалеку от банка, должна была находиться городская ратуша… Сердце Варшавы. Но по сторонам площади, на которую вышел батальон, тянулись все такие же полуобваленные стены. У одной из них, наиболее сохранившейся, чей-то голос подзывал проходивших:
— Про́шу сюда, панове!.. Про́шу сюда!..
Пламя, вырывавшееся из окон соседнего здания, осветило высокую глухую стену и темневшую у ее подножия сутулую худощавую фигуру.
— Про́шу сюда… к ратуше.
Был этот зов таким настойчиво-страстным, что Алексей остановил красноармейцев и вместе с ними подошел к развалинам. У стены, оказавшейся частью сожженной городской ратуши, стоял с обнаженной головой и разметанными ветром сединами старик и показывал рукой на какие-то примерзшие к камням, на уровне человеческого роста, серые комки. Они походили на прилепившиеся ласточкины гнезда, но каменную кладку вокруг них оспенно выщербили пули, и Алексей, содрогнувшись, уже догадывался, к какой страшной стене подзывал всех проходивших этот старик.
